Метка: Елабужское городище

Эрдман Ф.И. Замечания во время путешествия по берегам Камы и в Оренбургской губернии

Из книги: 
"Белов В.Н. Елабужский край на страницах печатных изданий Российской Империи. 
Библиографическое исследование. /- М: Издат. «Перо», 2014. – 428 с."

Эрдман Ф.И. Замечания во время путешествия по берегам Камы и в Оренбургской губернии. Заволжский муравей. Казань, в Университетской Типографии, 1834 № 2 стр. 76-78, 86-89; № 6 стр. 324-340   

ЗАМЕЧАНИЯ ВО ВРЕМЯ ПУТЕШЕСТВИЯ  ПО БЕРЕГАМ КАМЫ И В ОРЕНБУРГСКОЙ ГУБЕРНИИ

 

Ежели путешественник, возвратясь из своего странствования принимается за перо для того, чтоб или ознакомить любителей наук с собранными сведениями, или по край­ней мере удовлетворить любопытству праздных читателей, то прежде всего должен посоветоваться сам с собою, в каком порядке и виде надлежит представить ему опи­сание своих приключений. Занятый сею мыслию, которой часто предавался в уедине­нии, я решился не наводить скуки моим читателям одним сухим указанием дороги, или описанием виденных мною городов и селений, или рассказами о благосклонном и суровом приеме, сделанном мне во время пути и проч., а тем не менее теряешься в области Философских умствований или трогательных повестей, испещряя их блестящими цветами Иорика-Стерна; но сколь возможно более держаться Статистических, Исторических и Философских сведений, представленных в изящном целом, и тем оп­равдать древнюю золотую пословицу: miscuit utile dulci. В сем намерении решился я сделать описание поездки моей по берегам Камы и в Оренбургской Губернии, и озна­комить читателей с собранными во время оной замечаниями и наблюдениями.

Но не приступая к описанию путешествия, я почитаю нужным изъяснить при­чину моего странствования.

Президент Парижской Цельтической академии Граф Гранпре прислал к Г. По­печителю Казанского Университета рукописное сочинение о Цельтических древностях, найденных во Франции и состоящих в камнях и каменных обломках. Г. Попе­читель препроводил сие сочинение в Университет при вопросе: не находится ли и в России подобных древностей? Совет Университета потребовал от меня по сему случаю мнения и я донес оному, что хотя определительно и не могу сказать, нахо­дятся ли в России Цельтические древности такого рода, но по крайней мере можно по повествованию некоторых ученых-путешественников, бывших в южной России и Сибири, заключать, что должны быть подобные древности, кои при основатель­ном осмотре оных, могли бы доставить многие любопытные сведения. Чтобы в сем увериться, Университетское начальство отправило меня для осмотра и исследова­ния памятников, находящихся по берегам Камы и в Оренбургской Губернии.

Таким образом, 24 Апреля 1825 года, при довольно благоприятной погоде, я отправился в дорогу…

30-го числа по утру в 8-мь часов я отправился вперед моей повозки, которую везли Мамадышские лошади, и пришел чрез четверть часа к берегу Вятки, где уже ожидал меня перевозчик, уведомленный городским правительством о моем прибы­тии. На воде было довольно холодно, а мало помалу поднялся сильный ветер. Мы ехали вдоль правого крутого берега около четырех верст, чтоб легче можно было пе­реплыть реку, имеющую три версты в ширину и наконец счастливо пристали к по­логим берегам Вятской Губернии, которую, кажется, сама природа отделила от Ка­занской , положив между ними границею реку с одним столь крутым берегом, а дру­гим столь низким и пологим. Отсюда отправился я чрез Кистенево к Елабуге и весь­ма доволен был, нашед сверх ожидания широкую и прекрасную столбовую дорогу. С высоты, по которой мы ехали, представилась глазам нашим почти необозримая равнина, которая с Востока в большом отдалении оканчивалась сосновым лесом, со­ставляющим опять, как я узнал после, Восточную границу Елабужского уезда. Дос­тигнув самой высокой плоскости, на нашем холме увидели мы невдалеке лежащий в долине город Елабугу и вправе от него развалины так называемого Чертова Го­родища. Я нашел здесь самый благосклонный и дружеский прием у образованного, приветливого и почтенного Протоиерея Юрьева. С его-то помощью мне на другой же день можно было осмотреть вблизи живописное положение Чертова Городища. Признаюсь, я не без сожаления смотрел на бедные остатки сего древнего замка, ко­торый или всепожирающее время, или невежество черни обратили в жалкие раз­валины. Но прежде, нежели я приступлю к продолжению моего путешествия, нуж­ным почитаю несколько остановиться и изложить моим читателям все, что может им дать справедливое понятие о Чертовом Городище, и естьли кто-нибудь вздума­ет упрекнуть меня, что занимаюсь сказками, то пусть припомнит себе, что и самый благоразумнейший критик не пренебрегает ими, следуя всегда золотому изречению: non est de nihilo, quod publica fama susurrat, et partem veri fabula semper habet*.

На верху крутого утеса, перпендикулярно возвышающегося от подошвы на 24 сажени с аршином, находятся остатки древнего города. С южной стороны при скате сей горы протекает величественная Кама, а с восточной Пойма, впадающая в Каму, перебираясь подле самой Елабуги, омывает подошву горы с ее развалинами…

«Хотя не видно тут, как описывает Чертово Городище Г. Рынков, «никаких других зданий кроме стены, выстроенной из белого камня; но сие самое тем не менее заслу­живает внимания по своей правильности и столь редкой твердости, что удивитель­ное искусство прежних обитателей сего места до сих пор еще противится сокруши­тельной силе веков. Она построена по течению Тоймы вдоль крутой и неприступной горы. Длина, еще до сих пор довольно хорошо сохранившейся стены, простирается на 13 сажен, вышина ее более двух сажен, и в некотором расстоянии друг от друга стоят еще три крутые, довольно пространные башни, которые выдались из стен наподобие полукружия. Две из них вероятно пострадали от времени, ничем не покрыты и срав­нялись уже со стенами; а третья, лежащая к Югу, гораздо выше их и наподобие обык­новенной башни, покрыта досками. Вокруг нее видны 6-ть небольших окон, а внутри находится комната во все пространство башни. Из всего оного, кажется, можно за­ключить, что в сем месте были городские ворота, у которых доселе еще видно отвер­стие довольной величины, хотя оно и заложено уже внутри сей стены». Вот в каком состоянии Г. Рычков нашел сии развалины. Но теперь от двух Северо-Восточных ба­шен осталось только одно основание прочной каменной кладки, немного возвышаю­щееся над землею. — На Южной башни также нет уже крыши, однако ж с Северо-За­падной стороны видны ворота, которых верх поддерживается наподобие полкруга вы­сеченным камнем; а над оными окно, укрепленное вверху двумя дубовыми досками, сомкнутыми под тупым углом; прочие окна, особливо с Западной стороны, уже раз­рушились и потому более походят на ворота, нежели на окна. Следуя довольно веро­ятному предположению, башня сия заключала в себе два этажа, потому что и теперь еще во внутренности видно место, где из бревен сделан был накат. Она скреплена была вложенными внутри стен довольно толстыми дубовыми бревнами, которые и по сие время в некоторых местах еще приметны. Стены впрочем в толщину имеют немного более аршина, но весьма крепки. Они стояли бы еще долгое время, если бы не разби­вали их беспрестанно без нужды или из шалости; ибо известь, смешанная с алебаст­ром так затвердела, что превратилась в камень. Башня сия в поперечнике имеет 2 са­жени, в окружности 7 сажен и 2 аршина; а высота ее 3 сажени и 1 аршин, комната же и ворота, о коих упоминает Г. Рычков, не оставили уже по себе никаких следов.

По известиям, которые Г. Рычкову сообщил, в селе Сералях, в 7 верстах от Елабуги, живущий заводчик Красильников (коего завод, впрочем ныне уже при­шел в упадок), на сем месте был некогда храм древних язычников, обитавших в сей стране. Он славен был оракулом, который своими ответами приобрел такое уважение, что люди со всех сторон стекались для его вопрошения. Повествуют еще, что внутри сего капища обитал ужасной величины змей, которому бесче­ловечные жрецы для умилостивления приносили иноплеменных людей на съе­дение. Но незадолго до разрушения Царства Болгарского сей чудотворный змей неизвестно куда скрылся. Напрасно царь той страны умолял со слезами Бога сего храма спасти его отечество от нашествия Северного народа, который называл он Татарами и который, ворвавшись в пределы его опустошил уже некоторые земли: но не получил никакого ответа о судьбе своего народа, с горечью возвратился в свой город и со всеми подданными сделался жертвою неприятелей.

Все сие, еще и до сих пор повторяемое старожилами Елабуги, Красильников со­общил Г. Рычкову из преданий своих предков и из записок, собранных покойным его отцом, весьма любопытным человеком. Записки однакож или сгорели в пожаре, или утрачены по небрежению его домашних. Впрочем стены сии не только у здешних жи­телей, но и у всех отдаленных обитателей известны под именем Чертова Городища.

Можно, следовательно, положить, что прежде еще до сооружения сей стены, находился здесь храм и жил жрец, служивший своему идолу и прорекавший судь­бу, к нему приходивших; и что народ и владетель сей страны, водимые особенным почтением к идолу, или прельщенные различными его ответами, обнесли сие капи­ще высокими стенами. Камни же могли они получать в изобилии с верху и с низу Камы в недальнем расстоянии, и в полую воду весьма удобно на судах приставать к самой подошве горы. Возможно и то, что в сие самое время, когда народ занят был строением стен, Татары или другой народ принудили жителей оставить рабо­ту и искать спасения себе и имуществу от неприятелей. Наконец сии пришельцы, поселившись здесь и не находя никаких жителей около стен, вероятно и судя по пустоте страны приписали сооружение сих стен не людям, но водяным духам.

Престарелый крестьянин, живший в деревне Челнах в 15 верстах от Елабуги, рас­сказывал Г. Рычкову, по преданию народному, что Аксак-Темир, опустошив за Ка­мою многие города, нашел и на этот городок, и, полюбив его местоположение, про­вел здесь некоторое время среди веселия и покоя. Он прибавил еще, будто бы сам Темир воздвиг стены сии, но что он, по некоторым обстоятельствам, должен был ос­тавить их недоконченными и двинуться далее к победам. Однако ж такое предание, почерпнутое из пустого только мечтания и из слов черни, почитавшей Темир-Ак-сака более чудовищем, нежели человеком, не заслуживает никакого вероятия. Если бы он и действительно был на сем месте, чему молчание Истории не позволяет нам верить; то трудно было бы понять, зачем воздвиг он стены сии, и зачем вздумалось ему вдруг остановиться на пути своих побед. Он даже чрезвычайно, как явствует из Истории, ненавидел обитателей сей страны и без пощады разорял великолепные города их. Если бы он где-нибудь захотел остановиться и основать новую столицу своих владений; то бы конечно предпочел Болгары, которые положением при устье Камы во многом превосходят Чертово Городище. Укрепление сего города и пышные здания сберегли бы ему труды, употребленные на строение нового жилища.

В позднейшие времена внутри стен Городища сооружен был деревянный му­жеский монастырь, который однакож после известного узаконения о монастырских обителях со многими другими был упразднен. В сем монастыре были две деревянные церкви, одна во имя Живоначальные Троицы, а другая Успения Богоматери; по унич­тожении монастыря в 1764 году первая была перенесена на Елабужское кладбище, и в 1824 году по ветхости сломана. О монастыре рассказывают, что он был основан Ио­анном Васильевичем, по взятии Татарского города Казани. Намереваясь по Каме доп­лыть до гор. Соликамска, он сделался дорогою болен на том месте, где ныне Елабуга, и был принужден остановить свое путешествие. Так, по крайней мере, повествуют о сем здешние жители и к тому же времени относят начало пригородка (называвшего­ся прежде Тресвятским селом), где, во время пребывания Царя, заложена и освяще­на церковь во имя Покрова Божией Матери. Нет сомнения, что столь красивое положение городка должно было ему понравиться, и что он, находя начатки укрепления, видя изобилие в лесе, воде и рыбе, решился избрать оное обителью для монахов, и тем воздвигнуть первый (как говорят) памятник благодарности своей к Богу за столь­ко одержанных им в сей стране побед. Вероятно поселившиеся тут монахи, которые не могли без отвращения взирать на остатки идолопоклоннического капища, начали мало помалу разрушать оные. Впрочем, кроме каменной стены с Юго-Восточной сто­роны, Городище было обведено еще довольно глубоким рвом и укреплено значитель­ными валами, которые, обгибаясь вокруг монастыря, оканчивались у весьма крутой горы, из коей выходили прежде два источника чистой и свежей воды, разливавшие­ся по мелкому песку. Здесь не нужно было делать укреплений руками человеческими: сама природа, оградив место сие, сберегла тем труды жителей. Немалую красоту на­конец придавала сему Городищу приятная березовая роща, которая прежде с Южной стороны до самой ограды обведена была валом. Может быть язычники, следуя древ­нему обыкновению, сохранившемуся еще доселе между Черемисами, Чувашами и дру­гими народами, закоснелыми в невежестве и неверии, покланялись в сей роще некое­му божеству, избравшему когда-нибудь сие место по его красоте и приятности.

Но прежде, нежели кончу повествование о Чертовом Городище, почитаю нуж­ным привести здесь место из Казанской Истории (гл. 34), где говорится почти сле­дующими словами. «В некотором Улусе на высоком берегу Камы стоял небольшой каменный городок, остаток древних Болгаров. В нем обитал некогда бес, который, творя разные чудеса, привлекал со всех сторон Черемис и Татар, принимал жертвы, и наподобие оракулов древних язычников прорекал судьбу их. Сей прорицатель ис­целял также многих от тяжких болезней; но как скоро плывущие по реке, не исклю­чая и самых Христиан, ничего не хотели принести ему в дар; то он тотчас умерщвлял их, топил суда, наносил различный вред и до того простирал свое мщение, что уже никто не смел приблизиться к городку, не заплатив надлежащей дани. Вопрошаю­щим он отвечал невидимо чрез жрецов своих: одним предсказывал долгую жизнь и здравие, другим болезни, бедствия, погибель и покорение их земель. Готовившиеся на войну вопрошали его, возвратятся ли они с добычею или нет, и не будут ли раз­биты? Бес всегда открывал им судьбу их. Пока, наконец, Казанская Царица, по име­ни Сумбека или Сюхнибека таким же образом послала к нему своего знаменитей­шего вождя, спросить, победит ли он Московского Князя. Вождь, прибывши сюда, пал на землю и молился с бесовскими служителями в продолжение девяти дней, но все было напрасно; в десятый день услышали они голос Сатаны в капище, который возвещал им, что они тщетно тревожат его, и что им нет надежды, что он сам уда­ляется, изгоняем будучи силою Христовою, и что вскоре воцарится тут вера Хри­стианская. Голос умолк, и огненный змий в черном густом дыме поднялся из внут­ренности капища и, в виду всех присутствующих, устремив полет свой на Запад, скрылся. Вот почему и названо было после место сие Чертовым Городищем. Очевид­но, что разбитие судов должно приписать не волшебству прорицателя, но вероятно подводному камню, который находился недалеко от городка, и теперь еще известен под именем Быка. Вода стремится к нему с противоположного берега с ужасною си­лою, и суда даже ныне со всевозможным старанием должны издали держаться дру­гого берега, дабы по неосторожности своей не сделаться жертвою волн. Из сего догадываться можно, что жрецы, получив подарки от плывущих по реке Каме, отво­дили суда их и избавляли от погибели. По сим обстоятельствам Чертово Городище и до сих пор остается весьма замечательным местом для бурлаков.

Если я собранием всех столь несообразных известий о примечательном Черто­вом Городище извлек, может быть, ироническую улыбку или насмешку от читате­лей; то, несмотря однакож на чрезвычайную темноту и неизвестность происшест­вий, не дозволяющую сделать решительного заключения, не могу не объявить мое­го мнения, что Чертово Городище действительно было в древности капищем какого-нибудь языческого божества; ибо, сравнив различные о сем предания, мы находим, что большая часть оных согласны с сим заключением. Сие, кажется, доказывается еще и тем, что в то время, когда Божественная истина благотворного учения Хри­стова водворилась в сих странах, сооружен был среди сих стен монастырь Христиан­ский для скорейшего истребления всех следов ненавистного язычества. Далее место сие, где стоит Чертово Городище, слишком мало, чтоб вместить город; принимая же оное за крепостцу какого-нибудь независимого маленького владения, или за оборо­ну, основанную на границах земли каким-либо сильным Ханом, которого столица далеко находилась, опять непонятно нам будет, как первый в состоянии был ограни­чить себя в столь малом пространстве, или каким образом последний мог удоволь­ствоваться одною только крепостцою, столь слабою для защиты всех его границ, и не основал еще многих других в недальнем от сей расстоянии? Если же мы допус­тим первое мнение; то все полученные о сем сведения будут находиться в гармони­ческой связи с тем правдоподобным следствием, которое, несмотря на то, что иска­жено различными мечтами юного воображения обитателей сих стран, всегда оче­видно мелькает в преданиях народных… Впрочем для исследователей исторических происшествий всегда обширное открыто поле, всегда богатая пища останется для стихотворца, любящего чудесное и необыкновенное.

Воспоминая о Елабуге, я должен, как очевидец, отдать совершенную справедли­вость ревности и заслугам Господина Шляпникова, бывшего Штатного Смотрителя тамошнего Уездного Училища. Внутреннее и наружное устройство сего, почти им основанного заведения, могут показать, сколь много в короткое время готовность и усердие ко благу и просвещению своих сограждан могут произвести из ничего. Признаюсь, редко удавалось мне видеть Училище в таком хорошем состоянии.

Читать в формате doc/

Шпилевский С.М. Древние города и другие булгарско-татарские памятники в Казанской губернии

Из книги: 
"Белов В.Н. Елабужский край на страницах печатных изданий Российской Империи. 
Библиографическое исследование. /- М: Издат. «Перо», 2014. – 428 с."

Шпилевский С.М. Древние города и другие булгарско-татарские памятники в Казанской губернии. Казань, в Университетской типографии, 1877 стр.32, 38, 120-122

стр.32.

  1. Елабужская рукопись. Невоструев приводит отрывок из татарской летописи, составленной в 992 г. (1584) и найденной у Татар Елабужского уезда; перевод этого отрывка сделан Невоструеву одним из елабужских мулл. Этот отрывок особенно замечателен тем, что указывает, как в разных списках и переделах татары переиначивали и перепутывали исторические факты и показания своих предшественников. Елабужская рукопись рассказанное Шериф-эддином и Ферхег Наме о Булгаре относит к Елабуге: Айдар, при котором принят ислам, называется ханом в Елабуге, при чем поясняется, что Айдар был из Черемис; 520 домов приписаны Елабуге. трое проповедников ислама называются посланными не от пророка Мухаммеда, а от завоевателя Константинополя, султана Мухаммеда II.

стр.38.

  1. Мамадышская рукопись. Невоструев передает о сообщении ему из г. Мамадыш Д.В. Хлебниковым, хорошо знающим татарский язык, что у одного тамошнего знакомого ему муллы есть какая-то дорогая летопись «Эль-борак тауйарих» (История об ослице Бораке). Здесь повествуется о начале Иерусалима, о происхождении ослицы Борак, на которой Мухаммед возносился в одну ночь из Иерусалима на седьмое небо, об Александре Македонском и построении им разных городов, о взятии Тамерланом Юнан Адрионовых городов – Сюдумма и Буляра (.т.е. Булгара) (Под Сюддумом, как видно из Шериф-эддина, разумели г.Елабугу, а относительно Буляра должно заметить, что в других источниках, при описании похода Тимура, упоминаются отдельно Буляр и Булгар), и об этом Адрионе, побросавшем несметные богатства в озеро, находящееся недалеко от означенного Булгара в Спасском у. Казанск. губ. и т.п.

 

стр.120-122

Рассуждая о местоположении летописного города Бряхимова, автор пишет:

…Также невозможно указывать этот город так далеко на восток, как указывает его г.Невоструев, который принимает Бряхимов за так называемое Чортово городище, находящееся близ Елабуги[1].

Основанием этому представляется упоминание в «Казан. истории неизвестного сочинителя» малого городка на Каме, бывшего жертвенным мольбищем старых Булгар и называемого русскими «Бесовским городищем». Это последнее городище г.Невоструев отождествляет с находящимся возле Елабуги, возможность такого отождествления подтверждается преданиями окрестных жителей. которые еще в прошлом столетии сообщили Рычкову об этом городище подобное тому, что в Казанской Истории говорится о Бесовском городище, именно: бес-прорицатель, живший в этом городище, оставляет его, по Рычкову, перед завоеванием Булгар Татарами, а, по Казанской истории, перед завоеванием Казани Русскими. Но считать Чертово городище за г.Бряхимов нет никаких оснований, кроме только того, что г. Бряхимов, городок, упоминаемый в Казанской истории, и ныне существующее Чортово городище полагаются на Каме. Казанская история, как выше указано, упоминает в другом месте о г.Бряхимове на Каме; но, упоминая о малом городище, она не отождествляет его с г.Бряховым. Сам г.невоструев видит, на основании Казанской истории, несообразность для отождествления этих двух местностей, поэтому считает необходимым представить следующее объяснение: «Хотя же повествователь (Казанск. истории) это Чортово городище и во времена старых Болгар называет только жертвенным мольбищем, но слова его, относясь к более или менее близкому для него времени, не исключают того, что в отдаленной древности был здесь знатный и большой город, от которого превратностями судьбы остался теперь только «градец малый и пустый» с знаменитым капищем».

