Из книги: "Белов В.Н. «Кавалерист-девица» глазами современников. Библиографическое исследование печатных источников XIX – начала ХХ вв. о Надежде Андреевне Дуровой./ В.Н.Белов, Елабуга, Издание Елабужского Отделения Русского Географического Общества, 2014. – 311 с."
Белинский В.Г. Сочинения В.Г. Белинского в четырех томах. Третье издание Ф.Павленкова. Том первый. 1834-1840. СПб., Типография Ю.Н. Эрлих, 1906 стр. 750-751, 806
Раздел II. Библиография, стр. 750 – 751
Записки Александрова (Дуровой). Дополнение к «Девице-кавалеристу». Москва, 1839[1] (Отрывок).
В 1839 (1836 – В.Б.) году появился в «Современнике» отрывок из записок Девицы-кавалериста. Не говоря уже о странности такого явления, литературное достоинство этих записок было так высоко, что некоторые приняли их за мистификацию со стороны Пушкина. С тех пор литературное имя Девицы-кавалериста было упрочено. Она издала «Девицу-кавалериста», потом «Год жизни в Петербурге», а теперь вновь является на литературную арену с дополнениями к «Девице-кавалеристу». Прежде нежели мы увидели эту книгу, мы прочли в одном из №№ «Литературных Прибавлений» прошлого года отрывок из нее, в котором Девица-кавалерист описывает свое детство: Боже мой, что за чудный, что за дивный феномен нравственного мира героиня этих записок, с ее юношеской проказливостью, рыцарским духом. отвращением к женскому платью и женским занятиям, с ее глубоким поэтическим чувством, с ее грустным, тоскливым порыванием на раздолье военной жизни из-под тяжелой опеки доброй, но не понимающей ее матери! И что за язык, что за слог у Девицы-кавалериста! Кажется, сам Пушкин отдал ей свое прозаическое перо, и ему-то она обязана этой мужественной твердостью и силой, этой яркой выразительностью своего слога, этой живописной увлекательностью своего рассказа, всегда полного, проникнутого какой-то скрытой мыслью. Глубоко поразил нас этот отрывок, и по выходе книги мы вновь перечли красноречивые и живые страницы дико-странного и поэтического детства Девицы-Кавалериста. Мы приняли глубокое участие в ее потере Манильки и Тетери, равно как и всего, что любила она в детстве и что вырывала у ней злая судьба, как бы закаляя ее сердце для того поприща, на которое готовила ее; вместе с ней мы полюбовались ее Алкидом, гладили его по крутой шее, чувствовали у щеки своей горячее дыхание его пламенных ноздрей… Жизнь и странное поприще героини «Записок» поясняются несколько ее молодостью; но ее детство – это богатый предмет для поэзии и мудреная задача для психологии. Не все места в «Записках» так интересны, как «некоторые черты из детских лет», но нет ни одного незанимательного, неинтересного.
В средине «Записок» выпущен огромный рассказ, помещенный в «Отечественных Записках» под названием «Павильон». Для «Отечественных Записок» это очень выгодно, но для «Записок Александрова» это очень не выгодно. Поговорим об этой прекрасной повести. Прежде всего скажем, что она очень растянута, без чего ей не было бы цены, не как художественному произведению, но как в высшей степени мастерскому рассказу истинного события. Глубокое и резкое впечатление производит этот рассказ, за исключением излишнего обилия подробностей и некоторой растянутости, так энергически и с таким искусством изложенный!… Этот безрассудный отец, самовольно определивший своему сыну противное его духу поприще и зато проклинающий его труп за страшное злодейство; этот молодой ксендз, с его глубокой душой и вулканическими страстями, усиленными воспитанием и уединенной жизнью, — страстями, которые без этого может быть прониклись бы светом мысли и возгорелись бы кротким огнем чувства, а могучая воля устремилась бы на благое и в благой деятельности дала бы плод сторицей: какие два страшные урока!.. Не доказывает ли первый, что нравственная свобода человека священна: отец Валериан еще в детстве обрек его служению алтаря, но Бог не принял обетов, произвнесенных бессознательным и недоброжелательным повиновением чуждой воле, а не собственным стремлением выполнить потребность своего духа и в этом выполнении обрести свое блаженство. Не доказывает ли второй, что только чувство истинно и достойно человека; но что вская страсть есть лож, заблуждение, грех?.. Чувство не допускает убийства, крови, насилия, злодейства, но все это есть необходимый результат страсти. Что такое была любовь Валериана? – страсть могучей души и, как всякая страсть – ошибка, обман, заблуждение. Любовь есть гармония двух душ, и любящий, теряясь в любимом предмете, находит себя в нем, и если, обманутый внешностью, почитает себя не любимым, то отходит прочь с тихой грустью, с каким-то болезненным блаженством в душе, но не с отчаянием, не с мыслью о мщении и крови, обо всем этом, что унижает божественную природу человека. В страсти выражается воля человека, стремящаяся, вопреки определениям вечного разума и божественной необходимости, осуществить претензии своего самолюбия, мечты своей фантазии или порывы кипящей своей крови…
А эта милая, прекрасная Лютгарда! – Страшен конец ее, но мысль о нем не леденит души: не вотще жила Лютгарда – она могла бы дать о себе эту поэтическую весть с того света:
… Я все земное совершила,
Я на земле любила и жила.
Да, повторим еще раз: повесть «Павильон» представляет собой прекрасное содержание, увлекательно и сильно, хотя местами и растянуто изложенное, обличает руку твердую, мужскую.
Раздел: «Журнальная всячина» столб. 806
«… Теперь о прозе. Здесь замечательна статья «Записки Н.А.Дуровой, издаваемые А.Пушкиным». Если это мистификация, то, признаемся, очень мастерская; если подлинные записки, то занимательные и увлекательные до невероятности. Странно только, что в 1812 году могли писать таким хорошим языком, и кто же еще? женщина; впрочем может быть они поправлены автором в настоящее время. Как бы то ни было, мы очень желаем, чтобы эти интересные записки продолжались печататься…
[1] Вероятно опечатка и цитируемом источнике и речь идет об отрывке, напечатанном в Современнике в 1836 году, — В.Б.