Из книги: "Белов В.Н. «Кавалерист-девица» глазами современников. Библиографическое исследование печатных источников XIX – начала ХХ вв. о Надежде Андреевне Дуровой./ В.Н.Белов, Елабуга, Издание Елабужского Отделения Русского Географического Общества, 2014. – 311 с."
Сын Отечества. Журнал словесности, истории и политики. Второе двадцатипятилетие. Том пятый. Редактор А.В. Никитенко. Издание книгопродавца Александра Смирдина. СПб., в типографии А.Бородина и Ко, 1840 стр.253-257
КЛАД. Сочинение Александрова (Дуровой) С.-Петербург, в типографии Штаба Отдельного корпуса внутренней стражи, 1840, в 8. Д. 289 стр.
Г-жа Дурова подарила публике разом три романа: Клад, Угол и Ярчук. Вдруг три романа, — это роскошь, дающая честь поэтическому воображению писательницы, которой имя, прежде этого часто встречалось в печати. Мы обратимся сперва к Кладу. Рассказывать ли содержание этого романа? Прочтите его сами: вам приятнее будет познакомиться с ним лично, чем через посредство других. Легкость в изобретении событий составляет, как нам кажется, отличительное свойство таланта г-жи Дуровой; она живо и беззаботно развивает ткань повествования. Надобно признаться, однакож, что в романе ее: Клад, это достоинство не вознаграждает читателя за нарушение других существенных условий искусства. Мы считаем самою неважною частию романа – приключения. Вспомните покойные романы Шписа, Августа Лафонтена, Дюкре-Дюмепиля, и прочая, и прочая, которые заставляли некогда так сладко, и иногда так мятежно, биться ваше тринадцати-летнее сердце: какое неистощимое богатство похождений, случаев, хитро запутанных и мраком таинства покровенных завязок, — эпизодов! Но ребячество миновалось, с ним исчезли и все эти прелести. Безотчётная игра воображения теперь уже не составляет для нас поэзии: мы просим от поэзии истины, мы хотим ее уважать, а не играть ею, хотим не двусмысленного обаяния мечты, потому что мечта ничто, а великих откровений жизни, удостоверения, что блага, какими поэзия нас наделяет, не превратятся в дым, как-скоро мы приблизим их к глазу разума, что они прочные и существенные плоды самой природы и высших стремлений души. Уже прошли те времена, когда думали, что поэзия есть вымысел; теперь всем известно, что поэзия есть существенность. «Как! Существенность?». Да, самая строгая, самая достоверная существенность. Когда вы представляете нам в своем творении людей, нам дела нет до того, создало ли их ваше воображение, или вы их нашли где-нибудь уже готовыми, организованными; мы хотим знать, точно ли это люди? Не выдумали ли вы им сами сердца, какого никогда не билось в груди человеческой? Не дали ли вы им положений и судьбы, несвойственных их назначению и месту, какое занимают они в нравственном порядке вещей? Одним словом, существенны ли ваши люди? Не грезы ли они? Не видения ли только, вызванные личною раздражительностью вашего чувства и фантазии? Потому что, в таком случае, нам нечего с ними делать: они ваша собственность и для вас только существуют, как ваши пророчественные сны, как верования в сверхъестественные случаи вашей жизни, как предчувствия и гадания о вашей будущности. Да, поэзия в наше время должна заслуживать уважения, чтобы быть любимою, — а уважают оно истинное. Смотря с этой точки зрения на роман г-жи Дуровой, мы, к сожалению, не можем его отнести к произведениям этой истинной поэзии, потому что в нем заключаются большие несообразности, несмотря на то, что на него истрачено очень много воображения, — несообразности, изобличающие какую-то борьбу писательницы с естественными законами сердца человеческого, с настоящими законами нравственных явлений? Что значат, например оба главных действующих лица, Лило и Горгони, оба существа преблагородные и прелюбезные, но из которых одно наделено таким голосом, что от звуков его падают люди в обморок, а другое таким безобразием, что никто не в состоянии взглянуть на него без невыразимого ужаса? Между тем несчастный молодой человек, который ревет, как не ревет ни одно земноводное, красавец собой; ему стоит только не произносить ни слова, чтобы увлечь все сердца с неодолимою, волшебною силою; а злополучное создание, заклейменное печатию неслыханного безобразия, одарено таким голосом, при одном звуке которого сердце замирает в восторге, когда его слушают, не глядя в лицо говорящему. Право, не понимаем значения этих лиц. Сначала мы-было подумали. Что это какие-нибудь аллегорические образы, но читая далее роман удостоверились в противном. Из какого же круга жизни, из какого закона физической и нравственной природы извлекла писательница идею о таких странных и непонятных явлениях? не суть ли они чистая греза, как-нибудь образовавшаяся в ее фантазии из собственного, личного ее настроения? Верно так. Еще страннее и неестественнее отец и дед героев романа, потому что писательница хотела непременно создать целую семью чудовищ. Дед – разбойник, сын наследует его почетное ремесло, говорим без шуток, почетное, потому что этих негодяев, подвизающихся в приволжских странах, не только не преследуют правительство и жители, но последние даже смотрят на них с некоторым родом уважения. «Жители привыкли к ним» говорит сочинительница «и оставили их в покое», — Трудно поверит этому. Характер деда-разбойника отличается удивительной сентиментальностью, хотя он режет и грабит не хуже всякого другого разбойника. У него была женщина, неизвестно, что такое – жена, или любовница; с кистенем в руке, с зверскою физиономиею, и кровожадностию в душе, он такой идиллический любовник, что Тарсисы и Даметы старых идилий, перед ним холодны как лед. Но оставим в покое всех этих милых разбойников и прелестных чудовищ; если бы мы захотели показать все нелепые несообразности романа: Клад, нам надобно было бы. просто переписать его весь. Жаль, что воображение г-жи Дуровой получило такое направление: она не лишена таланта и с небольшим уважением к законам искусства, к естественности и истине, она могла бы, без сомнения, дать читателям настоящее, хоть не большое сокровище, а не этот несчастный поддельный клад.