Но отчего же, спрашивается, именно от этого города не осталось никаких признаком его прежнего величия, когда от других городов сохранились, по крайней мере, валы и рвы, указывающие на обширность этих городов. Эрдман в «Замечаниях во время путешествия по берегу камы и Оренб. губ» заметил, что «место сие, где стоит Чертово городище, слишком мало, чтобы вместить город». Впрочем Невоструев доказательством бывшего здесь большого города считает  и то, что говорится о г.Елабуге в некоторых татарских рукописях; но эти известия, как выше объяснено, смешивают г.Елабугу с г.Булгаром и относят к первому то, что собственно относиться к последнему.

Наконец опровержением предположения Невоструева и других о возможности предполагать Бряхимов около Елабуги представляется самое положение последней местности на крайнем восточном пределе булгарских владений, как видно из расположения доныне сохранившихся булгарских укреплений; трудно предположить столь отдаленное движение русских на восток, после взятия г.Булгарра, как предполагает Невоструев: г.Елабуга находиться от г.Булгара на расстоянии более 200 верст…

Далее Шпилевский продолжает анализ предположений других авторов, — переводчика Стрейса, Невоструева, Фукса, Арцыбашева, Голикова, Языкова и других, о местоположении города Бряхимова.

 

[1] «О городищах» в Труд. I Арх. Съезда. стр. 576-592. г.Невоструев объясняет, что автор Вятской истории Вештомов (Казанск. Вестник 1824-1827 г.) под Бряхимовым определительно указал Чертово Елабужское городище, что приняли и некоторые другие, например в Вятск. Губ. Ведомо. 1847 г. № 1-3 статья священника Кулыгинского «О месте чудесного явления, празнуемого церковью 1 августа.

указываемого г.Невоструевым места у Вештомова я не нашел, а в XIII т. Казанского Вестн. 1825 г. (стр.17,18) Вештомов указывает Бряхимов близ устья Камы.

Читать оригинал (фрагмент)

Шестаков П.Д. Попытка объяснения одного места из булгарской летописи Хисам Эддина Ибн Шараф Эддина

Из книги: 
"Белов В.Н. Елабужский край на страницах печатных изданий Российской Империи. 
Библиографическое исследование. /- М: Издат. «Перо», 2014. – 428 с."

Шестаков П.Д. Попытка объяснения одного места из булгарской летописи Хисам Эддина Ибн Шараф Эддина. Известия Общества Археологии, Истории и Этнографии при Императорском Казанском Университете. Том II. 1879 год. Казань, 1880 стр.147-154

Статья председателя Казанского Общества Археологии, Истории и Этнографии П.Д. Шестакова, представляющая собой анализ отрывков из древне-татарской рукописи, применительно к происхождению названия города Елабуги.

 

ПОПЫТКА ОБЪЯСНЕНИЯ ОДНОГО МЕСТА ИЗ БУЛГАРСКОЙ ЛЕТОПИСИ ХИСАМ ЭДДИНА ИБН ШАРАФ ЭДДИНА

С северной стороны от реки Белой (Белой татары называют не только Белую, но и Каму), пишет Хисам-Эддин ибн Шараф Эддин, на устье речки Туймы вышел из Сюдума или Алабуги Акбаш Ходжа (Сюдум на юнанском языке значит Алабуга), т. е. рыба окунь: это был большой город, его основал Искандер Зуль-Карнейн (двурогий). По поводу этого места летописи Хисам Эддина К.И. Невоструев заме­чает: В другой редакции той же татарской летописи (Шереф-Эддина Булгарского) говорится: «Сафиулла происходил из Касура. Это племя Касур называлося тогда Юнанами. А на юнанском языке Сюддум означает рыбу окуня, которая на татар­ском называется Алабуга. Первый царь в Алабуге был Алдар-хан из черемис», у ко­торого была больная дочь Туйбика. Невоструев возбуждает вопрос прежде всего о племени Касур, называвшемся тогда Юнанами, что это было за племя? Во всяком случае, видно, что это были не Греки (Юнанами восточные народы называли Гре­ков, но на греческом языке окунь не называется Сюддум). Далее из летописи вид­но, что первоначальное название Елабуги Сюддум взято из этого языка Юнанского племени и означало в нем рыбу окуня. Думая, что это слово из финского или чудского языка, мы, продолжает Невоструев, спрашивали о сем г. Тизенгаузена и, чрез одолжительное посредство его, г. Европеуса и других наших филологов, но по­лучили отрицательный ответ, что там нет такого слова». Сначала я тоже держался мысли К.И. Невоструева и тоже наводил справку о слове Сюддум, но также убе­дился, что ни в одном из финских наречий восточного края этого слова в смысле рыбы окуня нет. Тогда я задал себе вопрос: не спутал ли автор летописи, на что указал и Невоструев, можно ли доверять ему, как историку?

Хисам-Эддин ибн Шараф Эддин писал свою Булгарскую летопись (Таварихи Булгария) в 992 году гиджры, т. е. в 1584 году по Р. X., следовательно спустя 32 года после завоевания Казани русскими. Хисам Эддин не столько историк, сколько му­сульманский миссионер. Цель его летописи, по справедливому замечанию Г.С. Саблукова, показать достоинство веры, исповедуемой его единоплеменниками, и ох­ранить их от перехода в христианство, которое деятельно распространялось тогда русским правительством. Поэтому в его летописи мало достоинств исторических, но она достаточна для того, чтобы укрепить в татарах преданность вере предков. Этого Хисам Эддин достигает во 1-х перечислением лиц, признаваемых деятель­ными споспешниками исламизма, в числе которых он называет некоторых даже посланниками самого Магомета; 2) указанием места их подвигов и гробниц, где лежал прах тех из них, которые считались угодниками Божьими; 3) рассказом о чуде, обратившем Булгарского царя от идолопоклонства к исламизму, именно об исцелении дочери Булгарского царя Айдар хана, княжны Туй (Туйбикэ), которую исцелили асхабы (посланники) Магомета. Вообще предания, сообщаемые Хисам Эддином, возбуждают недоверие и обличают или легковерие рассказчика, или, что, вернее, задние мысли. Для миссионера-мусульманина Хисам-Эддина безраз­лично было, так или иначе назывался тот или другой город, в Алабуге или Булга­ре царствовал Айдар хан, племя ли Касур или шах Самаркандский. Увлеченный своею предвзятою мыслью, летописец легко мог спутать и переиначить название города. Такая судьба, по моему мнению, и постигла Елабугу. Постараемся же вос­становить истину, хотя и извращенную, но все же лежащую в основе рассказа Хи­сам Эддина об Алабуге.

На основании сведений, собранных нами в самой Елабуге, с достоверностью можно предположить, что Елабуг было туземное финское название урочища, а за­тем может быть и поселения, и составлено из двух слов: Ела (название озера близ нынешнего почтового дома) и Буг (названия ручья и оврага, проходящего мимо Никольской церкви и теперь слывущего под именем Безыменного). В архивных делах еще сохраняются эти древние названия озера и ручья, сохраняются и в па­мяти немногих стариков. Ела значит молочный; быг или буг, пена. Замечательно, что название соответствует цвету воды озера и ручья, особенно ручей Буг течет скорее пеною, чем водою. Что действительно эти урочища давали название мест­ности, это видно из официальных документов, в которых село Тресвятское, из ко­торого образовался город Елабуга, именовалось «Тресвятское, что на Елабуге», и древний город, если таковой был на этом месте, мог носить название Елабуга. Та­тары же, поселившись в этих местах, по созвучию назвали город по своему Алабуга, а их ученые, вроде Хисам Эддина, услышавши, что город называют так, как назывался он прежде, стали объяснять, что и прежнее название города означало то же, что татарское Алабуга, — рыбу окуня. На каком же языке было это преж­нее название? Этот вопрос ученый татарин решил в пользу юнанского, греческо­го языка, так как с греками у болгар были частые сношения.

Что болгарский город Алабуга существовал, это едва ли подлежит сомнению: Хисам Эддин мог спутать название города на незнакомом ему языке, но трудно предположить, чтобы он выдумал небывалый город с татарским названием Ала­буга. Но отчего же, спрашивается, именно от этого города не осталось никаких признаков его прежнего величия, когда от других городов сохранились, по край­ней мере, валы и рвы, указывающие на обширность этих городов? Такой вопрос задает известный автор замечательного сочинения «Древние города и другие булгарско-татарские памятники в Казанской губернии». На этот вопрос мы позволим себе ответить тем, — что видели другие и что видели мы сами. На месте, называе­мом ныне Чертово городище, в 1 ½ версте от Елабуги, еще в 1769 году Рычков ви­дел следы каменной стены, в 13 сажен длины и 2 вышины, с тремя башнями, что он и признавал за остатки древнего города. Кроме каменной стены, говорит Рыч­ков, от юго-восточной стороны укрепляет еще оное городище довольно глубокий ров с изрядными на нем валами. Профессор Эрдман в 1834 году также видел следы этих башен, но заметил, что «место, где стоит Чертово городище, слишком мало, чтобы вместить город». Теперь нет и следа каменной стены и двух башен, оста­лась одна третья башни, возобновленная в 1867 году усердием Елабужских граж­дан. Но стоит посмотреть на эту башню, чтобы убедиться, что способ ее построй­ки такой же, как и построек в Болгарах. Кроме того тройной вал (из которого один за 1 ½  версты от Чертова городища) и три рва, видимые до сих пор, убеждают нас в том, что здесь была крепость, которая представляла все удобства для стойкой защиты: с восточной стороны утес, с южной река Кама и также утес; с запада лес; только с северо-востока место ровное и сухое, по которому протекает речка Тойма и ручей Буг. Сопоставляя сказание Хисам Эддина и положение Чертова горо­дища и Елабуги, мы имеем основание полагать, что на месте теперешней Елабуги был болгарский город, крепость которого находилась на том укрепленном приро­дою возвышенном плато, что носит теперь название Чертова городища. Этот го­род, как видно из слов Хисам Эддина, назывался татарами Алабуга. Но под этим именем мы не встречаем Булгарского города ни в русских летописях, ни в других источниках, следовательно есть основание предполагать, что город Алабуга был известен под другим именем.

На основании указаний Лаврентьевской, Никоновской и Тверской летопи­сей и Степенной книги, на основании убедительных на наш взгляд доказательств К.И. Невоструева и недостаточности доводов contra, мы не сделаем, кажется боль­шой ошибки, признав Елабугу городом Бряхимовым, тем городом, о котором в Казанской истории неизвестного сочинителя говорится: «был на Каме град ста­рый Бряхов болгарский, ныне же ту городище пусто, его ж первое взял князь ве­ликий Андрей Юрьевич Владимирский рекомый Боголюбский и в конечное за­пустение предаде и болгары те под себя покори». Об этом же Бряхимове на Каме говорится и во многих изданиях и списках пролога и в четь-минеи, в сказании на празднество 1 августа. Для решения вопроса об особом городе Бряхове или Бря­химове — капитальное место представляет Лаврентьевская летопись под 1164: «Иде князь Андрей на Болгары, с сыном своим Изяславом и с братом своим Яро­славом и с Муромским князем Гюргем; и поможе им Бог и святая Богородица на болгары, самех исекоша множество, а стягы их поимаша и едва в мале дружине утече князь болгарский до Великого города; князь же Андрей воротился с по­бедою, видев поганые Болгары избиты, а свою дружину всю сдраву. Стояху же пешци с святою Богородицею на полчище под стягы; и приехав до святое Бого­родицы и до пешец князь Андрей с Гюргем и со Изяславом, и с Ярославом, и со всею дружиною, удариша челом перед святою Богородицею, и почаша целовати святу Богородицю с радостью великою, со слезами, хвалы и песни въздавающе ей, и шедше взяша град их славный Бряхимов, а переди 3 городы их пожгоша. Сеже бысть чюдо новое святое Богородицы Володимирское». На это место об­ратил внимание еще Кеппен: он на основании этого места противополагает Бул­гар Бряхимову на Каме и говорит, что булгарский князь ушел в великий город, т. е. Булгар, а русские взяли г. Бряхимов на Каме. Таково действительно значение приведенного места Лаврентьевской летописи. Что под великим городом в этом месте разумеется Бюлар, а не Болгар, это мнение еще требует доказательства: по­тому что следует указать, какие три, а по степенной книге четыре города пред Буляром взяло войско Андрея Боголюбского. Затем, если и признать, что Буляр назывался великим городом, — то нельзя не признать и того, что и Булгар так­же носил это имя: следовательно, нужны новые данные для решения мнения о том, что в походе 1164 года под великим городом разумелся Буляр (ныне Билярск), а не Булгар. Нельзя, наконец, не обратить внимания и на то, что Буляр (при­город Билярск) стоит не на самой Каме и, следовательно, к нему едва ли можно отнести то, что говорится о г. Бряхове, о котором прямо и во многих летописных сказаниях говорится, что он лежит на Каме. И так, нам кажется, нельзя не при­знать справедливым мнение Кеппена, что Булгар и Бряхимов на Каме не одно и тоже, и мы признаем, что Бряхов на Каме — отдельный город и стоял он на том месте, где Чертово Городище и Елабуга; в нем царем был тот же Алдар-хан, ко­торый был и в Булгарах, т. е. иначе сказать, город Бряхов был Булгарский город, подчиненный Булгарским царям, и особого царя не имел. Замечательно, что на­звание речки, протекающей близ Елабуги, Тойма или Туйма — напоминает пер вою своею частию имя дочери Айдар-хана княжны Туй (Туй-бикэ), и что у Во­тяков язычников до сих пор в числе женских имен есть Туй-бикэ.

Название Бряхо может быть несколько видоизмененное греческое слово Перхн, что значит окунь, следовательно, дословный перевод татарского Алабуга. Так мог­ли прозвать этот город Греки, переводя по-своему татарское имя Алабуги. Перхн, путем столь часто встречающейся перестановки гласной, стоящей перед плавною согласною, за плавную…, — могло обратиться в прекы, пракы, а посредством пе­рехода о , и в х — в брехы, брахы, брехов, бряхов. При таком предположении подтвердится показание Хисам Эддина, что название города Алабуги по-юнански, т. е. по-гречески, значит то же, что татарское алабуга — рыбу окуня. Он не выду­мал того, что писал, а только смешал название Бряхова с Сюдумом, потому что Бряхов — слово для него чужое, непонятное.

Откуда же взял Хисам Эддин слово Сюдум и почему он отнес его к Алабуге? Сюдум не переиначенное съундуръ-палати? Так могла называться поставленная на высоком утесе, на берегу Тоймы сторожевая крепость города Бряхова. Вот назва­ние этой-то крепости татарский писатель смешал с именем самого города; от чего и вышло, что, по его словам, юнанское слово Сюдум означает рыбу окуня, что по-татарски Алабуга.

 

Спицин А.А. Приуральский край. Археологические розыскания о древнейших обитателях Вятской губернии

Из книги: 
"Белов В.Н. Елабужский край на страницах печатных изданий Российской Империи. 
Библиографическое исследование. /- М: Издат. «Перо», 2014. – 428 с."

Спицин А.А. Приуральский край. Археологические розыскания о древнейших обитателях Вятской губернии. Материалы по археологии восточных губерний России. Вып. I (Под ред. Д.Анучина). М., Типография Э.Лисснера и Ю.Романа 1893  стр.85-92

Большая работа известного вятского историка, статистика, краеведа и археолога А.А.Спицина. В предисловии автор работы подробно описывает историю археологических описаний и изысканий о вятских древностях (в том числе, конечно, и тех. которые расположены в Елабужском уезде и непосредственно близ г.Елабуги), начиная с XVIII века и до конца 80-х годов XIX века. Достаточно детально изложена библиография работ, посвященных археологии и древнейшей истории, причем особое внимание обращено на работы, публиковавшимся в изданиях Общества Археологии, Истории и Этнографии при Казанском Университете (Применительно к Елабужскому краю, это работы Шестакова, Потанина, Пономарева и др-х).

Автор в предисловии отмечает, что «Предлагаемая работа составляет систематизированный свод всех имеющихся по руками автора сведений по доисторической археологии Вятской губернии».

Применительно к Елабужскому краю различные отрывочные сведения встречаются, практически, во всех разделах издания, в связи с чем  я бы рекомендовал любому исследователю просмотреть всю работу. Непосредственный же интерес представляет Раздел IV «Собственно болгарские древности и камские елабужские городища». Почти под тем же названием, только в значительно сокращенном варианте некоторые сведения из данного раздела публиковались в работе А. Спицина «Вещественные памятники древнейших обитателей Вятского края. Вятка, Издание Губернского Статистического Комитета, 1889». Данное описание Елабужского Чертова Городища является наиболее полным из современных ему исследований и по праву может быть поставлено в один ряд с описаниями Рычкова Н.П. и Невоструева К.И,

Наряду с Елабужским, которому в разделе отведено все-таки ключевое место и особое внимание, в разделе сравнительно кратко описаны так же находящийся на устье р. Вятки «городок близ д.Грахан» (который по мнению автора, мог быть болгарским наблюдательным постом); так называемая Котловская шишка, близ с. Котловки Елабужского уезда; Котловское городище, в полуверсте от шишки, ниже по течению Камы и земляной вал в полуверсте от деревни Новая Анзирка, Черкасовской волости Елабужского уезда.

  1. IV. Собственно болгарская древности и камския елабужския городища

Собственно болгарскими городищами в Вятской гу­бернии мы решаемся признать только два, елабужское и граханское (последнее — Казанской губернии, но стоит на устье р. Вятки).

  1. Елабужское городище пользуется широкою извест­ностью на Каме и не раз было описано, но интерес любо­пытных посетителей и ученых путешественников сосредоточивался исключительно на остатках расположенного на городище каменного сооружения; другие же особенности его до сих пор мало привлекали внимания и оставались без исследования.

Городище находиться близ г. Елабуги и расположено над устьем рч. Тоймы на весьма высоком (до 25 саж. вы­соты) каменистом мысу1. Вид отсюда на течение Камы об­ширнейший, а белая башня городища виднеется издалека. Справа городища идет крутой каменистый спуск к речке, а слева — глубокий и длинный овраг, который ныне навер­ное шире и глубже, чем был прежде, так как проходит по весьма рыхлой супесчаной почве. Городище занимает удли­ненную площадку и должно быть отнесено к числу значи­тельнейших на Каме, так как одна ширина этой площадки доходит до 55 саж., а длина ея, взятая вместе с укрепления­ми, почти втрое больше. Часть площадки до первого вала имеет весьма чувствительный склон на левый бок, в ши­рину до 20 саж. Укрепления так основательны, что зани­мают немногим менее половины всей площади городища; они состоят из трех массивных валов: двух прямых и од­ного согнутого под углом; все три сопровождаются впол­не отчетливыми рвами… Валы отстают друг от друга более чем на 25 саж. и представляется вероятным, что некогда под защитою их существовали небольшие посады2.

Раскопки на площади городища показали, что оно было занято в разное время разными культурами и одновремен­но различными племенами, о чем, при недостатке более ха­рактерных находок, приходиться судить главным образом по черепкам. Черепки встречены здесь четырех типов:

1) Древнейшие черепки имеют раковинную примесь, в изломе чаще всего темные или черные и имеют особенный, не встреченный более нигде на вятских городищах орна­мент, именно городчатый. Орнамент этот идет по щекам сосудов, а не по краю их; чаще всего он довольно резкий и грубый, но иногда бывает очень изящный и мелкий; линии употребляются безразлично простыя и зубчатыя. Столь же употребителен обыкновенный веревчатый орнамент, ино­гда по 8 пар; орнамент этот редко идет волнообразно, ук­рашает единственно край сосудов и нередко является вме­сте с кружковым орнаментом, который употребляется и самостоятельно. Края сосудов совершенно прямые, иногда с поясками, дно круглое. Толщина черепков не одинакова: черепки с веревчатым рисунком имеют до 0,5 сант. в тол­щину, а черепки с городчатым орнаментом всегда тоньше. Черепки того и другого вида встречены как на площади го­родища, так и между валами, из чего, быть может, следу­ет заключить, что все валы были насыпаны одновременно. Какому племени принадлежали эти черепки, мы не зна­ем, — быть может они болгарского происхождения.

  • Несомненно болгарскими мы считаем гладкие, из прекрасной черной и красной глины черепки от высоких и с прямым дном сосудов. Некоторые из этих сосудов име­ют кувшино-образную форму с одной или двумя ручками, другие напоминают собою так называемые «балакири».
  • Вдоль края таких сосудов иногда идет пояс из мелких про­
    дольных линий, а ниже сетчатый орнамент.
  • Котловского типа, толстые, грубые, в разломе пре­имущественно черные, изредка серые. Края некоторых че­репков украшены редкими зубцами.
  • Позднейшие русские. В глине весьма заметно присут­ствие песку. Встречаются тонкие желтые узорчатые черепки.

Из других находок на елабужском городище до сего времени были известны следующие: 1) по указанию о. Кулыгинского, писавшего в 1847 г., крестьяне на примыкаю­щем к городищу поле выпахали большие медные ножи и топоры, 2) на городище было когда-то найдено медное блюдо с изображением животнаго, имеющаго туловище барана, голову змеиную (зеркало), 3) в поле около городи­ща было выпахано литое изображение какого-то животнаго, вершка 1,5 величиною; вместо ног приделаны были ко­лечки, которые при движении бренчали. В старину находок на городище, по слухам, делалось больше; о. Кулыгинскому от одного мастера удалось слышать, что он много медных находок с городища переплавил в другие вещи. В 1854 г. че­рез дирекцию народных училищ было доставлено в Геогра­фическое Общество от учителя Курбатова какое-то медное орудие, выпаханное за валом в поле1.

Наши усердные поиски и раскопки на городище дали скудный результат и показали, что на обильныя находки здесь нельзя разсчитывать. В Московское Археолог. Обще­ство нами отсюда доставлены: 1) четыре каменных напрясла, 2) два плоские глиняные кружка с отверстием по сере­дине, 3) часть костяных четок, 4) интересная бронзовая привеска в виде колчана с луком, 5) два железные наконеч­ника стрел, один плоский, другой почти круглый, 6) обломок большой костяной стрелки позднейшей грубой обработ­ки), 7) часть костяного наигольника (?) с болгарским круж­ковым орнаментом, 8) просверленная баранья лодыжка, 9) два железные прямые ножа, 10) глиняный настенный орна­мент, 11) части глиняных тиглей и обломки форм для отлив­ки, 12) разные железные предметы самаго позднейшаго вре­мени: свинец, огниво, глиняные таши для сетей, слюда и пр. Любопытно, что на елабужском городище найдено несколь­ко известковых жерновых камней совершенно такого типа, какие встречаются на костеносных городищах, но других предметов той же культуры здесь не оказалось.

Перечисленные находки позволяют сделать предпо­ложение, что елабужское городище принадлежало болга­рам, составляя, вероятно, самый северный пункт их владе­ний в низовьях Камы; кто занимал это место до болгар, мы не знаем, но трудно допустить, чтобы столь удобная местность не была никем занята ранее. Болгары любили селить­ся большими городами, и потому сравнительно маленькое елабужское городище едва ли не было сооружено каким нибудь народом еще до появления их на Каме, но вполне определено этого мы, конечно, не можем утверждать.

Широкую известность свою елабужское городище при­обрело благодаря находившемуся на нем загадочному ка­менному сооружению. Теперь от него осталась весьма не­значительная часть в виде одиноко стоящей круглой башни (притом же сильно подновленной), а в прежнем своем виде это сооружение представляло высокий, почти квадратный каменный четыреугольник, укрепленный восемью высту­пающими из него башнями, и было весьма своеобразно. Ка­ждая из четырех стен имела внутри сооружения по 8 саж. длиною, в вышину до 2 саж. Первоначальная вышина башен неизвестна; верх их был, вероятно, деревянный. Вход был, можно думать, только один, очень узкий, между двумя близ­ко стоящими друг к другу башнями, со стороны Тоймы, т.е. близ самаго обрыва берега1. Стена четыреугольника и ба­шен имела всюду одинаковую толщину (1 аршин) и сложе­на из небольших (не более 2-х четвертей) круглых камней, скрепленных отличным известковым цементом. Строители пренебрегали диким камнем, который пластами лежит под самым городищем, а брали для постройки, как более надеж­ный материал, валуны и голыши из песчаника, преимуще­ственно краснаго; очень мелких камней они не употребляли и видимо заботились о том, чтобы камни в стене прилегали друг к другу возможно плотнее. Цемент состоит из крупно толченаго алебастра с небольшим количеством гальки.

Кому принадлежало это сооружение и каково его пер­воначальное назначение? Принадлежало оно, конечно, болгарам или татарам, а назначение его мы пока не реша­емся определить, но во всяком случае это не цитадель, так как размеры его для такой цели слишком незначительны. Вероятно, это или что-нибудь в роде караван-сарая, или, что всего вернее, гробница какого-нибудь хана или свято­го. Последнее предположение можно основать между про­чим на том обстоятельстве, что сооружение наиболее ха­рактерною своею частью (тою стороною, где расположена треугольная башня) обращено на юг; если предположить, что двор был покрыт сверху деревянным навесом, то все сооружение может напоминать мечеть, при чем треуголь­ная башня могла бы иметь значение мусульманского «мих-раба». Не есть ли это гробница Амлян-хаджи и других по­следователей пророка, которую, по словам Шереф-Эддина, посетил на устье Тоймы Тимур? Или может быть это под­ражание какой-нибудь знаменитой мусульманской по­стройке, вроде Каабы?

Проф. Невоструев древнейшее упоминание об Елабуге (под именем Суддума1) нашел у Шереф-Эддина, передающего, что этот город находится на устье Тоймы, что он, как и Бул­гар, был разорен Аксак-Тимуром; Шереф-Эддин упоминает, что на юнанском языке «Суддум» значит — «окунь», по татар­ски — «алабуга», что при Тимуре в Суддуме ханом был Иль-бакши; кроме того, сообщает некоторые подробности разоре­ния этого города. Сам Невоструев, ссылаясь на то, что во всех летописях о походе на болгар Андрея Боголюбскаго в 1164 г. прославленный чудом г. Бряхимов указывается на Каме, и на то, что этот город, как крайний, действительно мог быть пя­тым в числе тех, которыя занял в этот поход русский князь, считает возможным думать, что на месте елабужскаго горо­дища стоял именно этот булгарский город. Автор «Казанской истории» упоминает о существовании на Каме пустого разо реннаго Андреем Боголюбским города стараго Бряхова, но о прорицалищ на Бесовом городище он говорит в другом месте и под другим именем. Шпилевский, на том основании, что в татарских летописях одни и те же разсказы относятся одина­ково к Бряхимову и Булгару и в виду того, что Булгар в древ­ности стоял на Каме, признает тожество Бряхимова с Булга­рами1, но ясно, что вопрос о местоположении загадочнаго Бряхимова все еще не решается этим соображением. В 1614 г. на городище казначеем Костромскаго Богоявленскаго мона­стыря Ионою построен монастырь, существовавший здесь до 1764 г., т.е. в течение ровно 150 л.

Сохранилось небольшое описание каменнаго соору­жения на елабужском городище 1767 г., из котораго мы уз­наем, что в эту пору еще оставалась целою вся восточная стена, а большая башня (в ней помещалась церковь во имя Св. Духа) имела до 3 саж. в вышину и была прикрыта дере­вянным шатром. Два года спустя остатки каменной стены и башен были описаны Рычковым, давшим и изображение ея, равно как и подробный план всего городища2. Верхния части двух башен в это время уже были разрушены, сравнялись со стеною и ничем не были прикрыты. Ввер­ху сохранившейся большой башни еще оставались шесть небольших окошек3. Рынков предполагает, что эта башня была проходная, надворотная. В 1834 г. городище посетил и описал проф. Эрдман. В это время от двух башен остава­лись только основания, а третья была уже сильно разруше­на, особенно с западной стороны. Эрдман заметил в этой башне два этажа и остатки дубоваго наката4. В 1844 г., как узнаем из записки о городище Л. Кулыгинскаго, три сторо­ны оставшейся башни были разрушены крестьянами и она осталась только в виде «доски», с дверью и окном1, как она нарисована у Свиньина, в атласе к трудам I Археолог. Съез­да и в одном иллюстрированном издании 1880 г.2 В 1867 г. башня была реставрирована елабужскими гражданами, но не вполне удачно: к ней прибавлен контрфорс и верхний этаж выведен круглым, вместо шестигранного, как бы сле­довало; характер каменной кладки также изменен.

В 1868 г. обширную статью об елабужском городище написал для I Археологическаго Съезда проф. Невоструев. Здесь очень заботливо и полно собраны всевозможные сведения о городище, дан план его, вид мыса и вид остав­шееся части башни3. К приведенным им указаниям на ли­тературу предмета прибавим, что некоторые, впрочем са­мые незначительные сведения об елабужском городище можно найти у Зябловскаго4, в Журн. М.В.Д. за 1884 г5, и у Алабина6. Изображение уцелевшей башни находится среди видов вятских городов начала нынешняго столетия, храня­щихся в Вятск. Статист. Комитете.

В 1881 г. городище отчасти было раскопано П.А. Поно­маревым, но при этом характерных находок не было сдела­но7. Нами значительныя раскопки на городище были про­изведены летом 1888 г. Были старательно осмотрены оба склона городища, на пространстве всей площадки вырыто множество пробных ям, а в оползне, оказавшемся здесь на левом наклоне, проведено несколько рвов, главным обра­зом на самом мысу городища, так как толща культурнаго слоя здесь найдена наиболее значительною. Впрочем оползень оказался настолько бедным находками, что весь инте­рес раскопки сосредоточился на исследовании фундамента каменной постройки.

  1. Находящийся на устье р. Вятка близ д. Грахань «го­родок», быть  может,  был болгарским  наблюдательным пунктом…

Лет 20-25 тому назад, когда площадка городища еще не была истощена, граханские ребята приходили сюда во вре­мя пашни с специальною целью разживиться находками, на которые в это время можно было всегда рассчитывать. Вот некоторые из этих находок, указанные самими нашед­шими их лицами: серебряное кольцо с большой наставкой, железный баланс от весов, медныя салки от весов, даже с цепочками, копья, железные кинжалы, котлы (?) и пр., все эти вещи более железные, чем медные. Один из крестьян принес мне свою старинную находку на городище — от­личное небольшое железное копье с втулкой и яблоком на ней…

  1. Котловская шишка. Близ с. Котловки находится вы­сочайший характерный холм (так называемая «шишка») видный издалека. С верху этого холма открывается прекрасный вид на всю округу…

 

Оригинал издания читать в pdf -формате

 Спицин А. Вещественные памятники древнейших обитателей Вятского края. Вятка, Издание Губернского Статистического Комитета, 1889 стр.22-24

 

  1. IV. Болгарские древности и камские елабужские городища.

 

Собственно болгарскими городищами в Вятской губернии мы решаемся признать только два, елабужское и граховское.

Весьма известное на Каме елабужское городище находится близ г.Елабуги и расположено на весьма высоком выходящем на р. Каму мысу, между берегом и глубоким оврагом. Вид отсюда на течение Камы обширнейший. Городище занимает удлиненную площадку и должно быть отнесено к числу самых значительных камских городищ, так как одна ширина этой площадки доходит до 55 саж., а длина ее, взятая вместе с укреплениями. почти втрое больше. Укрепления городища так основательны, что занимают не многим менее половины всей площади городища. Они состоят из трех массивных валов – двух прямых и одного согнутого под углом; друг от друга валы отстоят более чем на 25 саж. и представляется невероятным, что под защитою их некогда существовали небольшие посады.

Раскопка городища показала, что оно было занято в разное время племенами разных культур, о чем, по недостатку более характерных находок, приходится судить по находкам черепков, которых найдено здесь четыре типа: древние с раковинной примесью и городчатым узором, не встречаемые на других вятских городищах, болгарские черной и красной глины, грубые черепки котловского типа и наконец позднейшие русские.  Находки черепков, а также других предметов позволяют сделать предположение, что елабужское городище принадлежало болгарам, составляя, вероятно, самый северный пункт их владений в низовьях Камы: кто занимал это место до болгар мы не знаем, но трудно допустить, чтобы столь удобная местность не была никем занята ранее. Болгары любили селиться большими городами, и потому сравнительно маленькое елабужское городище едва ли не было сооружено каким нибудь народом еще до появления их на Каме, но вполне определенно этого мы, конечно, не можем утверждать.

Широкую известность свою елабужское городище приобрело благодаря находившемуся на нем загадочному каменному сооружению. Теперь от него осталась весьма незначительная часть в виде одиноко стоящей круглой башни (притом же сильно подновленной), а в прежнем своем виде это сооружение представляло высокий, почти квадратный каменный четыреугольник, крепленый восемью выступающими из него круглыми и полукруглыми башнями, и было весьма своеобразно. Одна башня, южная, была треугольная. все сооружение имеет небольшие размеры: каждая из четырех стен имела в длину немного более 8 саж., в вышину до 2 саж.; первоначальная высота башен была не выше 3 саж., а диаметр их внутри имеет 2 саж.; башни имели, кажется, два этажа, прикрытие их было деревянное. Вход был, можно думать, один, очень узкий, меду двумя близко стоящими друг к другу башнями, со стороны Тоймы. Стена череугольника и башен имела всюду одинаковую толщину (1 арш.) и сложена из довольно крупных круглых камней, скрепленных отличным известковым цементом. Кому принадлежит это  сооружение и каково его первоначальное назначение? Принадлежит оно, кончено, болгарам или татарам, а назначение его мы пока не решаемся определить но во всяком случае это не цитадель, так как размеры его для такой цели слишком незначительны. Вероятно, это или что-нибудь вроде караван-сарая, или, что всего вернее, гробница какого-нибудь хана или святого. Последнее предположение можно основать между прочим на том обстоятельстве, что сооружение наиболее характерною своею частью (тою стороною, где расположена треугольная башня) обращено на юг. не есть ли это гробница Амлян-ходжи и других последователей пророка, которую, по словам Шериф-эдддина, посетил на устье Тоймы Тимур? Или может быть это подражание какой-нибудь знаменитой мусульманской постройки, вроде Каабы?

Пр. Невоструев древнейшее упоминание об елабужском городище нашел у Шериф-эддина (XVI в.), который называет его Суддумом (Содум). Летописи наши не упоминают этого городища, если не приурочивать к нему известного по летописям города Бряхимова на Каме, что представляется более чем гадательным. В 1614 г. на городище основан был православный монастырь, существовавший здесь ровно 150 лет, до 1764 года.

Близ устья р.Вятки находятся еще два городища, которые мы не знаем к какой группе причислить, и описываем их в числе болгарских городищ только потому. что они не походят на другие камские укрепления этого рода. Одно из них занимает вершину замечательной по высоте и оригинальному виду так называемой «Котловской Шишки», а другое раположено на мысу меж двумя оврагами близ с. Котловки. Котловская Шишка защищена в разных местах несколькими валами, из которых главный, ограждающий площадку со стороны поля, имеет до 90 саж. длины и очень массивен, в двух местах имеет проходы, прям. Культурный слой слаб. Котловское городище имеет два вала и по внешнему виду ничем не замечательно, но находимые на нем черепки весьма отличны от черепков всех других камских городищ: они грубы, толсты, не имеют раковинной примеси и украшений: сосуды этого городища имеют прямое дно.

Спицин А. Новые сведения по доисторической археологии Вятского края. Вятка, Губернская типография, 1887 стр.13

В марте 1882 года Вятским статистическим комитетом различным местным учреждениям и частным лицам было разослано приглашение оказать содействие занятиям VII археологического съезда в Ярославле сообщением новых сведений о  вятских древностях и доставлением на предложенную при съезде выставку различных древних предметов и вещей. Издание представляет собой описание предметов, доставленных в Вятский статистический комитет  откликнувшимися лицами.  В контексте тематики настоящего библиографического исследования. интерес представляет следующая информация (стр.13):

«Из Ананьинского могильника в статистический комитет учителем елабужского городского училища В.Н.Рязанцевым доставлены: 11 зеленых пронизок, 4 бронзовые обычного типа стрелочки, железный с гранями наконечник копья, кремниевый обломок стрелы и каменный топор. Самая замечательная из перечисленных вещей – несомненно этот топор. Он обработан из куска песчаника очень плотной породы, не имеет отверстия и прикреплялся к рукояти ремнями, для которых на нем сделаны характерные выемки».

Россия. Полное географическое описание нашего отечества — фрагмент

Из книги: 
"Белов В.Н. Елабужский край на страницах печатных изданий Российской Империи. 
Библиографическое исследование. /- М: Издат. «Перо», 2014. – 428 с."

Россия. Полное географическое описание нашего отечества. Настольная и дорожная книга. Под редакцией В.П. Семенова-Тян-Шанского и под общим руководством П.П. Семенова-Тян-Шанского и акад. В.И.Ламанского. Том V. Урал и Приуралье. СПб., Издание А.Ф. Девриена, 1914 стр. 527-545

Не видя необходимости «изобретать велосипед», считаю вполне достаточной характеристику данного библиографического источника по истории Елабужского края данную А.Куклиным – автором и руководителем историко-краеведческого сайта «Елабуга в фотографиях» (elabuga-foto.ru), которую и позволю себе процитировать, практически в полном объеме:

В начале ХХ века один за другим выходили в свет тома капитального издания «Россия. Полное географическое описание нашего отечества. Настольная и дорожная книга для русских людей». Издавались эти роскошные книги большого формата под редакцией Вениамина Петровича Семёнова (1870-1942) и под общим руководством Петра Петровича Семёнова-Тян-Шанского (1827-1914; вице-председатель Императорского Географического Общества, отец Вениамина Петровича Семёнова), а также профессора Владимира Ивановича Ламанского (1833-1914; председатель отделения этнографии Императорского Русского Географического Общества).

В предисловии ко всему изданию В.П.Семёнов писал: «Желая… дать в одной, строго-научной, общедоступно изложенной и недорогой книжке, как общие, по возможности широко представленные географические понятия о каждой части России, так и более или менее полные частные географические сведения о каждом сколько-нибудь замечательном ее населенном пункте, я и задумал настоящее сочинение, издаваемое А.Ф.Девриеном. Питаю надежду, что оно послужит на пользу не только путешествующим по России с общеобразовательными, промышленными и иными целями, но и будет также пособием всем тем любознательным людям, которые пожелают познакомиться с той или другой частью России не по одним только сухим данным учебника или путеводителя, а по более живому изложению, помогающему легче вдуматься в современное состояние и культурное значение того или другого уголка в общей массе нашего государства».

Первая книга «Полного географического описания нашего отечества» была опубликована в 1899 году, последняя — в 1914 году. Всего вышло 11 томов, но издание, к сожалению, не было закончено. Началась Первая мировая война, затем последовала революция. Кроме того, в 1914 году умерли двое из основных руководителей издания — П.П.Семёнов-Тян-Шанский и В.И.Ламанский. Некоторые тома первого издания переиздавались в последующие годы (до революции). Но так никогда и не были изданы тома 4, 8, 10-13, 15, 17, 20-22. Иными словами, вышла только половина задуманного капитального труда: 11 книг из запланированных 22.

Так как тома «России» издавались не по порядковым номерам, а по мере их готовности, то последним вышедшим был «Том пятый. Урал и Приуралье», где и содержалось описание Елабуги. Словом, в отношении этого очень богатого фактическими материалами издания нам просто повезло — Прикамье и Елабуга успели-таки выйти в свет.

Каждый том «Полного географического описания нашего отечества» состоял из трёх разделов: «Природа», «Население», «Замечательные населённые места и местности». Для елабужан непосредственный интерес представляет третий раздел пятого тома. Он, в свою очередь построен следующим образом: сначала следует историческая справка о населённом пункте, а затем — описание его современного состояния.

Отрывки различного объёма из этого тома, касающиеся описания Елабуги, достаточно давно в ходу в нашем городе, но их авторство почему-то приписывается знаменитому путешественнику и географу П.П.Семёнову–Тян–Шанскому, хотя он был только одним из трёх общих руководителей издания «Настольной и дорожной книги для русских людей». Автором главы «Ceвepo-Западное Приуралье», в которой описаны прикамские города и селения, в том числе и Елабуга, является Иван Николаевич Сырнев.

С сожалением должен признать, что мне не удалось найти практически никаких сведений о нём. Фамилия Сырнев одна из самых распространённых в дореволюционной Вятской губернии и современной Кировской области. Кем именно был в данном случае «наш» Сырнев, я не знаю, — ни подробностей биографии, ни даже даты рождения и смерти.

Единственное, что удалось обнаружить, это очень краткое упоминание о нём во втором томе воспоминаний Вениамина Петровича Семёнова-Тян-Шанского «То, что прошло» (изданном в Москве в 2007 г.): «В 1914 году вышел в свет V том девриеновской «России», посвященный описанию Урала, составленный несколькими сотрудниками, среди которых были Иван Николаевич Сырнев, статистик департамента окладных сборов министерства финансов, однофамилец пресловутого Александра Александровича Сырнева, о котором я писал в предыдущих главах, Николай Ионович Дрягин, тоже статистик министерства финансов, и Георгий Николаевич Кирилин, геолог. Написан том был хорошо, и мне в нем, кроме редакции, принадлежали лишь некоторые вставки и карты. Этому тому суждено было стать последним из появившихся в свет томов издания». В сопровождающем том «Указателе имён» есть также краткая справка об Иване Сырневе: «Сырнев Иван Николаевич, сотрудник В.П. по изданию «России», статистик, в 1917 г. служил в департаменте неокладных сборов, чл. междуведомственного совещания по продовольственному делу в Империи, действ. статский сов.»

Бывал ли Иван Николаевич Сырнев в описываемых им местах, в частности, в Елабуге, этого я также не знаю. Поэтому ни утверждать, ни опровергать его непосредственных связей с нашим городом не стану. Могу сказать только, что при внимательном и вдумчивом чтении его историко-географический и статистический очерк неизбежно производит впечатление тщательного и очень полного, но совершенно кабинетного труда. Многие свои источники И.Н.Сырнев прямо называет и указывает в тексте (П.С.Паллас, П.И.Рычков, В.И.Немирович–Данченко), другие, не названные, легко могут быть опознаны теми, кто читал работы вятских краеведов XIX века, а также знаком со справочными и статистическими изданиями того времени. Во всяком случае, И.Н.Сырнев в своей работе достаточно часто пользуется, кроме прямого цитирирования, пересказом или раскавыченными цитатами из работ своих предшественников (П.Н.Кулыгинского, И.В.Шишкина, В.Ф.Кудрявцева, К.В.Лаврентьева, Памятных книжек Вятской губернии и др.). В конце пятого тома «России» (стр.599) помещён обширный библиографический «Указатель главнейших источников и пособий по Уралу и Приуралью» — то есть, список использованной авторами данного тома литературы, который также может оказаться полезным для современных историков и краеведов Елабуги.

Следует еще раз оговориться, что страницы указанные в наименовании библиографического источника (527-545) указывают на отрывок, который непосредственно посвящен описанию Елабужского края и Елабуги. Однако отдельные, порой весьма любопытные сведения, касающиеся истории края, встречаются, и достаточно часто, и в других отделах тома.

ЕЛАБУЖСКИЙ УЕЗД И ЕЛАБУГА

Вер. в 20 ниже Кама и правым берегом выходит из пределов Сарапульского уезда и вступает в Елабужский у. Вятской губ.

Елабужский уезд занимает площадь в 7.419,6 кв. в. Почва в центре уезда состоит из серых лесных суглинков, а по краям — из дерновых суглинков и супесей. Леса занимают свыше 30% пространства. Население составляет 289,5 тыс. душ, т.е. по 39 жит. на кв. версту. Среди населения до 55 тыс. вотяков, свыше 40 тыс. татар, свыше 9 тыс. башкир, свыше 8 тыс. черемис и до 5 тыс. тептярей и мещеряков, остальные — русские. Главные занятия — земледелие и судовые промыслы на Каме.

Вер. в 15 от границы Сарапульского у. на правом берегу Камы лежит с. Пьяный Бор, одно из самых древних в этом крае. О Пьяном Боре (по татарски Пеньджар) рассказывают, что первые основатели его долго отыскивали место для поселения среди безводного бора, страдали жаждой и нашли упавшую борть, в которой скопилась дождевая вода; они напились ее, но так как вода смешалась в колоде с медом и сыто от долгого времени окрепло, то они сделались пьяны; проспавшись, они дали тому бору прозвище Пьяный. По другому объяснению, сообщаемому Немировичем-Данченко, название села происходит от того, что «по всей здешней округе пьяная земляника растет» и будто бы «действительно от местной земляники чувствуется легкое опьянение, кружится голова и клонит ко сну». С Пьяным Бором связана еще одна легенда, которая гласит, что на горе, под которой стоит село, жила девица-богатырь, а другая такая же богатырская девица жила за Камой, на горе, которая находится близ татарской д. Кулюковой, на правом берегу р. Ика. Закамская гора доныне называется Кыз-Тау, т.е. «девичья гора»; она находится от Пьяного Бора верстах в 17. Эти две богатырши по утрам передавали друг другу гребень; имени девиц не сохранилось в памяти народной. Русское поселение образовалось здесь вероятно вскоре после покорения Казани. Известно, что в 1662 году, во время башкирских бунтов башкиры «воевали село Пьяный Бор и церковь Божию сожгли и утварь церковную и евангелие и крест и колокола и иную многую утварь». Hыне Пьяный Бор — большое, хотя и довольно бедное село; в нем есть волостное правление, училище, врачебный амбулаторный пункт, почтово-телеграфное отделение, ссудо-сберегательное товарищество и 24 торговых предприятия, с оборотом в 199 т.р. Жители занимаются кроме земледелия рыболовством. Во времена бурлачества село играло на Каме большую роль, так как здесь был «полпуток от Волги до Перми». Здесь бурлаки отдыхали и пили на радостях, что полпути сделано по Каме. В Пьяном Бору пассажиры, едущие с верховьев Камы на р.Белую, пересаживаются на бельские пароходы. Здесь же производится и перегрузка камских грузов на р.Белую. Пьяноборская пристань отправляет до 600 тыс. пуд. грузов, преимущественно хлебных. Близ села открыт могильник с находками древних вещей.

Вер. в 25 к с. Пьяного Бора лежит с. Чекалда, к которому Немирович-Данченко приурочивает одно народное предание. «Чекалдинский поп, чтобы больше свадеб было, распустил слух о намерении правительства брать в солдаты девок. Темный народ струсил и давай окручивать дочерей за кого попало. Браков была бездна»24). В действительности дело происходило несколько иначе. В «Столетии Вятской губернии» об этом говорится так: «летом (1871 года) между крестьянами Сарапульской волости распространился слух о наборе на крестьянских девиц. Слух этот, несмотря на всю его нелепость, скоро распространился в народе и произвел немалый переполох в местном женском населении. По расследованию полиции оказалось, что распространители этого слуха были местный сельский староста С-н и его писарь. Они, по показаниям крестьян, в двух селениях собирали сход и записывали семейства, имевшие взрослых девиц. С одной женщины просили взятку за то, чтобы не показывать ее взрослой девицы в составляемой ведомости. Набор на девиц, говорили староста и его писарь, делается, будто бы, потому, что за пленных где-то далеко, за несколько тысяч верст, требуется много девиц в замужество, вот для этого-то и положено сделать в России набор. Одна из женщин при дознании заявила, что она, боясь подобного переселения, единственную дочь свою после объявления набора выдала в замужество».

В 35 вер. к с.-з. от Пьяного Бора находится вотское с. Варзиятчи. В селе до 800 жит., волостное правление, почтовое отделение, больница на 30 кроватей, ветеринарный пункт и школа. При селе, на краю высокой террасы, на конце мыса находится городище, окруженное валом и рвом. При раскопке городища в нем найдены были железный ножик и черепки глиняной посуды. В 1½ вер. от села находится болото с серными источниками, которое у местных вотяков исстари считалось священным: в известное время, летом, они собирались здесь для своих языческих молений и жертвоприношений. Место это (до 7 дес.) арендовано местным заводовладельцем П.К.Ушковым, который выстроил здесь больницу со всеми необходимыми и приспособленными для лечения сернистыми грязями и водой зданиями и в 1889 г. пожертвовал ее, вместе с местом, елабужскому уездному земству в память события 17 октября 1888 г. Эксплуатация варзиятчинских вод и грязей более или менее правильно начата с 1890 г. Варзиятчинский серный источник дает в сутки около 4.800 ведер воды. Физические свойства варзиятчинской минеральной воды таковы: в источнике она прозрачна, а после 1-1½ часового стояния в открытом сосуде начинает мутиться; запах от нее сероводородный, но не сильный, так как этого газа в свободном состоянии она содержит немного; вкус воды — с примесью вкуса попорченного яйца. Температура воды — 10°Р, довольно постоянная, удельный вес воды не измерялся. Варзиятчинская целебная грязь находится тут же при источнике на пространстве двух десятин и состоит из торфа, пропитанного разными сернистыми соединениями; она черного, с рыжеватым оттенком, а местами серого цвета. Вода и торф с 1872 г. были много раз химически исследованы, причем оказалось, что воды по их целебному свойству не уступают даже пятигорским. Анализ, произведенный в январе 1889 г. в лаборатории технологического института в Петербурге, показал, что в 1.000 частях минеральной воды содержится: 0,0017 хлористого калия, 0,0930 сернокислой магнезии, 0,2164 сернокислой извести, 0,0590 углекислой извести, 0,0024 сернистого калия, 0,0504 сернокислого натрия, 0,1618 углекислоты, 0,1250 кремневой кислоты и следы глинозема, железа, марганца, йода, аммиака, фосфорной и азотной кислоты и свободного сероводорода. В 100 частях минеральной грязи оказалось твердых остатков 12,310, из них органических веществ 6,610, углекислой извести 4,006 и различных серных и сернокислых соединений почти 0,2, сероводорода 0,198. Терапевтическое действие варзиятчинских вод и грязей заключается в изменении питания в больном организме и в улучшении деятельности выделительных органов, производящих в организме усиленный обмен веществ, который очень желателен для успешного лечения многих хронических болезней. Благотворное действие варзиятчинские целебные ванны оказывают в хронических формах ревматизма и золотухи, а также при параличе, сифилисе, некоторых нервных, кожных и женских болезнях, спинной сухотке и др. При варзиятчинских серных грязях находится небольшое здание, вполне приспособленное к специальному лечению серными грязевыми ваннами в небольших размерах; в нем пять отдельных кабинетов, с двумя ваннами каждый для платной публики и два отделения бесплатных, с тремя ваннами каждое. Лечебный сезон открывается обыкновенно в первых числах июня. Для помещения платной публики есть особое здание с шестью номерами (на 28 человек). Обстановка очень простая. Номер стоит 50 коп. в сутки. Стол из трех блюд 15-18 руб., из двух — 12 руб. и из одного — 6 руб. в месяц. Можно найти квартиру и в селе у вотяков, но безо всяких удобств. Бесплатные больные (крестьяне Елабужского уезда) помещаются в общую земскую больницу. Ванна из серной воды стоит 40 коп., общая ванна грязевая-разводная 50 коп., полуванна или детская — 30 коп., ванна из морской соли — 65 коп.

В 20 вер. к ю. от Пьяного Бора, за Камой, при р. Мензеле и ручьях Кучанке и Скородумке расположен уездный город Уфимской губ. Мензелинск. «Мензеля» — слово арабское, значит — становище, место поселения. Местность г. Мензелинска, сколько можно судить по сохранившимся памятникам, была заселена и в древности. Близ города, на берегу р. Ика есть так называемая Крестовая гора с остатками укреплений, заросших вековыми деревьями. В разных местах уезда попадаются могильные камни эпохи существования Булгарского царства; татарские летописи также свидетельствуют, что булгары простирали свое влияние до здешних пределов. Русские, утвердившись в Казани и наложив ясак на башкир, спустя немного лет после основания Уфы, именно около 1584-1586 г., заложили здесь острожек, служивший самым восточным пунктом старой Закамской черты или укрепленной линии, ограждавшей Казанскую область со стороны степи от нападения кочевых инородцев ее. Первыми поселенцами были 100 конных стрельцов. Первоначально был так называемый «Старый» острог. В нем было пять башен, из которых четыре были глухие наугольные, а одна с проезжими воротами и вышкой. Затем к нему был примкнут Новый Мензелинский острог. Он тоже стоял на р. Мензеле и построен был выше старого: здесь, на реке, на довольно значительном пространстве  (более 100 саж.) устроена была насыпь и отчасти по ней установлен был острог с башней и выводами в разных местах. Новый острог по пространству своему был самым обширным укреплением на Закамской черте: кривая линия, охватывавшая этот острог, равнялась 1.026 саж. В нем находились две башни проезжие с вышками, несколько наугольных глухих башен и несколько выводов с башнями. Вооружение острога состояло из «двух медных пищалей в станке на колесах и десяти затинных пищалей, для которых принесено пороху и ядер». Мензелинский острог имел перед другими подобными острожками еще то преимущество, что, кроме искусственных укреплений, он был сильно защищаем довольно значительной рч. Мензелой и обрывистыми берегами ручьев Кучанки и Скородумки. Этому крепкому положению Мензелинск обязан тем, что он был в состоянии выдерживать все нападения ногайцев, калмыков и особенно башкир во время неоднократных их бунтов. Так в 1645 г. большая парта ногайцев и калмыков, ограбив берега Ика, ничего не могла сделать Мензелинску. Обращая особенное внимание на усиление этого важного военного пункта, царь Алексей Михайлович в 1655 г. переселил сюда «на вечное житье» в качестве служилых людей 124 семейства смоленских шляхтичей, которые до того времени, на основании универсалов королей польских, отправляли крепостные службы в смоленском замке. Шляхтичам вместо жалованья даны были обширные земли. Привычные к воинской службе, шляхтичи принесли много пользы Мензелинску во время вскоре начавшегося продолжительного сеитовского бунта. Башкиры, соединившись с калмыками и киргизами, грабили в окрестностях Закамской черты, пытаясь проникнуть за нее. В 1663 г. попытки их не имели никакого успеха, но в 1676 г. они действовали значительно удачнее. Соединившись неожиданно с киргиз-кайсаками, калмыками владения хана Аюки, кочевавшего в приволжских степях, и с прочими инородцами, под предводительством Сеита они напали на Закамскую линию и, разорив города, крепости и опустошив селения, подступили к Мензелинску. Местное предание утверждает, что жители крепко отсиживались в острожке, с мужественной неустрашимостью отражали отчаянные приступы бунтовщиков и делали смелые вылазки. Узнав, что на выручку к ним пришел отряд в 500 человек яицких казаков, мензелинцы решились сделать новую вылазку и даже напасть на осаждающих. С этой целью они ночью сняли с укреплений пушки и заменили их печными деревянными трубами, вместо же канониров поставили одетых в мужское платье женщин, а сами со снятыми пушками, под прикрытием возов сена двинулись к неприятельскому стану. Осаждавшие, не подозревая хитрости, подпустили мензелинцев близко к себе. Тогда, раздвинув возы сена, мензелинцы открыли пушечную пальбу; одновременно вышли из засады казаки и, по обыкновению, со страшным гиком напали с другой стороны. Внезапность так поразила неприятелей, что они, несмотря на свою многочисленность, потерпели страшное поражение и бежали, оставив мужественным защитникам Мензелинска в добычу свой стан со всем награбленным имуществом. Этот подвиг доставил мензелинцам не только уважение от мятежников, но навел на них панический страх, так что они самое название Мензелинска (Мензелам, т.е. «я плачу») применили потом к своей погибели, не надеясь более уже никогда одержать над ними победы. Место битвы носит по настоящее время название «Киргизской горы» от погибели предводителей киргизов, а лес, где скрывались казаки, — «Казачьей Луки». В награду за этот подвиг царской грамотой 9 сентября 1683 г. было предоставлено шляхтичам право не только пользоваться отведенными им землями, но и закладывать их, продавать и отдавать в приданое. Мензелинск в это время именовался уже пригородом и из сохранившегося наказа 1697 г. казанским воеводам об управлении областью можно заключить о благосостоянии его. В акте этом количество доходов с Мензелинска исчислено в 119 р. 40½ коп. Эти данные показывают, что Мензелинск тогда был уже значительной населенной местностью не только в военном, но и в гражданском отношении. Управлявшийся в XVII в. отдельными воеводами, Мензелинск, подобно Уфе, был центром, около которого сосредоточивались поселения служилых людей, положивших основание многим дворянским фамилиям нынешнего Мензелинского уезда и соседних с ним местностей. Мензелинск счастливо выдерживал нападения бунтовавших башкир и в 1708 и 1735 гг. Несмотря на то, что в эту пору начато было перенесете укрепленной линии на Яик и Самару, Мензелинск укрепили еще более и назначили главной квартирой башкирской комиссии, имевшей целью усмирение мятежа и разбор причин, его произведших. Дeйcтвия комиссии продолжались до 1741 г. и в течение этого периода Мензелинск был свидетелем многих казней, совершившихся над бунтовщиками. С этого же времени Мензелинск начал состоять в заведовании двух губерний: по делам гражданским он ведался в Казани, а в военном отношении подчинен был Оренбургу. Татищев30) делал представление об открытии в Мензелинске особой провинции, но предложение его осталось без утверждения, а велено было только сочинить подробную ландкарту окружающей местности. В половине XVIII в. в Мензелинске было уже до 700 дворов и две церкви: одна во имя св. апостолов Петра и Павла, а другая во имя Смоленской Божией Матери. Во время пугачевского бунта мензелинцы по-прежнему храбро отстояли свой городок и отразили все враждебные против него действия; в воспоминание этого события ежегодно в мае месяце приносится в Мензелинск из г. Елабуги Вятской губ. нерукотворенный образ Спасителя. При разделении России на губернии в 1708 г. пригород Мензелинск был приписан к Казани. В 1719 г. в расписании губерний на провинции он был показан в Уфимской провинции Казанской губ. В 1736 г. было велено построить в Мензелинске крепость. В 1744 г. Мензелинск был присоединен, в составе Уфимской провинции, к Оренбургской губ., в 1781 г. назначен уездным городом Уфимского наместничества, в 1804 г. оставлен уездным городом Оренбургской губ. и наконец в 1865 г. — Уфимской. В настоящее время в городе 6 церквей и женский Ильинский монастырь. Монастырь возник около 1837 г. и первоначально назывался общиной сестер милосердия, а в 1860 г. возведен в 3-й класс. Монахинь в монастыре 26 и послушниц 79. Монастырь имеет 560 дес. земли. Жителей в городе числилось по переписи 1897 г. 7.542. Есть женская гимназия, городское четырехклассное училище, земская больница на 60 кроватей, аптека, музей, городской общественный банк, городской ломбард, дом трудолюбия, общество пособия бедным, попечительство о детских яслях, отдел Российского общества покровительства животным, отдел Российского общества спасения на водах, общество потребителей, типография, пиво-медоваренный и картофельно-паточный заводы. В торговом отношении Мензелинск занимает видное место не только в своей губернии, но и во всей России. Значение Мензелинска, как торгового города, сосредоточивается на ярмарке, бывающей с 26 декабря по 11 января. По своим оборотам эта ярмарка является одной из важных в России и служит местом обмена европейских товаров на азиатские. Главными ярмарочными товарами являются хлопчато-бумажные изделия, шелк, чай, кубовая краска, кожи, меха и лошади, причем самые большие обороты бывают с хлопчато-бумажными изделиями московских, лодзинских и других мануфактуристов; за этими товарами по величине оборота идут кожевенные и др. Общий оборот по продаже товаров достигает 2 милл. руб. Ярмарка падает. В начале 80-х годов XIX в. на ней продавалось товаров на сумму до 10 милл. руб.

Вер. в 30 ниже Пьяного Бора в Каму с левой стороны впадает р. Ик, орошающая Уфимскую и Самарскую губ.

Длина течения реки 436 вер., ширина 20-45 саж. В среднем и нижнем течении Ик мог бы быть в известное время судоходной рекой, к чему в прежнее время и делали попытки, но оставили их, вследствие крайней извилистости реки и многочисленных мелей; теперь же сила течения реки служит только для работы мельниц. В верховьях Ика, в крутых его береговых возвышенностях, состоящих из гипса, нередко встречаются пещеры. С рекой связано много легенд, записанных Немировичем-Данченко. «Сказывают, есть такие места, которые Ермаком закляты. Туда он свои клады хоронил. По преданию, он здесь от царских приставов долго хоронился. Но только и ему поперек горла подошло. Устье-то воевода как-то занял и давай вверх на него тучей надвигаться. В берега не уйдешь, ишь крутоярье какое!… Ничего тут не поделаешь. Думал сначала Ермак бой принять, да силы у него не хватило. Выплыл он с лодкой своей посередь реки и взял с собой только одну любимую царевну татарскую — Алмаз. Выплыл это он и крикнул: «ах ты гой еси, река Ик могучая, кланяюсь я тебе всем добром моим: серебром, золотом, камением самоцветным, товаром дорогим». И побросал в реку всю казну свою. Замутилась река, приняла Ермаково добро… Тогда взял меч свой булатный, напоследок царевну Алмаз поцеловал в уста сахарны, да как полоснет — так на смерть прямо… Взял он это ее, голубушку, и в воду! Бултых!… Опосля он давай молить реку Ик, чтобы вызволила его из лихой беды, спасла от конца неминучего. Ну, река Ик богатыря послухала… Не успел он еще в свое становье вернуться, как поднялась непогода, взбушевал Ик и потопил царские суда с приставами и с московскою дружиною. С таё самое поры Ик и помутнела. Омутами ее всю затянуло, потому что она в этих омутах казну Ермакову хранит. Потом река Ик свои клады отдаст старцу, который по старой вере живет. Старец святой такой объявится. Когда перестанут старую веру гнать и по всей Москве будет нашим вольно молиться и в свои била звонить, тогда придет сюда старец благочестивого жития и станет здесь большой скит на Ик-реке ставить… Построит келии, амбары всякие, пристани, а на храм Божий казны у него не хватит. Ну, он тогда возьмет лодку, выедет посередь реки, как Ермак, и взмолится Ику, чтобы тот ему свою казну схороненную отдал. Река и отдаст казну. И станут в месте этом и день и ночь панафидки по Ермаку служить и по татарской царевне Алмаз, убиенной Тимофеичем, молиться… И воздвигнется тут храм, и будет ему всякая слава и честь и великолепие»…

Против впадения Ика в Каму, на противоположном правом берегу расположено с. Икское Устье. Село основано при Екатерине II костромскими выходцами. Ныне в селе более 1.000 жит., главными занятиями которых, кроме земледелия, служат рыбная ловля, красильное ремесло и торговля. Богатейшие елабужские купцы вышли из среды предприимчивых жителей Икского Устья. В селе собираются еженедельные базары. Близ села находится песчаная гора, песок которой в смешении с глиной дает хороший огнеупорный кирпич. С пристани на р. Каме отправляется до 400 тыс. пуд. грузов, главным образом хлеба.

В 62 вер. к с.-з. от Икского Устья, при р. Ныше находится большое торговое с. Бусурман-Можга, в котором есть волостное правление, больница, школа, библиотека-читальня, почтово-телеграфное отделение и Ольгинский детский приют трудолюбия, в котором призревается 50 человек детей обоего пола; при приюте имеются училище, сельскохозяйственная ферма и пять мастерских. В 8 вер. от Можги находится Сюгинский стекольный завод товарищества С.А.Сырневой и С.А.Шишкова. Основан завод елабужским купцом Черновым в 1845 г., а от него перешел к помещику А.Е.Лебедеву, дочери которого С.А.Сырневой в компании с С.А.Шишковым заводская дача (7.000 дес.) и самый завод принадлежат и в настоящее время. Главные предметы производства — листовое оконное стекло в количестве от 6 до 7 тыс. ящиков на сумму от 120 до 150 тыс. р. и разные бутылки от 2 до 2½ милл. на сумму от 100 до 140 тыс. р. Всех стекловарительных главных печей в заводе пять, разводных две и вспомогательных до 40. Из них постоянно действующих главных стекловарительных три, разводных две и около 28 вспомогательных. Постоянных рабочих на заводе 300; кроме того 35 окрестных деревень работают по заготовке дров и других материалов, занимаются перевозкой товаров и т.п. Завод представляет поселок, стоящий на земле владельцев завода и всецело им принадлежащий; он состоит из 68 жилых домов, 9 главных заводских корпусов, 17 вспомогательных заводских зданий, церкви-школы, аптеки и главной конторы. Жителей 1.367; главный состав их — бывшие крепостные Лебедева и около 12% пришлых из средних губерний. Рабочие все размещены усадебным порядком, причем у каждого имеется отдельная квартира со всеми службами, двором, огородом, лугами и иными хозяйственными удобствами. При заводе имеется церковь-школа со 150 учащихся, двумя учительницами, законоучителем, учителем пения и хором певчих; есть приемный покой с фельдшером и повивальной бабкой под наблюдением врача, библиотека-читальная и временное помещение (на фабрике) для театра, где дается 5-10 представлений в год.

Вер. в 15 ниже Икского Устья, на правом, высоком берегу Камы расположено большое торговое с. Тихие Горы с почтово-телеграфным отделением и пристанью на Каме, на которой грузится до 1.300 тыс. пуд. и выгружается до 5½ милл. пуд. разных грузов, преимущественно для ушковских заводов. В селе 18 торговых предприятий, с оборотом в 79 т.р.

Близ Тихих Гор находится с. Бондюг, при котором расположен химический завод товарищества химических заводов «П.К.Ушков и Ко». Завод существует с 1869 г. и производит медный и железный купорос, глинозем и квасцы, белильную известь, мумию37), едкий натр, масло купоросное, соляную и азотную кислоты. На заводе до 1.000 постоянных рабочих. Производство достигает 2 милл. руб. Вер. в 15 к с. от Тихих Гор находится другой завод (медно-рудный) того же товарищества химических заводов «П.K.Ушков и Ко» Кокшанский. Завод существует с 1850 г. и выплавляет штыковой меди до 20 тыс. пуд. Сумма производства достигает 750 т.р. При Кокшанском заводе расположено имение Ушкова, в котором применяются улучшенные орудия и семена, заведены травосеяние, посев кормовой свеклы и моркови, удобрение костями, обработка по способу Энгельгардта, мелиорация лугов, лесоразведение, улучшенный рогатый скот (производители альгаузской породы) и свиньи беркширской породы.

За Тихими Горами Кама суживается; правый берег достигает наибольшей высоты и береговые возвышенности почти до самых Челнов носят название Тихих Гор. Местность эта, одна из красивейших на Каме, воспроизведена на полотне многими художниками. Здесь действительно есть чем залюбоваться: очень высокий, полуобрывистый берег, внизу полукаменистый, со слоями сланца и глины, сразу переходит в зеленеющий скат, покрытый стройными, высокими пихтами, кленами и соснами, которые вперемежку с другими древесными породами поднимаются почти амфитеатром, образуя множество выступов, холмиков и площадок с роскошной зеленью.

В 20 вер. ниже с.Тихих Гор на левом берегу Камы по пологому скату расположено большое торговое с. Бережные Челны с примыкающим к нему селом Мысовыми Челнами. Село — одно из древнейших в этом крае. Оно основано в начале XVII в. общиной крестьян — выходцев из дворцового села (ныне города) Елабуги на свободной, т.е. на государевой земле и называлось Чалны. В качестве передового поста русской колонизации закамских земель село подвергалось большой опасности нападения кочевников. Ближайшим к селу острожком был Мензелинский, находившийся в расстоянии десятков верст; поэтому правительство распорядилось в 1650 г. построить здесь городок. Город воздвигнут был при впадении р. Чалны в Каму и имел 100 саж. в длину и 60 саж. в ширину; стоял он на горе, окружен был со всех сторон тарасным валом и сверх того с двух сторон, обращенных к земле, рвом, около которого вбиты были надолбы; кругом города по рву выстроены были шесть башен, из которых четыре угловые были глухие, а две в середине с проезжими воротами и образами над воротами. От этих образов ворота назывались — одни Спасскими, а другие Архангельскими. В том же году поручено было «в новом Чалнинском городке устроить 100 человек конных белопашенных казаков», которым «велено дать жалованья денег на дворовое строение по осьму рублев человеку, да на семена хлеба по три четверти ржи, по пяти четвертей овса человеку, да им же дано земли на пашню по 20 четвертей и сенных покосов против мензелинских белопашенных стрельцов»; впоследствии каждому из них дано было по 5 дес. сенокоса или же по 100 копен. Поселены они были двумя слободами: одна — на берегу Камы, другая — на берегу Чалны. Как постройка города, так и водворение в нем казаков сделано было собственно для обереганья от прихода калмыцких и нагайских воинских людей. В городе находились шесть ратинных пищалей, дубовый с выходом погреб, где хранился порох, амбар, в котором хранилось «стрелецкое знамя дороги42) зеленыя, на нем вышит крест дороги алыя»; была изба тюремная, изба караульная у Спасских ворот, да в городе же на карауле попеременно стояли пять человек белопашенных казаков или стрельцов, которые жили за городом. Всем белопашенным казакам было дано сто ручных пищалей. Пахотная земля отведена была им та, что принадлежала крестьянам с. Чалны, в количестве 2.000 четвертей в каждом из трех полей; сенные покосы им отвели по р. Шильне и в других ближайших местах на 10.040 копен. Потом, когда в городке была построена церковь, село стало называться «Мыс», потому что Чалнами стал называться новый городок. В конце 1670-х годов по описи в с. Чалнах находилось 143 крестьянских двора, на которых и рассчитана была вся значительная сумма окладных и неокладных сборов и натуральных повинностей. Между тем здешняя местность вместе с селом подверглась в 1682 г. нападению башкир, после ухода которых 85 дворовых мест остались пустыми, так как владельцев их «изменники башкирцы и татары порубили и в полон взяли с женами и детьми, а иные от них изменников в Каме реке потонули с женами и детьми, а дворы их выжгли башкирцы». В 1774 г. около с. Челнов отправленный в погоню за пугачевцами полковник Обернибесов43) имел столкновение с пугачевскими шайками, причем несколько лодок с мятежниками было потоплено и три барки захвачены. Ныне Челны — большое торговое село, с хорошими постройками, в числе которых есть и каменные, с массой обширных амбаров на берегу Камы, и по внешнему виду напоминает небольшой городок. В нем более 3 тыс. жит., две церкви, волостное правление, почтово-телеграфная контора, низшая лесная школа и несколько начальных училищ, механический якорно-котельный завод, несколько зерносушилок, 81 торговое предприятие, с оборотом в 2.231 т.р., еженедельные базары и две ярмарки в году. Главная торговля — хлебом. В урожайные годы Челнинская пристань отпускает до 10 милл. грузов, преимущественно хлебных. Около Челнов есть большой затон, где зимуют множество судов и камские пароходы с баржами.

От Челнов по берегу Камы идет верст на 8 гора Мыс, возвышающаяся местами до 400 саж. над уровнем воды в Каме, и здесь есть остатки городищ. Одно из них, близ устья рч. Челны, состоит из круглого вала с двумя выходами, окружностью до 104 саж., в вышину 1½-2 аршина.

В 40 вер. от пристани Челнов, при д. Языкове находится имение торгового дома «Григория Стахеева сыновья» (4.155½ дес). В имении заведены полеводство, организованное лесное хозяйство и скотоводство (конный завод выездных лошадей, крупный рогатый скот, овцы и свиньи), а также технические производства — винокуренный завод, кирпичный завод и три водяные мельницы.

Вер. в 45 к ю. от Челнов, на правом, возвышенном берегу р. Степного Зая расположен пригород Заинск. Основание пригорода относится к половине XVII в., когда проводилась Старая Закамская Линия45), шедшая от Кичуевского острога через Заинск к Мензелинску. Укрепление Заинска стояло на высоком месте и находилось в расстоянии 279 саж. от моста на р. Зае. Город Заинск не был вновь построен, а «переведен с Камы реки из села Чалнов». Заинск, как сказано в описи Закамской линии, «был рублен тарасами» и в нем шесть башен, из которых две с проезжими воротами, а четыре наугольные глухие; «башни и город рублены в сосновом лесу и крыты — башни тесом, а город драницами». Вооружение в Заинске было то, которое прежде было в Чалнах: тоже шесть затинных пищалей вместе с дорогильным (из шелковой клетчатой ткани) знаменем; вероятно, что и общественные здания здесь находились те же, что и в Чалнах. В Заинске не упоминается о рве вне города (должно быть его не было), а говорится лишь о слободах около города, которые защищены были двойными надолбами, расположенными на пространстве 762 саж. «круг города и слобод». Для заселения Заинска были назначены чалнинские стрельцы в числе ста человек, к которым присоединены были смоленские иноземцы и казаки в числе 81. Относительно предоставления заинским служилым людям земли и угодий сказано лишь следующее: «земли им отведено под дворы, под огороды, под гумно и пашни, и сенных покосов по государеву указу против иных городков служилых людей». От моста, что против города Заинска, на пространстве трех верст было болото, покрытое ельником, березняком и осинником, прерываемое иногда сухими местами; вследствие этого здесь устроены были по болоту засеки, а по сухим местам надолбы. От горы, у которой поставлен был Заинск, на расстоянии 12 с лишком верст тянулся черный лес «до переполянья»; поэтому на указанном пространстве была устроена обыкновенная засека. На «переполянье» сооружен был тарасный вал на пространстве 1 версты 273 саж. Несмотря на незначительное пространство поляны, на ней мы встречаемся с особенным укреплением, которое вероятно воздвигнуто было здесь в виду огромного пространства черного леса, который после этого тянулся на 54 версты слишком. Кроме того, по обыкновению, со стороны поля в расстоянии двух саженей от этого укрепления был выкопан ров, через который перекинут был мост; здесь же, в одном месте, против тарасов вместо рва «поставлено двойных надолбов 28 сажен». По всему лесу на огромном расстоянии устроена была от 30 до 50 саж. ширины засека, до небольшой поляны, вдоль которой по обыкновению сделан был тарасный вал с городком; далее начинался «перелесок» с засекой и затем дуброва с тарасным валом и выводом со стороны поля. Здесь опять на расстоянии 14 слишком верст тянулся лес; поэтому в нем устроена была обыкновенная засека, которая на малом пространстве прерывалась тарасным валом и рвом, а потом на расстоянии семи слишком верст снова шел черный лес, через который устроена была засека, упиравшаяся уже в р. Ик. Через последний лес проходила Мензелинская дорога в расстоянии четырех верст от Мензелинского острога, и на ней построена была проезжая башня с караульной вышкой наверху. От города Заинска до самого Мензелинского острога черта шла почти параллельно р. Каме. При посещении Заинска Рычковым в 1769 г. в нем было до 400 домов, церковь и несколько лавок. Ныне в пригороде более 2.000 жителей, волостное правление, 25 торговых предприятий, с оборотом в 387 т.р., еженедельные базары и ярмарка.

Вер. в 10 ниже Бережных Челнов, на левом, низком и ровном берегу Камы расположено с. Бетьки, имеющее более 2.000 жителей. В 1826 г. в селе образовалась женская община, известная под именем Бетькинской, но в 1832 г. она была переведена в г. Уфу и в 1888 г. обращена в Благовещенский монастырь. При селе через Каму имеется перевоз; плата, взимаемая с проезжающих, идет в пользу церкви.

Ниже с. Бетьков в Каму с правой стороны впадает р. Тойма, близ устья которой, вер. в 2 от Камы, на невысокой равнине расположен уездный город Вятской губ. Елабуга.

Заселение нижнего Прикамья уходит вглубь времен древнего Булгарского царства. Памятником этого служит «Чертово Городище» близ Елабуги. Некоторые полагают, что здесь стоял болгарский город Бряхимов. Русские поселения начали возникать здесь во второй половине XVI в., после покорения Казани. Сохранилось даже предание, записанное Рычковым, что основание поселению здесь положено самим Грозным царем, который будто бы, после покорения Казани поехал по Каме в Соликамск, но на пути заболел и принужден был остановиться при устье Тоймы, как раз на месте нынешнего города Елабуги, в память чего приказал построить здесь монастырь. Предание это, как противоречащее летописным данным, считают баснословным. Монастырь Живоначальной Троицы каменного городища, что на Елабуге, по документам, основан при царе Михаиле Федоровиче в 1616 г. Основателем монастыря был старец Иона Зеленый, один из монахов Костромского Богоявленского монастыря. Для новоучрежденной обители он выхлопотал у правительства рыбные ловли по Каме для пропитания монахов. В 1638 г., по ходатайству своего келаря монастырь получил 200 четей земли с сенными покосами и с рыбными ловлями из пустых пространств, которые тянулись по pp.Каме и Бетьке на много верст. На этих землях стали селиться вотчинные крестьяне, образовавшие поселки в Бетьках, Прости, Собалекове, Танах и Подгорной слободе. Первые три вотчины, обращенные в села, и доселе удерживают свое прежнее название. Таны же, ближайшее от города село, в 7 верстах, стало называться Танайкой, а Подгорная слобода известна и теперь под именем Подмонастырки. Поселившиеся на месте древнего городища монахи воспользовались для монастырской ограды готовой каменной стеной с тремя башнями. Они заложили было в сохранившейся и доныне башне церковь во имя сошествия св. Духа, но почему-то упразднили ее. Вместо каменной церкви они устроили две деревянные: одну во имя Живоначальной Троицы, другую во имя Успения Богоматери. Монастырь имел миссионерские цели: им были обращены в христианство не только отдельные лица, но и целые селения, как-то: Мунайка, Гришихино, Елово и Умяк, жители которых и до сих пор называются старокрещеными. Монахи учили инородцев и сельскому хозяйству: они завели в вотчинах пашни, постройки, мельницы, правильные покосы и пр. Однако жизнь в этих местах в первое время была небезопасна. Так известно, что в XVII в. монастырским крестьянам «от приходу изменников башкирцев и татар чинилось разоренье не по одно время» и что некоторые из крестьян «были пожжены, а иные посечены и в полон пойманы». В виду этого, надо полагать, с самого же своего основания село ограждено было деревянной стеной, валами и рвом. Год упразднения монастыря с точностью неизвестен, но во всяком случае упразднение его связано с законодательным актом 24 февраля 1764 г. об отобрании церковных имуществ. При посещении Рычковым Чертова городища в 1770 г. монастыря уже не существовало. Ризница и монастырское имущество были перевезены в казанский архиерейский дом, а церкви, по преданию, разобраны и потом вновь поставлены: одна Троицкая – в Елабуге, на кладбище, другая – в Танайке. Троицкая церковь просуществовала до 1824 г. На место разобранной по ветхости церкви выстроена была Федором Черновым каменная, круглая, двухэтажная, с двумя галереями церковь, которая существует и в настоящее время. Народная легенда, записанная Немировичем-Данченко, иначе объясняет уничтожение монастыря. «Кама здесь шалит. Течение ее загромождено крупными камнями, кстати же она излучину здесь делает, так что образуется большая кипень, очень опасная для барок, которые разбивались здесь десятками, если не приставали несколько выше к берегу и ехавшие на них не молились в монастыре. Народ толковал, что в самой излучине черт сидит, которому дана была власть разбивать барки, не пристававшие к монастырю. Только Ермак этого черта и ограничил. Он с одного инока крест взял и бросился в самую излучину к черту. Схватились они там – поднялись. Кама выше берега вскипела вся. Надел Ермак Тимофеевич крест на черта и сгинул он с той поры совсем… оттого и монастыря не стало, прибавляет легенда, – потому приставать к берегу не требовалось. Монахи обеднели и разошлись кто куда». Официально Трехсвятское стало считаться городом в начале XVIII в. Городок этот был приписан в 1727 г. к Пензенской провинции, составлявшей часть Казанской губ. Деревянная стена, обращенная к Тойме, шла по южной стороне города; она была окружена валом. Помимо стен устроено было в городе пять башен, над которыми поднимался двуглавый орел, герб России (Казанская, Никольская, Сарапульская, Спасская и Луговая.) Устройство башен было такое: стены их имели амбразуры, через которые могли проходить ружье и пищаль. Ворота у башен или под башнями были сквозные, запираемые крепкими запорами. Вверху башен находились покои для чиновников и проезжавших купцов. Кроме того у Никольской церкви на мысу стояла отдельная цитадель, вероятно детинец, окруженная рвом и валами. Мыс этот назывался в народе «раскатом». В крепостце находилась стража, вооруженная копьями, бердышами и чугунными пушками. Во время посещения [с.537] Рычкова, в 1770 г. в Елабуге, бывшей тогда еще пригородом, считалось уже 600 дворов и три церкви, из которых одна была каменная. В городе находились канцелярия и дом управителя. В 1774 г. Елабуга испытала на себе нашествие Пугачева. Сначала в Елабугу приехала шайка пугачевцев в 100 человек. требуя с угрозами от жителей присяги самозванцу, на что те отвечали им отказом. С таким ответом и отъехали первые застрельщики Пугачева, не отваживаясь с малыми силами нападать на укрепленную Елабугу. Но в июне в Елабуге получена была весть о взятии Пугачевым г.Осы и о переправе его с полчищами через Каму. Пугачев, усиливший свою шайку рабочими Ижевского и Воткинского заводов, а также инородцами и русскими крестьянами, в намерении своем взять Казань быстро подвигался к Елабуге и здесь ему не было оказано сопротивления: Елабуга встретила его с крестом и иконами. Отсюда Пугачев отправился в с.Лекарево и на г.Мамадыш, бывший в то время экономическим селом. При учреждении в 1780 г. Вятского наместничества Елабуга была причислена к нему. В 1791 г. она обращена была в уездный город, приписанный к Вятской губ., каковым состоит и доныне. В это время Елабуга имела три церкви, из них одна была каменная и две деревянных, и 430 домов; жителей числилось 1,213 душ, а именно купцов 97, мещан 60 и 1.056 дворцовых крестьян. Купечество вело торговлю на капитал 67.725 руб.

Елабуга – один из самых богатых, благоустроенных и населенных камских городов. По переписи 1897 г. в нем числилось 9.800 жит. об. п. Главную достопримечательность Елабуги составляют многочисленные храмы, по архитектуре, ценности материалов, богатству утвари и иконописи считающиеся первыми по всему Прикамскому краю. Лучшею из церквей считается Спасский собор, построенный в 1820 г. Высокая пятиглавая церковь снаружи не выдается особенно в архитектурном отношении; зато внутренняя сторона храма поражает гармонией частей и правильностью рисунка орнаментов. Колонны и пилястры сделаны в стиле коринфского и ионического орденов, иконостас в стиле рококо, алтарь овальной формы. Все вместе – богатство ризницы и утвари, чеканная серебряная одежда престола, стройное сочетание линий в лепных и узорных работах придает изящество обширному храму. Святыню собора представляет нерукотворенный образ Спасителя. Эта икона признается явленой и чудотворной: жители Елабуги считают ее покровительницей города. Икона эта чтится и в соседних городах: ежегодно совершается с нею крестный ход в города Мензелинск и Малмыж. По преданию икона эта написана одним неизвестным живописцем из с.Красного (что около города Вятки). Ему будто бы заказано было в сонном видении написать икону Спасителя для того, кто приедет за нею издалека. Иконописец написал Спасителя на большой доске 2 арш. 5 верш. длины и 1 арш. 13 вершк. ширины и как только окончил писать и положил кисть, к нему вошел приезжий и спросил, готова ли икона Спасителя. Это был Остальцев из с.Трехсвятского (около Елабуги): ему также было приказано в сонном видении ехать в с. Красное и привезти оттуда икону. В Елабуге икону поставили сначала в часовне, а потом решили построить и особый храм, причем икона сама указала место для храма, невидимо переносимая все на одно и то же место. Икона написана в византийском стиле, красками, которые уже настолько потемнели, что нельзя различить цвета волос Спасителя и белизны убруса. Черты лица Спасителя выражают на иконе скорее суровость, чем кротость и милосердие. Вся икона украшена золотом и драгоценными камнями. [с.538] Вследствие ее величины и тяжести икону возят в особо устроенной для нее карете. Из других церквей выдаются Никольская, Покровская и Троицкая (на кладбище). В Никольской церкви царские врата и напрестольная одежда сделаны из чистого кованого серебра. На иконостасе Покровской церкви прекрасная живопись, исполненная лучшими художниками-академиками. Богатство и благолепие городских храмов обязано щедрости богатых елабужских купцов. Много церквей и часовен настроили они и в других местах. Особенно в этом отношении отличались Ф.Г.Чернов и И.И.Стахеев. Первый положил капитал на вечные времена, из процентов которого через каждые пять лет должна созидаться церковь в селении крещеных инородцев. В городе есть женский Казанско-Богородицкий 3-го класса монастырь, основанный в 1868 г. и обязанный своим процветанием также щедрости елабужских купцов. По своему благоустройству Елабуга занимает видное место в ряду уездных прикамских городов; здесь есть водопровод и устроено электрическое освещение; справедливость однако требует отметить, что все это устроено на частные средства купца Стахеева и его наследников. Три средних учебных заведения – реальное училище, женская гимназия и епархиальное женское училище резко выделяют Елабугу и въ культурномъ отношении. Всего в городе 19 училищ, т.е. одно училище приходится на 500 чел. населения; из них, кроме указанных, отметим духовное мужское училище, городское трехклассное училище, устроенное также на частные средства, Александровскую ремесленную школу, наконец училище и убежище для слепых детей, устроенное купцом Гирбасовым. В городе есть городская публичная библиотека, Александринский детский приют, прекрасно устроенный дом призрения, дом трудолюбия, 2 общества вспомоществования нуждающимся учащимся Елабужского реального училища и женской гимназии, уездное попечительство Александринского детского приюта, благотворительный граждан И. и Д.И.Стахеевых комитет, городское попечительство о бедных, общество предоставления работы нуждающемуся женскому населению, местный комитет Российского общества Красного Креста, правление отдела Императорского Российского общества спасания на водах и общество любителей изящных искусств. Домов в городе более 1.300, из них около 400 каменных. В торгово-промышленном отношении Елабуга известна, как одна из крупных хлебных пристаней на р.Каме: среднее отправление грузов с этой пристани составляет свыше 1 милл. пуд., из которых более половины падает на отправляемый из Елабуги хлеб. Кроме того елабужские купцы ведут значительную торговлю с Сибирью и Кяхтой. Всех торговых предприятий в городе числится 226, с оборотом в 4.230 т.р. и 15 предприятий промышленных, с оборотом в 880 т.р. Елабуга – родина известного художника и профессора живописи Ив. Ив. Шишкина, с одинаковым искусством владевшего и кистью, и пером, и углем, и иглой. «Лесная глушь», «Сосновый лес», «Лесная дача», «Бурелом» – эти и многие другие картины кисти знаменитого художника пользуются большой известностью. Здесь же родился писатель Д.И.Стахеев. В Елабуге после отставки провела большую часть жизни и [с.539] умерла знаменитая героиня 1812 г. девица-кавалерист Над. Андр. Дурова-Александрова. Зачислившись под именем корнета Александрова в кавалерийский полк на службу, она получила звание офицера и за отличие в одной из битв удостоилась получения ордена св. Георгия за храбрость. Выйдя в отставку с чином ротмистра, она до конца своей жизни носила офицерский мундир. Дурова не лишена была и литературных дарований и находилась в переписке с А.С.Пушкиным, который напечатал в 1836 г. ее первое литературное произведение «Записки». Кроме своей автобиографии, написанной по преимуществу эпизодически, она писала романы и повести, в стиле гофмановских произведений. На елабужском кладбище ей воздвигнут памятник, сооруженный на средства 14-го Литовского драгунского (прежде уланского) полка, в котором служила покойная, и двух елабужских граждан И.И. и Ф.В.Стахеевых. Памятник сделан из желто-зеленого гранита и окружен железной решеткой.

От города к пароходным пристаням по Каме идет высокая дамба, необходимая в весеннее время для сообщения пристаней с городом, так как в половодье вся низина перед городом затопляется водой. Дамба оканчивается в 2 вер. от города, у подножья Чертовой горы, открывающей собою ряд холмов правого берега Камы, высоких, обнаженных, пересекаемых глубокими оврагами и поражающих дикостью и величием. Холмы сложены радужными рухляками пермской системы. На вершине Чертовой горы находится замечательный памятник старины – каменное здание, в виде башни, известное под названием Чертова Городища. Башня городища имеет круглую форму, с диаметром в две сажени и в ней заметны два этажа. Строена она видимо безо всяких претензий на красоту, но зато прочно. Камни употреблены крупные, неотесанные (валуны) и нагромождены друг на друга без особого искусства. За прочность и древность постройки говорит то, что цемент в ней так затвердел, что сделался крепче самых камней. Башня городища служит только частью неизвестного каменного городка, развалины которого покоятся уже в земле. Рычков, посетивший Чертово Городище в XVIII в., видел еще многие остатки этого городка или крепости. Кроме башни, имевшей при нем в верхнем этаже шесть окон, он видел каменную стену 13 саж. протяжения и заметил на плоской вершине горы ров, глубиной в два аршина и изрядные валы, шириной в 2½ арш. Стена из белого камня имела при нем высоту более 2 саж. Помимо сохранившейся высокой башни им были замечены еще две другие круглые башни, которые выдавались из стены наподобие полукружья, но эти полуразрушенные башни не превышали уже стены. По поводу замеченных остатков старины Рычков говорит: «хотя не видно тут никаких других зданий, кроме каменной стены, но сие тем большего заслуживает внимания: ибо оная стена так порядочно построена, что ни самая древность не могла еще истребить удивительного искусства древних сего места обитателей». Она построена вдоль крутой и почти неприступной горы и соответствует течению р. Тоймы. На существование здесь городка указали раскопки 1855 года, произведенные мастным археологом Шишкиным, отцом знаменитого художника. Этими раскопками обнаружено нахождение здесь целой цитадели, фундамент которой заложен в глубине 5 четвертей в земле. Сооружение крепостцы представляло собой почти квадратный четырехугольник, обнесенный по углам четырьмя башнями, из которых одна, южная, имела трехугольную форму. Все башни имели один диаметр с сохранившейся башней, т.е. две сажени. Кроме того посредине каждой из стен были явно замечены поделанные полубашенки, вырезавшиеся из стены полуовалом. Толщина стены – один аршин; состоит она из мелкого дикого камня с тем же, как и в башне, связующим цементом. В окружности каменная стена имела 90 саж. Судя по описанию сохранившихся следов городища, можно думать, что неизвестные жители, сооружавшие эту крепостцу, были большие стратеги. На это указывает самый выбор места, как бы укрепленного самой природой. С восточной стороны – утес, с южной – крутой обрыв горы, у подошвы которой течет р.Кама, [с.540] на западе, где часть Чертовой горы соединяется с кряжем соседних возвышенностей, рос прежде лес; по северо-западной стороне идет глубокий овраг; по северной стороне находится скат с горы, но настолько крутой, что нет возможности въехать на него на лошади. Более уязвимой для нападения была юго-западная сторона плато; ее-то древние жители и постарались более всего оградить. Здесь они и возвели, как показали раскопки, три вала и окопали их рвами. Первые два вала, длиной в 60 саж., шли параллельно друг другу, а третий – длиной в 70 саж., выходил к юго-западу острым углом, близ вершины которого было небольшое каменное здание, вроде будки. Занимая среди окрестностей господствующее положение, башня могла служит прекрасным сторожевым пунктом. С Чертовой горы открывается обширный вид на три стороны: отсюда видны город Елабуга, а также течение по луговой низине Тоймы и Камы, с которой и можно было древним поселенцам опасаться прихода неприятелей. Течение Камы видно отсюда верст на 40, если не более. Селитбищ с названием «Чертово Городище» встречается в разных губерниях России (Вятской, Уфимской, Нижегородской, Московской и др.) очень много. Несомненно такое название дано было позднейшими поселенцами, занявшими ранее обитаемые и затем покинутые места. Увидев искусно сделанный постройки или даже просто следы их и не зная, кто их сооружал и для чего, эти поздние поселенцы, отчасти по суеверию, отчасти просто по невежеству, приписали их действию сверхъестественной силы – сам черт нагородил их. Отсюда и получилось прозвание «Чертово Городище». Елабужское Чертово Городище, сохранившее не только признаки строения, но и здания башен и стены, должно стоять во главе всех селитбищ с подобным наименованием. С этим памятником древнего зодчества соединяется целый ряд легенд, которыми придается ему вполне фантастический характер, так как во всех случаях в создании этого памятника отводится немалая роль бесовской силе. На Чертовой горе, близ протекавшего прежде здесь источника, жил некогда пустынник. Суровый и благочестивый образ жизни поселившегося здесь анахорета не понравился дьяволам, которые и принялись смущать его покой разного рода искушениями, но пустынник не поддался ни одному из соблазнов. Бесы однако не унимались: они стали сулить ему всевозможные мирские наслаждения, богатство и славу. Пустынник же, давно уже оценивший все ничтожество и непрочность земных благ, остался глух к этим соблазнам. В желании унаследовать блага вечной жизни, обещаемые праведникам, он продолжал в целомудрии и смирении нести свой подвиг самоотречения. Неудачи в деле искушения сильнее озлобили бесов против отшельника-аскета. Желая изгнать его отсюда в мир, бесы принялись действовать на него страхом. Они стучали ночью в дверь и в окно его кельи, подымали драницы на крыше и не давали ему сосредоточиться на молитве. Эта борьба с искусителями сделалась наконец в тягость пустыннику. Он задумал воспользоваться бесовской силой к прославлению имени Божия. Поддаваясь по-видимому на их соблазны, он объявил бесам, что хочет предварительно испытать их силу. Бесы изъявили на то свое согласие. Тогда пустынник предложил, в доказательство их могущества, построить в одну ночь каменную церковь. Обрадовавшаяся нечистая сила тотчас же в темноте ночи принялась за работу, добывая камни из самых недр горы. Скоро выведен был фундамент, поставлены каменные стены здания, проделаны окна и двери – церковь была почти готова. Оставалось, по условию, водрузить на верху ее металлический крест. Призадумались ли бесы над этим препятствием, или металла в горе не хватило, только, пока они изыскивали способы преодолеть это затруднение, пропел петух. Этот полночный крик петуха, возвещавший окончание владычества на земле нечистой силы, был страшен для них. По первому же крику петуха дьявольская сила тотчас же провалилась сквозь землю, в тартарары, в преисподнюю. От происшедшего при этом сотрясения повалилась и колокольня церкви. Сохранившаяся круглая каменная башня и есть, по преданию, та недоконченная церковь, которая сооружена была руками дьяволов. Поэтому-то она и называется Чертовым Городищем или иначе Чертовой Постройкой. Указывали даже на башне следы чертовой ладони с четырьмя втиснутыми прямо в камень пальцами. Другая легенда, сообщается Немировичем-Данченко, представляет небольшую вариацию: «черт у попа дочь сватал; поп ему и задал задачу: выстрой мне за ночь церковь. Собрал черт своих чертенят и давай работать, только было кончили – петух и запой, стройка вся и рассыпалась, каменьем о берег легла».

Происхождение Чертова Городища теряется во мраке веков и послужило поводом к созданию многочисленных гипотез. Автор булгарской летописи, писатель XVI в. Хисам-Эддин сообщает о предании, по которому основание древнего города Сюдум (по-татарски Алабуга, что значит окунь) при устье р.Тоймы приписывается Искандеру Двурогому, т.е. Александру Македонскому (Известно, что этому герою древности восточные народы приписывают построение всех древних и славных городов, обстоятельства создания которых совсем исчезли из памяти народной.- Прим. авт.). Pyccкиe историки начала XIX в. Зябловский и Вештомов склонны были относить происхождение елабужского городища еще к более отдаленному времени; они видели в нем тот город Гелон, до которого, по известию Геродота, персидский царь Дарий Гистасп преследовал скифов в своем походе 512 г. до Р.X. Но такое предположение является совершенно неосновательным. По преданию, слышанному Рычковым в Челнах, город на Чертовой горе был основан Темир-Аксаком (Тамерланом). Некоторые признают стоящий на Чертовой горе городок за булгарский город Бряхимов. Шпилевский это отвергает, но Шестаков и Кудрявцев склоняются к первому мнению. Лихачев и Спицын Чертово Городище считают булгарским. Вообще же об этом памятнике до сих пор нашими археологами не сделано вполне определенных заключений. В настоящее время от городища сохранилась только одна башня, и то благодаря тому, что в Елабуге в свое время нашлись просвещенные люди, которые позаботились об охранении знаменитого древнего памятника от окончательного разрушения в 1867 г., когда по инициативе елабужского жителя Ив. Вас. Шишкина (отца известного художника) памятник был восстановлен. Угловая юго-восточная башня, от которой сохранились фундамент и одна стена, была воссоздана в первоначальном виде, покрыта железной крышей и в стену башни была вложена чугунная доска с надписью: «Сей древнейший памятник до разрушения не допущен; возобновлен Желябужскими гражданами в 1867 году».

В 5 вер. к ю.-в. от Елабуги, близ д.Ананьиной находится знаменитый Ананьинский могильник, важный памятник переходной эпохи от бронзового века к железному. В том месте, где в Каму впадает р.Тойма, лежат невысокие холмы, к подножию которых ежегодно весной разливается р.Кама. Размывая эти холмы вешняя вода обнаружила много древних каменных, бронзовых, глиняных и отчасти железных вещей, давно уже находимых здесь местными жителями. Наконец эти находки обратили на себя внимание археологов и с тех пор неоднократные раскопки холма, отчасти веденные научно, дали богатые результаты и привели к убеждению, что открытый памятник носить следы глубокой древности и принадлежал народу, переживавшему тогда еще период каменного и бронзового веков. Впервые раскопка была произведена в 1858 г. местным археологом Алабиным и холм стал с той поры известен в науке под именем Ананьинского могильника. Отрытые при раскопке черепа и вещи были доставлены в И. Р. Географическое Общество и обратили на себя внимание всех русских археологов. Впоследствии были произведены раскопки могильника еще два раза: в 1865 г. по распоряжению Археологической Комиссии известным археологом Лерхом и в 1870 г. Неуструевым (Невоструев Капитон Иванович — известный археолог и археограф (1815-1872).- Прим. ред.). Вместе с этим в оба раза у крестьян дер.Ананьиной было приобретено довольно много вещей, найденных в могильнике, почти исключительно бронзовых, и несколько кремневых стрел, называемых у крестьян «громовыми». Главная же находка – надгробный камень, хотя раздробленный на семь частей, но, по мнению Неуструева, современный могильнику, с изображением на нем человека, в ясно обрисованном костюме и вооружении. В могильнике встречено значительное количество погребений на различной глубине; некоторые не глубже одной четверти от поверхности, и по-видимому без определенного порядка; головы скелетов обращены то на юг, то на север, на северо-запад и на северо-восток; иногда покойник скорчен, иногда вытянут. Несмотря на это различие в способах погребения, вещи, найденные при покойниках, однородны между собой. Могилы, если не все, то во всяком случае многие, были покрыты каменьями или плитами. Вместе с человеческими костями, принадлежавшими по-видимому 46 или 48 скелетам людей, некогда сожженных на месте могильника, в могильнике было найдено довольно много костей лошадиных, а также и кости других животных; при [с.542] самых костяках вырыты были грубо лепленые горшки с углем и пеплом, множество оружия, утвари, украшений одежды, принадлежностей конской сбруи и пр. Наибольшая часть этих предметов сделана из бронзы, меньшая часть – из железа, а некоторые (наконечники стрел) из кремня. Присутствие железных предметов среди предметов из бронзы ясно указывает на то, что все найденные в могильнике вещи принадлежат к концу бронзового века, ко времени перехода от исключительного употребления бронзы к железу. На древность могильника указывает и то обстоятельство, что все предметы из железа представляют собою повторение форм бронзового века, в виде кельтов, топоров, секир и резцов, и сделаны чрезвычайно грубо; бронзовые же топоры представляют по своей форме прямой переход от первобытной формы каменных топоров, употреблявшихся на севера России в период каменнаго века. Ножи и кинжалы все железные; некоторые из них снабжены черенками и рукоятками из бронзы, которые по форме своей сходны с рукоятками бронзовых кинжалов, отрываемых в курганах Западной Сибири, некоторые с ушками для прикрепления к деревянной рукояти посредством ремней. Украшения – все из бронзы – представляют жгутообразные шейные обручи и поручи, цепочки, застежки и бляшки для нашивания на одежду; орнамент на этих вещах состоит из грубо отлитых головок зверей, драконов, концентрических кругов, спиралей и зубчатых линий. Из вещей, принадлежащих к домашнему обиходу, любопытны добытые из могильника два сланцевых точильных камня, железный клинок от маленького ножичка, бронзовое долото и бронзовые шилья. Кроме того добыта небольшая группа предметов, которые могли иметь значение только символическое или священное, может быть, значение амулетов. К числу таких предметов следует отнести бронзовые изображения петушка, бараньей и орлиной голов, изображение полумесяца и бронзовое же колеско о четырех спицах, встречающееся и среди предметов, добытых из древнейших скандинавских могил бронзового века. Если ко всему сказанному о предметах, добытых в могильнике, добавить, что в нем не отыскано никаких признаков письма, никаких монет, что между вещами не найдено ни одной серебряной или золотой, которых так много встречается в более поздних могилах бронзового и железного веков, то нельзя не признать того, что Ананьинский могильник принадлежит к эпохе весьма отдаленной и народу, жившему между Волгой и Уралом за несколько столетий до Р.X.

В 8 вер. к с. от Елабуги, на почтовом тракте из Елабуги в Сарапул лежит с.Сарали, имеющее свыше 2.000 жит. Здесь некогда находился медеплавильный завод тульского купца Красильникова. По сообщению Рычкова, начало медеплавильному заводу в Саралях положили сосланные сюда на житье пленные шведы. Руду для завода они добывали из разных мест, по преимуществу из Оренбургской губ. В 1774 г., на пути из Осы в Казань Пугачев переночевал здесь и разграбил имущество завода. Владелец его при приближении Пугачева бежал в Казань. Сарали – родина известного психиатра и невропатолога акад. В.М.Бехтерева.

В 7 вер. от Елабуги, на лощине правого берега Камы стоит видимое с парохода с.Танайка, имеющее до 3.000 жителей. Это село образовалось из дер.Таны, принадлежавшей некогда «Троицкому монастырю Каменного городища, что на Елабуге». С. Танайка принимало деятельное участие в пугачевском бунте. В то время, когда Елабуга (прежнее село Трехсвятское) и другие села со страхом ожидали появления самозванца, в Танайке уже много было сторонников бунтовщика. Увлеченные ласковыми обещаниями Пугачева, они начали вместе с ними рыскать по соседним селениям, требуя с угрозами признания Пугачева за имп. Петра III. Заслыша о передовых полчищах Пугачева, подходивших к Елабуге, один из ее жителей, пьяница Бурмистров, отправился в стан Пугачева и признал его своим государем. Вор удостоил его целованья своей руки и за обещание смутить елабужан пожаловал его в полковники. Возвратившись в Елабугу, захудалый посадец начал распространять вредные слухи, смущающие жителей. Три священника – Александров, Троянский и Романов – схватили пропагандиста, связали его, посадили в куль и лично повезли его в Казань для предания властям. В Танайке, где они проездом остановились, им пришлось жестоко поплатиться за арест пугачевского полковника. Жители Танайки из любопытства окружили их и, услыхав из куля человеческий голос, освободили связанного пугачевца. Освобожденный, остриженный в кружок по казацки, назвал себя полковником государя Петра [с.543] Федоровича. Бурмистров скоро успел привлечь на свою сторону танайцев и восстановить толпу против священников. Их начали бить, топтать ногами и, волоча по земле, таскать за волосы, затем хотели посадить в кули и бросить в Каму. Только по настоянию некоторых стариков, боявшихся законной ответственности, их не утопили в реке, а отправили на суд самого Пугачева. Избитых, израненных, измученных физически и нравственно привезли в становище пугачевцев, которые в это время осаждали укрепление Нагайбак. Начальник укрепления Новиков выкупил священников из плена за 400 руб. ассигн. В Танайке вообще было гнездо пугачевцев, за что жители этого села и немало поплатились. Присланный в Елабугу с полуротой солдат майор Перский, получив подкрепление в 400 гусар, обратил свое внимание на Танайку, направив сюда свои войска. При приближении их пугачевцы разбежались и попрятались. Их находили в домах, погребах, логах, овинах и умерщвляли как мятежников. Трупы убитых брошены были в овраг и засыпаны землей. Этот кровавый овраг и доселе существует в Танайке. Разбив шайки пугачевцев в других селениях, возвратив жителям отнятое у них пугачевцами имущество, войска направились в Оренбургский край: гусары – на соединение с полком Михельсона, а Перский – в Башкирию. В 150 вер. от Елабуги Перский окружен был полчищами Пугачева и захвачен в плен. Существует предание, что с мужественного майора, оказавшегося присягнуть самозванцу, пугачевцы содрали с живого кожу.

Около Танайки, на высоком берегу Камы, в сосновом лесу находится кумысолечебное заведете врача Кротова, существующее с 1888 г. Сезон с 20 мая до 8 августа. При заведении имеются номера от 15 до 125 руб. за сезон и дачи-особняки от 125 до 175 руб. Посуточно номера отдаются от 40 коп. до 3 руб. Обед из 3 блюд (2 мясных и пирожное) 15 руб. в месяц, из 2 мясных – 12 руб. и из 1 мясного – 6 руб. Бутылка кумыса стоит 20 коп. В заведении имеются рояль, газеты и журналы (в курзале), кегельбан, купальня, лодки, крокет и гимнастика. Можно занимать квартиры и в с. Танайке у крестьян, где цена значительно ниже. Проезд в омнибусе до Елабуги стоит 20 коп., в отдельном экипаже – 60 коп. в конец.

В 12 вер. ниже Елабуги, на левом берегу Камы лежит живописное имение-дача Святой Ключ, принадлежавшее прежде ген. Крыжановскому, а ныне составляющее собственность известного елабужского миллионера и хлеботорговца Стахеева. Ген. Крыжановский имел 6.000 дес. в Оренбургской и Уфимской губ.; земля эта перешла его дочерям, одна из которых значительную часть своей доли продала вместе со Святым Ключом Стахееву за 200.000 р. Роскошные леса, принадлежащие к этому имению, начинаются еще верст за 15-20 ниже Святого Ключа по левому берегу Камы. Самая дача Святой Ключ – с красивыми домами, часовенкой близ берега Камы над ключом, изящной пристанью и стоящей несколько в стороне паровой крупчатой мельницей – расположена на крутом повороте Камы, на лесистом мысу, с двух сторон омываемом широким руслом Камы. Святой Ключ служит местом поклонения как для православных, так и для магометан. Много фактов говорят о целебности этого ключа, но анализа воды произведено не было. Почему колодец называется святым, неизвестно, так как среди русских жителей об этом не сохранилось ни одного рассказа. Но, по татарскому преданию, здесь находилась могила булгарского имама святой жизни. Камень с арабской надписью над его могилой неведомо когда и куда исчез, и самая могила была уничтожена. Имя этого имама татары не знают или не хотят сказать. Пристань Святой Ключ отправляет свыше 1.200 тыс. пуд. грузов, преимущественно хлеба.

Вер. в 20 ниже Святого Ключа, на правом берегу Камы стоит с.Котловка, имеющее до 8.000 жителей. Против с.Котловки дно Камы [с.544] очень углублено и имеет форму котла, отчего село и получило свое название. Котел этот имеет до 24 саж. глубины, а в ширину до полуверсты. Здесь в старину водилась громадных размеров белуга, до 70 пуд. весом.

Близ с.Котловки находятся два древние городища, замечательные своей кокошникообразной формой и находками. Одно из них занимает вершину замечательной по высоте и оригинальному виду так называемой «Котловской Шишки». Это городище защищено в разных местах несколькими валами, из которых главный, ограждающий площадку со стороны поля, массивен и имеет 90 сажен длины. Другое городище расположено на мысу, между двумя оврагами, близ с.Котловки; на этом городище есть только два небольшие вала. Городища эти принято называть костеносными, по изобилию находимых в них костей различных животных и по находкам изделий из кости. Из находок этих вещей встречаются следующие: большие костяные ножи из острых, широких и длинных ребер с головкой в виде ручки, наконечники для стрел и круглые наконечники для боевых молотов. Из предметов домашнего быта встречаются костяные ложки, вилки, гребни, вязальные иглы, шилья, узды, игрушки и костяные бусы. Орудиями промысла служат: удочки, остроги, маленькие ножички для снимания вероятно шкур, разнообразные лопаточки для отделения мездры от кож и кофчиги для плетения лаптей. Все эти вещи сделаны из кости искусно, иногда даже художественно. На некоторых предметах, особенно на ручках ножей, на лопаточках, гребнях и удочках, встречаются изваяния фигур и головок различных животных: лося, медведя, лисицы, кабана, свиньи, лошади, изредка изображения дракона и других фантастических животных. Глиняных, каменных вещиц, а равно и железных предметов встречается очень мало. Но поделок из бронзы и меди найдено больше. Таковы кельты, двуперые стрелы, иглы, кольца и разные украшения. Большую важность для указания на самостоятельное литье металлических изделий имеют найденные тигли и разнообразные формы для отливки. К гончарным изделиям принадлежат горшки или сосуды разнообразной формы и величины. Есть котловидные, с круглым дном и широким зевом. Цельных сосудов не сохранилось, но по крупным осколкам можно легко восстановить форму сосуда. Черепки серого цвета с раковинной примесью тверды как камень и при ударе издают звон. На крупных сосудах орнаментов нет, но на малых и средних они встречаются или в виде зубчатых, или в виде веревчатых линий, расположенных то группами, то вкось, а чаще всего вокруг зева. Какому народу принадлежат эти костеносные городища – неизвестно. Oтсутствие монет на городищах указывает, что этот народ был древний, который однако приручил лошадь, корову, барана и собаку. Видимо он вел пастушеский образ жизни, занимаясь также звериной и рыбной ловлей. Предметы первой необходимости он делал сам; украшения на вещах изобличают в народе довольно развитый вкус к изящному. Этот народ не был ни вотяками, ни черемисами, ни даже булгарами, у которых вещи отличаются пестротой восточного типа. А по своим обычаям и культуре жители костеносных городищ не сходствуют и современными Ананьинскому могильнику (см. выше, стр. 541) жителями. Родичей костеносных городищ надо искать в Сибири, по p.p.Томи, Иртышу, и отчасти в Пермской губ., где встречаются сходные с этими городища. П.А.Пономарев относит костеносные городища к I — IX вв. по Р.X. По его предположению, населявшее эти городища племя хоронило не трупы покойников, а только кости их.

Вер. в 7 пониже с.Котловки, на правом, высоком берегу Камы находится с.Свиные Горы, имеющее свыше 2.000 жит. Село это старинное. В 1670 г. Савватий, игумен образовавшегося тогда Раидского монастыря, обратился к царю Алексею Михайловичу с челобитьем, чтобы государь пожаловал монастырю «на прокормление пустошь под Камою рекою урочище Свиные Горы, где, по его заявлению, поселились пришлые люди «на диком черном лесу», который они расчищали и распахивали. Ходатайство это было уважено. Близ Свиных Гор есть подобное Котловским костеносное городище.

Ниже устья р.Вятки Кама правым своим берегом, а ниже с.Сокольих Гор (см. т. VI «России», стр.369) и левым берегом выходит из пределов рассматриваемой нами области.

 

Потанин Г.Н. Восточные мотивы в средневековом европейском эпосе

Из книги: 
"Белов В.Н. Елабужский край на страницах печатных изданий Российской Империи. 
Библиографическое исследование. /- М: Издат. «Перо», 2014. – 428 с."

Потанин Г.Н. Восточные мотивы в средневековом европейском эпосе. С 10 рисунками в тексте. Издание географического отделения Императорского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии, на средства и пожертвования Ю.И.Базановой. М., 1899 стр.408-409

Прижизненное издание Григория Николаевича Потанина (1835 – 1920) — путешественника, этнографа, фольклориста. В нем он сравнивает сюжетные линии в эпосе стран Востока, России и Европы.

стр.408-409

Редакция предания такова. Царь велит собрать всех змей вместе и сжечь их; иногда он хочет строить город. Но место кишит змеями и нужно сначала очистить его; и в том и в другом случае надо подразумевать, что змеи наносили вред людям, обнасиловали страну; в костре все змеи сгорели, но один, разумеется, главный невредимо вылетел из огня и улетел из страны. Такие предания приурочены и к Казани (собственно к Змлантову монастырю) и к Елабуге )собственно к Чортову городищу). Особого имени этому змею предание не дает, но можно подозревать, что он назывался именем схожим с абырган. Летопись сохранила известие, что в Казанском Поволжье был город Бряхимов (в суздал. лет. Ибряхимов); одни (напр., Шпилевский, Древ. гор., 123) думают, что это город Болгары; другие (Невоструев, см. у Шпилевского стр. 118), что это Елабуга. Если отсечь русское окончание, то оставшаяся часть имени Бряхим или Ибряхим может быть признана за искаженная Абырган. Нельзя ли шаткость данных о местоположении Бряхимова объяснить таким образом? Бряхимов не было географическое имя, это был термин, которым обозначалась святыня, предмет поклонения и который мог иногда распространяться на культовый пункт, или на священную местность; с этим именем были соединены легенды, которые рассказывают и  в Болгарах и в Елабуге, в обеих местностях, как местные, и поэтому для обоих названий: Болгары и Елабуга, — имя Бряхимов было, может быть, как бы подзаголовком. И в самом деле, то, что одна летопись рассказывает о Болгарах, другая переносит на Елабугу (Шпилевский I с., стр.32, 123). Этимология Елабуги, данная татарской летописью, у ученых вызывает недоумение. В ней городу дается, кроме имени Елабуга, еще другое имя: Содум, при чем сказано, что содум по-гречески значит то же, что елабуга по-татарски, т.е. «окунь», но окунь по-гречески называется……, а не содум. Ориенталисты Вильяминов-Зернов и Березин поняли Содум, как напоминание о библейском Содоме; вероятно, говорит Вельяминов-Зернов, было народное предание, подавшее повод сравнить Елабугу с Содомом (Вельям.-Зернов, Памятник с арб. –тат. надписью в Башкирии в Труд. Вост. отд. Арх. Общ., ч. IV., СПб. 1859, стр. 270). Неоринталисты сомневаются, чтобы палестинский Содом был известен татарскому летописцу, и видят в его фразе одну только вымышленную этимологию, но тоже не умеют объяснить толкования слова содум «окунем». Не распугает ли эту путаницу такое предположение? Город Елабуга получил имя не от алабуга, «окунь», к чему трудно придумать и повод, а от  тюркского имени многоголового чудовища альбегень, которое и теперь еще существует у алтайцев (есть также формы чудовище Джельбага, Оч. с.з.Монг., IV, 167, чудовищная птица Джалбагай, Radloti, Proben, II, 508; эти формы, в параллель произношению джельбегень-ельбегень, на иных наречиях должны произноситься ельбага и яльбага); существование предания о змее, обитавшем в Чортовом городище благоприятно такому предположению. Если в имени Елабуга действительно скрывалось такое значение, то летописец имел основание сближать это имя с греческим именем рыбы, не с значением его а со звуками, которым нельзя отказать в некотором сходстве с существовавшей в крае формой Ибряхим и с монгольским именем змея абырган. Содум может быть в самом деле Содом, а перевод этого слова «окунем» догадка и искажение переписчика.

О бесе, о творящем мечты пред человеки, живущее во градце.

Из книги: 
"Белов В.Н. Елабужский край на страницах печатных изданий Российской Империи. 
Библиографическое исследование. /- М: Издат. «Перо», 2014. – 428 с."

Полное Собрание Русских Летописей, изданное по Высочайшему повелению Императорскою Археографическою Комиссиею. т.19. История о казанском царстве (Казанский Летописец). СПб., типография И.Н.Скороходова, 1903 стр.67

О бесе, о творящем мечты пред человеки, живущее во градце.

К сему же третие знамение при мне же бысть, еще бо ми тогда в Казани живуща.

Бе не в коем улусе Казанском мал градец пуст, на брезе высоце Камы реки стоя, его же Русь именует бесов­ское градищо. В нем живяше бес, мечты творя от мно­го лет. И то бе еще старых Болгар молбище жертвенное. И зхожахуся ту людие мнози со всея земля Казанския, варвари и Черемиса, мужи и жены, жруще бесу и о по­лезней себе вопрашаху от ту сущих волхвов. Бес же аки овех от недуг исцеляше, и овех, с нерадением миную­щих его, умаряше, не пометнувших ему ничто же и пла­вающих рекою опроверзаше ладья и потопляше в реце, чюдо же, и от христьян неких погубляше, тем никто же смеяше проехати его, не поверхши мало что от рухла своего. И к вопрошающим ответы невидимо отдаяше жерцы своими, и комуждо их долголествие сказоваше, и смерть и здравие, и немощи и убытцы и на землю их пленение, и всяку скорбь. И на войну пошедше, жряху ему совопрашающеся с волхвы, аще с добытком или с четою возвратятся. Бес же проявляше им впред и сим прелщаша, овогда же и лгаше. И посла тогда царь самого Сеита Казанского вопрошати, аще одолеет Казань московский царь князь великий, или казанцы ему одо­леют, и до 10 дней павше на землю кляцаху и моляхуся ерея бесовския, не востающе от места и мало ядуще, да не умрут з гладу. Минув 10 дней, в полудни отозвася глас от беса в мечети, глаголюще, всем людем слыша­щим: «Что стужасте мне? Уже бо вам отныне несть на мя надежи, ни помощи ни мало от мене; отхожу бо от вас в пустая места, непроходная, прогнан христовою силою; приходит бо зде, со славою своею и хочет воцаритися в земли сей и просветити святым крещением». И по мале часе явися дым черн, велик, извнутрь градца, из мечети, на воздух идя, смрад зол. Из дыма же излете змий велик, огнен, и на запад полете, всем нам зрящим и чюдящим ся, и не видим бысть изо очию нашею. И разумевше все бывшее ту, яко исчезе живот их.

Тот же текст: «История о Казанском царстве неизвестного сочинителя XVI столетия по двум старинным спискам.  В СПб, иждивением Императорской Академии Наук, 1791 года»

О Елабужском Чертовом городище – по делу архива Вятской Духовной Консистории 1827 года

Из книги: 
"Белов В.Н. Елабужский край на страницах печатных изданий Российской Империи. 
Библиографическое исследование. /- М: Издат. «Перо», 2014. – 428 с."

О Елабужском Чертовом городище – по делу архива Вятской Духовной Консистории 1827 года. Труды Вятской Ученой Архивной Комиссии 1908 года. Вып.I. Вятка, Губернская Типография, 1908 с.87-93

О Елабужском Чертовом городище – по делу архива Вятской Духовной Консистории 1827 года

В археологическом труде нашего ученого земляка Капитона Ивановича Невоструева «О городищах древнего Волжско-Болгарского и казанского царств» (1871 г.) помещены сведения (стр.65-66) о требовании Казанского архиепископа Вениамина Григоровича в 1767 году от настоятеля Елабужского Троицкого монастыря «археологических сведений о древних каменных зданиях, надписях на камнях и курьезных древних вещах» в этом монастыре, построенном на «Чертовом-Городище»; помещена также и краткая опись остатков древних каменных зданий на этом месте, доставленная из Елабуги в Казань архиепископу. Из труда Невоструева указанные сведения буквально перепечатаны в «Истории г.Елабуги» о. Н.И. Шишкина (стр.11-12). Но ни у Невоструева, ни у Шишкина не напечатаны ни указ архиеп. Вениамина, через Казанскую Дух. Консисторию, в Елабужское Дух. Правление от 1767 года, ни доношение на этот указ Елабужского Дух. Правления того же года о каменных зданиях на месте городища. Эти – указ и доношение отысканы в копиях в архиве Вятской Дух. Консистории, в деле 1827 года под № 511, д. членом – тружеником нашей Комиссии В.И.Шабалиным. Так как и самые незначительные известия и заметки о Елабужском городище принимаются с большим вниманием и интересом не только в Елабуге, но и археологами соседних губерний, то помянутые указ и доношение помещаются здесь, по копиям Консисторского архива.

 

  1. I. Указ Ея Императорского Величества, Самодержицы Всероссийския, из Казанской Духовной Консистории в Елабужское Духовное Правление. Сего 1767 года июля 29 дня Святейшего Правительствующего Синода член преосвященный Вениамин архиепископ Казанский и Свияжский приказал: Болгарского Успенского монастыря ко игумену Палладию и в оное (Елабужское) Духовное Правление послать указы, коими велеть игумену Палладию в реченном Болгарском монастыре, а оному Духовному Правлению во упраздненном Елабужском Троицком монастыре, учиняя имеющемуся древнему каменному зданию вероятные описи, и есть ли где на камнех сыщутся древние ж иноверческия, как-то может быть татарския, надписи, то отыскав сведущих таковые надписи людей, оныя перевесть на русский язык; а буде на российской перевесть будет не можно, то хотя иноверческим языком и письмом написать. Тако ж и где отыскаться могут и курьезныя древние вещи, яко-то древних людей и зверей кости, и протчее сим подобное, об оных надлежащие известия с описми, к предложению его преосвященству, прислать в Духовную Консисторию при доношениях в немедленном времени. И Елабужскому Дуовному правлению учинить о том по сему Ея Императорскаго Величества указу. Августа 3 дня 1767 года.

Подлинный подписали:

Исаий игумен Кизический

Секретарь Аристов

Справил канцелярист Гаврии Андроников.

 

  1. II. Доношение Елабужского Духовного Правления в Казанскую Дух. Консисторию, 1767 г.

Сего 1767 года августа 30 дня присланным Ея Императорского Величества из оной Духовной Консистории указом велено в упраздненном Елабужском Троицком монастыре имевшемуся древнему каменному зданию учинить опись, и есть ли где на камнях сыщутся древние иноверческие надписи, оныя перевесть на российский язык, а по невозможности хотя иноверческим языком и письмом написать; тако ж где означиться могут и куриозныя древние вещи, как то древних людей и зверей кости, и протчее сим подобное, о том надлежащее  известие, с помянутою описью, для предложения его преосвященству, прислать в Духовную Консисторию. И по силе онаго указа в прописанном упраздненном Елабужском Троицком монастыре каменному древнему зданию опись учинена, которая в Духовную Консисторию и посылается при сем доношении; а каменных древних иноверческих надписей, древних же куриозных вещей, как в том монастыре, так и в заказе, нигде не сыскано.

1767 года октября 1.

Белое (дополнено), за закрепою протопопа Иоанна Александрова, послано села Танайки с дьячком Агафоном Даниловым ноября 27 дня 1767 года.

 

III. Опись имеющемуся в Елабужском Троицком монастыре древнему каменному зданию, учиненная 1767 года (по копии присланной из Елабужского Дух. Правления в июле 1827 г.).

«Оный Троицкий монастырь стоит близ Камы реки, на высокой горе, под которою в реку Каму течение имеет с востока мало к полудни река Тойма. По берегу той самой горы древнего здания стена наимелкаго[1] камню деланная, длиною двенадцать сажен, толщина одного аршина, вышина пять аршин. В той стене с концов и на средине[2] три круглые печуры в подобие башен[3], в них входы извнутьрь монастыря, из которых одна, что от реки Камы с конца, перед другими выше четыре аршина, в коей напред сего была церковь во имя Сошествия Святаго Духа, сверху покрыта шатром деревянным. Кроме вышеописанного каменнаго здания ничего нет, и надписей на камнях и куриозных древних вещей не имеется. В том монастыре строение: две церкви, келья и прочее, тако ж от каменныя стены вкруг монастыря ограда, деревянное все ветхое».

 

Занимающийся разбором дел Елабужского Дух. Правления, хранящихся в Елабужском Спасском Соборе, И.И. Сатрапинский доставил в Архивную Комиссию касающиеся того же городища: а) копию с подлинного указа Вятской Дух. Консистории от 2 июня 1827 года в Елабужское Духовное Правление, за № 2115; б) копию с черноваго репорта Елабужскаго Дух. Правления от 26 июля того же 1827 года в Вятскую Дух. Консисторию, за № 546. – Помещаем здесь и эти копии.

 

  1. IV. Указ Его Императорского Величества, самодержца Всероссийского, из Вятской Духовной Консистории Елабужскому Духовному Правлению. Присланным в сию Консисторию Вятское Губернское Правление сообщением просит, согласно Высочайшему повелению, доставить в оное, как возможно поспешнее, сведение, когда и кем был построен, отстоящий от города Елабуге в версте, прежде бывший монастырь, и когда и кем разрушен, на месте ныне называемом «Чортовым Городищем»; почему Вятская Духовная Консистория приказали: в Елабужское Духовное Правление послать указ и велеть требуемые Губернским Правлением сведения, буде таковые в оном Духовном Правлении, в соборе или других церквах, отыщутся, прислать в самоскорейшем времени в Консисторию при репорте. Июня 2-го дня 1827 года.

Ректор училищ Спасский протоирей Петр.

Секретарь Колесницкий.

Повытчик Орловский.

 

  1. V. В Вятскую Духовную Консисторию из Елабужскаго Духовнаго Правления репорт.

Его Императорскаго Величества, из оной Духовной Консистории от 2 прошлаго июня за № 2115  последовавшим в Правление сие, указом велено в самоскорейшем времени прислать в Консисторию при репорте, буде в Духовном Правлении, в соборе или других церквах, отыщутся, требуемые Вятским Губернским Правлением, согласно Высочайшему повелению, сведения относительно того, когда и кем был построен, отстоящий от города Елабуги в версте, прежде бывший монастырь, и когда и кем разрушен, на месте ныне называемом «Чертовым Городищем». Вследствие чего на таковый же указ сего Правления Елабужских градских церквей благочинный Покровский иерей Никита Кулыгинский, от 13 числа сего июля за № 55 репортом, донес, что при Елабужских градских церквах никаких документов относительно построения и упразднения монастыря по справке не оказалось. А равно и по наведенной в сем Правлении справке по архиву ничего по оному не отыскалось, кроме сих только двух указов: 1) 1767 года полученного 17 августа, но от котораго он числа и за каким номером, по ненаходимости его при делах в наличии, неизвестно а сущность онаго значится за № 29 по входящей книге «о учинении в Елабужском Троицком монастыре церковной ризнице и утвари, с игуменом того монастыря Макарием при братии, описи, и об отвозе оной, за упразднением того монастыря, в дом его преосвященства, члена Святейшего Правительствующего  Синода Вениамина, архиепископа Казанскаго, самому Игумену Макарию, и о определении потом в том монастыре сторожа, и бытии в нем Духовному Правлению»; 2) указа от 3 числа августа 1767 г. за № 1172 «о учинении Елабужскаго Троицкаго упраздненнаго монастыря имеющемуся древнему каменному зданию описи, находящейся при том указе только вчерне учиненной, которую при сем вместе с указом в благосрассмотрение Вятской Духовной Консистории Елабужское Духовное Правление почтеннейшее препровождает»

№ 546. Июля 26 дня 1827 г.

 

Доставивший копии указа Вятской Консистории и репорта Елабужскаго Дух. Правления, найденных в деле за № 152, И.И. Сатрапинский с сожалением заметил, что «описи» в этом деле не оказалось – всего вероятнее, она увезена была из Елабуги К.И.Невоструевым, который и воспроизвел ее в своем труде.

В деле Вятской Дух. Консистории 1827 г., за № 511, найденной В.И. Шабалиным «опись остатков древняго здания называемого  Чертовым-Городищем» 1827 года. Опись эта составлена была, по предписанию, согласно Высочайшему  повелению, управляющего Министерством Внутренних Дел от 31 декабря 1826 года, Елабужским Земским Судом, и копия с подлинной доставлена была в Консисторию из Вятского Губернскаго Правления. Вот эта опись.

 

  1. VI. Доставленное Елабужским Земским Судом в 1827 году в Вятское Губернское Правление описание остаткам древняго здания, называемого «Чертовым Городищем».

«На верху крутой горы, версте от города Елабуги, находится одна круглая башня, сделанная из одного серого камня, вышина ея простирается на 3 ¼ саж., окружность на 10 саж., а внутренность составляет пространство 8 аршин от одной к другой стене; с западной стороны довольно пространные двери, которые равно и находящиеся в башне отверстии окон правильность своего размера потеряли от разрушения. У самой подошвы горы стоит деревня Подмонастырка; с южно-западной стороны течет река Кама, а с восточной Тойма, сливающаяся в Каму. За несколько лет существовали тут еще две подобные башни, в середине каменной стены, и составляли вид полукружия; стена заключала в себе длины 13 саж. вдоль горы, а вышина несколько более двух сажен. Время и цель построения сего здания сокрыты в глубокой древности, но из преданий выводят заключение, что тут начально был храм язычников, обитавших тогда в сей стране, а после (что не подвержено сомнению) внутри стены был деревянный мужеский монастырь (от чего произошло и название деревни Подмонастырки), и с открытием Елабуги[4], или несколько ранее (уверяют жители подмонастырские), он упразднен. Две деревянные церкви. существовавшие в нем, перенесены – одна в село Танайку, а другая в Елабугу на кладбище; но ранее выстроения сих церквей монахи (сказывают тож жители) отправляли литургию в той самой башне, коя до ныне осталась. Монастырь этот построен, думают, еще по повелению царя Ивана Васильевича, в то время, когда он взял Казань. Впрочем, предметов отличных от обыкновенных в остатках здания не имеется. Поддержать его в настоящем виде можно сделанием сверху крыши и ограды с наружности».

 

 

[1] У Невоструева и Шишкина: «из мелкаго».

[2] Там же «на срединах».

[3] Там же: «на подобие башни».

[4] Т.е. с открытием Елабуги – уездного города Вятской губернии.

Немирович-Данченко В.И. Кама и Урал (Очерки и впечатления).

Из книги: 
"Белов В.Н. Елабужский край на страницах печатных изданий Российской Империи. 
Библиографическое исследование. /- М: Издат. «Перо», 2014. – 428 с."

Немирович-Данченко В.И. Кама и Урал (Очерки и впечатления). СПб., Типография А.С.Суворина, 1890 стр. 58-88

В книге известного в конце XIX-начале ХХ веков писателя и журналиста Василия Ивановича Немировича-Данченко, старшего брата известного театрального деятеля Владимира Ивановича Немировича-Данченко, собраны записки, по выражению автора «в свое время благосклонно принятые критикою и читателями» о поездке на Урал в 1875 году.  В связи с тематикой настоящего исследования, представляют интерес три очерка данного сборника – «Опять леса», «За Елабугой» и «Челны и Пьяный Бор». Эти очерки, несмотря на то, что написаны путешественником, наблюдавшим Елабужский край и город Елабугу лишь с палубы парохода, тем не менее дают яркие зарисовки современных автору картин быта местных жителей, их занятий и повседневной деятельности представителей различных слоев елабужского общества.

 

Фрагмент:

«VII. За Елабугой

Охваченная зелеными понизями утром Елабуга так и вырезалась на голубом фоне безоблачнаго неба белыми силуэтами своих церквей! Точно вся она вытянулась в одну линию. Берег здесь очень похож на волжский. Так же горист и красив. Около какия-то развалины: толстая, каменистая кладка образует что-то в роде арки с деревянными связями. Сложено все из громадных каменьев. Пахнет татарщиной, совсем не русскаго типа стройка.

— Что это?

— А «Чортово городище».

— Разсказывают про него что?

— Народ разное толкует. Место слепое, чего тут!

— Чорт, вишь, у попа дочь сватал; поп ему и задал задачу: выстрой мне за ночь церкву. Собрал чорт своих чертенят и давай работать; только-было кончили — петух и запой, стройка вся и разсыпалась, каменьем о берег легла. Это тебе одно, а вот и другое: стояла тут крепость, жили в ней люди разбойные, только и они своего закона держались. Заплатил ты им деньги — честь-честью проводят тебя по реке, ведь тут быстрина, лукоморья здесь. Ну, а не заплатил — наведут барку на такое место, что ее и опружит. Тут груз какой — ограбят; купца, либо приказчика в воду, осетрам на кормы, а рабочий народ — на берег и на все четыре стороны вольной-волей. Честь-честью…

В Елабуге на пароход привалила целая толпа судорабочих. Здесь они оставили барки и должны были возвратиться по домам. Что за измученные люди! Синие подтеки на лицах, осунувшияся жилистыя шеи, бороды клочками разбросало во все стороны, дышут с натугой, видимо усталь одолела, да и безкормица, не глядя на хозяйский харч, обнедужила их. Пешком бы назад пошли — новое горе, торопиться надо: полевая работа не ждет, а тут еще и приказчики хозяйские разсчет задержали. К нам по сходням шли они, понурясь, с натугою, переступая с ноги-на-ногу, хотя точно также они могут десятки верст обломать в один день.

— Эк навалило! поморщился капитан.

— Вам же лучше: пассажиров больше.

— Какие это пассажиры! посмотрите-ка какая сейчас торговля пойдет.

И действительно, судорабочие навалились на помощника капитана. За весь конец до Перми следовало взять по рублю, но пароходы для бурлаков делают исключение и пускают их гораздо дешевле.

— Возьми по двугривенному! убеждали судорабочие.

Помощник упирался на сорока копейках.

— Колчинские пароходы дешевле берут.

— Вы и ждите колчинских!..

— Нечем нам платить-то… Достатки наши ведомы.

А это уж ваше дело.

Обе стороны измором донимали одна другую, пока не состоялось соглашение везти за тридцать копеек с человека, с тем, чтобы пассажиры эти работали по нагрузке дров на пароход.

— Смотрите же, чтобы спора не было… Работать как следует…

— Мы привышны. Будь спокоен…

Как заняли места, так и легли в повалку, плотно один к другому. Толпа большая, а примостилась так, что места самую малость заняла. Кошели под голову и, спустя минуту, вся эта натуженная толпа спала уже, и спала вплоть до Пьянаго Бора. Спала под солнцем, обжигавшим лица и открытыя груди. Иной и повертывался даже к солнцу. Пот так и прошибает, лбы мокрые, волоса космами пристали, тут же и от трубы пароходной жаром прихватывает, а бурлаки и шевельнутся редко.»

 

  1. Опять леса

За Лаишевым видимо хлебородная полоса пошла. Земля хорошо обработана. На зеленой понизи деревня Мурзиха показалась — кучи навоза кругом, кровли соломенныя — издали хлевами пахнет. — Тут около узится Кама, так что верст на десять выше этого убогаго поселка предположена постройка моста для сибирской железной дороги.

— Скоряе бы строили…

— А что?

— А оголели мы. Все же народушку работа… сказывают по чугунке деньги дешевы.

— А у вас как поденщина?

— Да тут между Мурзихой да Рыбной слободой поди и поденщины нет; потому работников никому не надоть. Всякая семья сама собой облаживается. Годы бывают, когда за двугривенный в день на страду мужика берешь — и то доволен.

В сумерках мглистаго вечера едва наметилось Рыбное. Оно по косогору сползает к реке. У самой воды домишки, два–три огонька мигают. Село богатое, а после волжских — куда неприглядное. Рыбное слободой зовется. Торгует эта слобода железом, вдосталь рыбу ловит. Здешние стерляди и осетры по всей Каме славятся. Пароход пристает сюда.

— Кому рыбки?.. Рыба живая… У нас стерляди…

— Осетры княжьи!..

— Во, гляди какой! И дюжий загорелый как подошва рыболов к самому носу моему вскидывает полуторапудоваго осетра.

— Не надо мне.

— Чего не надо — ты пойми, рыба холостяк. Всем пароходом ешь ее — конца не будет. Чем не взяла? И рубашкой хороша и жиревая… Чего ты!.. И всего-то с тебя девять рублей за красавца сойдет…

Другой корзину стерлядей под ноги подбрасывает. Рыба бьется в ней, томительно зевая; только и слышится шуршанье да шорох из этих своеобразных садков. «Ишь ты варево почуяла, в уху просится!» острят кругом.

Видим, опять кондовая, коренная Русь пошла. Новгородский сказ, северо-русский тип. Ничего инородческаго, говорят на распев, растягивают гласныя. Голоса громкие, смех задорный. И тут-же у кладбища часовенка на татарский лад строена… В одном прикамском чисто-русском селе у часовни, точно у мечети здешней, выступ на переднем фасаде фонариком, а в другой минарет. Только руками разведешь. Внутри иконопись. Геена огненная пышет из разверзстой пасти змия погибельнаго, а в этой геене, между прочими, сидит себе солдатик с ружьем и, не смотря на пламя, окружающее его, преспокойно курит трубку. Земной рай тоже носит на себе заметные следы оригинальнаго творчества. Под кущами райских садов сидят за столом старцы. На столе — посудины с вином и жареные поросята. Ангелы в воздухе трубят в длинные рожки, а в траве ползет змея, у которой во рту вместо жала какой-то необыкновенный цветок.

— Кто это у вас рисовал? спрашиваю я рыбника, только–что сбывшаго мне за целковый аршинную стерлядь.

— Это у нас свой! Солдат… Из нашего села родом, по всей округе пишет.

— И образа?

— И на образа лучше его мастера не найдешь. Только без водки не может; смелости, говорит, той нет. У него такая правила: обопьется, а потом давай писать, с перепою–то у него разума больше. Это, брат, как кому Господь определит. Другой с водки только спать горазд, а его, мастера нашего, с этого самаго пойла, поди как осеняет.

Около Рыбной слободы, на грязном поле, словно насыпаны грязныя избы. Скудно, неприглядно. У берега несколько недостроенных белян. Так и обносит смолистым запахом сосновых досок. Кое–где серебристыя пятна тальника, а за ним опять выступают на глинистых горбах убогия починки.

— Вся эта округа Уральским монастырьком зовется.

— Где же монастырь?

— Да тут нет, никогда и не бывало монастыря. Так народ прозвал — и пошло…

Совсем безжизненная, унылая местность, а между тем тоже богатый рыбный лов в сети и на самоловныя уды.

— Нам с этими ловами толку мало, потому все они по чужим рукам разошлась.

Общественных тоней нет, река уже в частном владении. Рыбачут по найму, да и не стоит: меньше гривенника в день приведется получить, лучше идти беляны строить, коли на такое дело сподручен. Здешняя беляна по Каме, да и по Белой реке славится, а строителям тутошным перед другими великая честь! Уральский монастырек на беляну первый мастер.

— Погодите-ка, баржи совсем перебьют дорогу вашим белянкам. Не далеко с белянами уйдешь…

— Куда барже! На беляну экую ли гору взвалить — все вынесет.

— Станут и баржи большия делать… Пока еще не весь лес перевели, да башкирския дебри целы, так беляны вам сподручно ставить, а вот как через несколько лет по реке Белой да по Уфе последнее дерево свалят, тогда что?

— Ну, Господь даст… Не вовсе уж обездолит… Тоже ведь молимся ему…

— Вы бы лучше леса берегли… У нас вон на невьянском заводе даже железное дело бросили, обращается ко мне приказчик. — Счастье, что золото нашли, а то бы тысяч десять народу хоть по миру иди…

— Что-ж так?

— Лес весь сожгли. Верст на сто поди лесу нет… Молодянник есть, кондоваго леса и во всей даче не найдешь. Даже пни, которые были, повывернули и сожгли в заводских печах. У нас о лесоводстве ведь и понятия не имеют. На милость божию надеются, а чтобы по рациональней тратить это богатство и думушки нет… пускал пыль в глаза иностранными словами заводский артельщик.

— Лес, лес! Только у вас и горя, что лес! Много вы в ем понимаете… озлился толстый как боров лесопромышленник, во всей своей неприкосновенности, с растегнутым воротом и медалью на шее.

— Однако, по левому уфимскому берегу ни одной лесины не осталось.

— За то по правому, вятскому, только за Елабугу — зайдешь, сплошь леса пойдут. И какие леса-то! Из одного дерева пять сажень дров нарубишь!

— То-то вы и рубите!.. Мачтовыя деревья да на дрова.

— Это где же? спрашиваю.

— А в дачах Елабужскаго уезда…

— Помолчи-ка… вступается лесопромышленник. — Не мели, чего не знаешь; язык-то тебе дешево стоит, да ведь никто тебя за него не тянет… Чего ты тут назвонил? Нешто я себе враг — мачтовое дерево на дрова изводить! Мачтовое дерево — на порубку тогда я пущу, коли оно переспелое. Четырнадцать вершков есть в комле — на мачту чудесно, а только на вершок перепустишь его, оно уж и переспело, пили его, либо руби. Коли дряблый комель, какая же мачта тебе из лесины будет?.. Не выкроишь ее… Ты бы про елабужские леса лучше помалкивал… У помещиков покупаем дачу — сплошь валим, у казны — тоже, а в Елабужском уезде с тем и отдают на вырубку, чтобы деревья семянныя оставлять.

— Что же вы платите за десятину?

— Коли средний лес семьдесят, много-много сто рублей отвалим. Да еще кое-кому соску в рот дашь — пососи-де… Всякому пить-есть надо; мы за этим не стоим.

Потом я сам встречал эти елабужские леса. Из-под топора дача выходит разреженною. Сиротливо, далеко одно от другаго стоят семянныя деревья; между ними пни торчат, молодая поросль робко выбирается из-под них; солнце, которому еще недавно и доступа не было в темную чащу, щедро обливает зноем и светом сырыя промежи, высушивая их… Зато от «господских» лесов не остается, действительно, ничего — не только семянных деревьев, но и пней нет. А такие леса все чем дальше, тем усерднее продаются культурными баричами, прожигающими жизнь в столицах или за-границей, неимеющими понятия о том, какия сокровища сбывают они за безценок промышленникам. Большую часть этих угодий скупают купцы, но и крестьянство выступило недавно конкуррентом по лесоистреблению.

— Вот у Техтерева, у помещика, зимой крестьянин наш полтораста десятин облаговестил, а нынче уже по Ижу–реке сплавил полторы тысячи сажень дров. Дровами-то он весь свой расход покрыл, а чаща-то еще только по краям тронута. Господь даст — в два лета всю свалит и немалый капитал наживет… Бог, брат, знает, кому помочь.

Лес особенно усердно рубится по притокам Камы, лишаемой, таким образом, питательных ветвей, потому что вода в небольших реченках только и держалась, благодаря обступившей их со всех сторон чаще. На низменных местах, где произведена порубка, образуются луга, на высоких — пашни.

— Тоже и нас без толку ругают, живописал лесопромышленник. — Знаешь ли, какой на пашне лес подымается, дай ему только волю. У нас есть такия места. Прежде там пахали, а теперь, через шестьдесят лет, строевой лес поднялся. Что ни лесина — то и капитал! каждому месту свое дерево: после ржи сосняк подымается, после яровых либо гречи — березняк запушится.

Я мальчонкой несмышленочком с покойным тятенькой ездил — все он мне разсказывал: «вот здесь мы бывало пахали, а теперь хоть избы строй из лесу». На пахатной земле важный лес ростет. Возьми на дрова с него — слой в каждом полене толстый, середка камень. А с лесу, что на простой земле вырос, какая радость? слой в нем тонок, что бумага, сердцевина — рыхлятина самая… Плюнешь на него и прочь пойдешь, потому по нашему промыслу это яман7) дело выходит.

— Что же это ноне леса на пахатной земле не ростут?

— Ноне… А тебе бы в год надо, либо в два? Тут десятками лет молодятник подымается… Ему надо окрепу дать. Пусть выстоит, нальется да закаменеет комлем.

— Дашь ты ему окрепу! Нет, ты схватил вон подряд да живым манером и свалил молодятник. Верь ему, обратился ко мне оппонент лесопромышленника, — ему что! Он на все зарится. Тут у одного помещика такая ли дуброва стояла — дедовская, рощена да выхолена но по нынешнему. Что-ж бы ты думал: он к этому помещику в Питер послал, да с управляющим снюхался. Весь, де, ваш лес палом сгубило. Божеское наказание! Одни, де, обгорелые пни остались. Тот продал ему, не глядя, пни-то эти за безценом, а он, поди, десять тысяч плотов кондоваго бревна из этих пней выгнал. Вон тот тебе про башкирские леса говорил, что они стоят еще. А как стоят, знаешь ли! Все уж запроданы. Бирский купец такой есть — Уткин прозывается — он у башкирских старшин пятьдесят тысяч десятин крепколесья купил по пятиалтынному за десятину. Как перед Богом говорю.

— У каких это старшин?

— А башкиры их ханами зовут. Так у ханов. Да в вечное владение купил леса, с землею, по сплавной реке, по Белой.

— Да что-ж они цен на леса не знают?

— Башкиры-то? Башкиры народ смирный, робкий. Будем прямо говорить — глупый народ. Он всего послухает. А Уткин им такую канитель развел, что ты бы и даром рад лес отдать. Он им что ввернул: у кого, говорит, земли много, с того и солдат много возьмут! Дал он им пустяки самые и сейчас же заложил Савостьянову всю эту округу за шестьдесят тысяч рублей, а потом в саратовском банке за него сто двадцать тысяч рублей взял. Вот оно у нас как дела-то делаются. Чудесно! Только крест с себя сними и капитал ухватишь. Так за своих ханов пять сел башкирских леса и потеряли.

— По ихней дурости с них и рвут.

— Потом опомнились, да уж поздно. Ничего не поделаешь.

— К адвокатам бы обратились!

— Есть у нас это племя, как ему не быть; только знаешь, как мы называем его, адвоката-то? змием ползущим! Тут, брат, простому человеку заступы нет. Всякий норовит сорвать с него, что можно.

Темная ночь кругом. Внизу плещется Кама, а воды не видать совсем. Пароход у самаго берега пробирался. Вон массы какия-то. Не то горбины глинистых холмов, не то избы.

— Что это?

— Село. Рыбачут тут. Этим только и живут. Ловы здесь больше ночные. Так до Елабуги вплоть пойдет.

— Где же они ловят?

— А на огонь, гляньте-ко туда.

За деревней по берегу мелькало много огоньков. Когда пароход подбежал к ним, оказалось, что на песчаной отмели на шестах рогожные шалаши устроены. Перед ними костры горят, выхватывая из окружающей тьмы толпы рыболовов. Тут и бабье было. Песни слышались, только странно как-то — взвизгнет песня и замрет. Точно от боли кричать. На палтухах в два ряда снасти развешены. Картина полна оживления, по крайней мере, здесь, среди мертвых берегов.

Потом мы пригляделись к этому. Толпы рыболовов поминутно встречались и направо, и налево. Замелькают огоньки, подойдем ближе — костры оказываются и та же шумная толпа около. У берега разбитыя барки с железом. Обмелели видимо. Иная барка вверх кокорами, точно палое и оглоданное волками животное, подставляющее вам только свои голыя ребра. Не глядя на ночь, вокруг таких барок возятся и ершат лодки, словно воронье, не удастся ли и еще поклевать чего. Вон огонек посередь реки. Там барка обмелела тоже. Кругом кипит работа, разгружают железо.

А вверху и внизу тьма.

Тише идет пароход. Сырая мгла со всех сторон расползается, даже дышать трудно.

 

VII. За Елабугой

Охваченная зелеными понизями утром Елабуга так и вырезалась на голубом фоне безоблачнаго неба белыми силуэтами своих церквей! Точно вся она вытянулась в одну линию. Берег здесь очень похож на волжский. Так же горист и красив. Около какия-то развалины: толстая, каменистая кладка образует что-то в роде арки с деревянными связями. Сложено все из громадных каменьев. Пахнет татарщиной, совсем не русскаго типа стройка.

— Что это?

— А «Чортово городище».

— Разсказывают про него что?

— Народ разное толкует. Место слепое, чего тут!

— Чорт, вишь, у попа дочь сватал; поп ему и задал задачу: выстрой мне за ночь церкву. Собрал чорт своих чертенят и давай работать; только-было кончили — петух и запой, стройка вся и разсыпалась, каменьем о берег легла. Это тебе одно, а вот и другое: стояла тут крепость, жили в ней люди разбойные, только и они своего закона держались. Заплатил ты им деньги — честь-честью проводят тебя по реке, ведь тут быстрина, лукоморья здесь. Ну, а не заплатил — наведут барку на такое место, что ее и опружит. Тут груз какой — ограбят; купца, либо приказчика в воду, осетрам на кормы, а рабочий народ — на берег и на все четыре стороны вольной-волей. Честь-честью…

В Елабуге на пароход привалила целая толпа судорабочих. Здесь они оставили барки и должны были возвратиться по домам. Что за измученные люди! Синие подтеки на лицах, осунувшияся жилистыя шеи, бороды клочками разбросало во все стороны, дышут с натугой, видимо усталь одолела, да и безкормица, не глядя на хозяйский харч, обнедужила их. Пешком бы назад пошли — новое горе, торопиться надо: полевая работа не ждет, а тут еще и приказчики хозяйские разсчет задержали. К нам по сходням шли они, понурясь, с натугою, переступая с ноги-на-ногу, хотя точно также они могут десятки верст обломать в один день.

— Эк навалило! поморщился капитан.

— Вам же лучше: пассажиров больше.

— Какие это пассажиры! посмотрите-ка какая сейчас торговля пойдет.

И действительно, судорабочие навалились на помощника капитана. За весь конец до Перми следовало взять по рублю, но пароходы для бурлаков делают исключение и пускают их гораздо дешевле.

— Возьми по двугривенному! убеждали судорабочие.

Помощник упирался на сорока копейках.

— Колчинские пароходы дешевле берут.

— Вы и ждите колчинских!..

— Нечем нам платить-то… Достатки наши ведомы.

А это уж ваше дело.

Обе стороны измором донимали одна другую, пока не состоялось соглашение везти за тридцать копеек с человека, с тем, чтобы пассажиры эти работали по нагрузке дров на пароход.

— Смотрите же, чтобы спора не было… Работать как следует…

— Мы привышны. Будь спокоен…

Как заняли места, так и легли в повалку, плотно один к другому. Толпа большая, а примостилась так, что места самую малость заняла. Кошели под голову и, спустя минуту, вся эта натуженная толпа спала уже, и спала вплоть до Пьянаго Бора. Спала под солнцем, обжигавшим лица и открытыя груди. Иной и повертывался даже к солнцу. Пот так и прошибает, лбы мокрые, волоса космами пристали, тут же и от трубы пароходной жаром прихватывает, а бурлаки и шевельнутся редко.

Около Елабуги хлебопашное село Питки. И большое ведь, и богатое, а постройки — точно гнилье какое по берегу разсыпано. И везде так. Промысловый починок — избы на славу из кореннаго лесу, улицы чисты, народ крепкий — богатство, а только на хлебопашца наткнешься, будь хоть египетские урожаи, все равно: жалкия избы сбиты в кучи, навозом пахнет, соложенныя кровли подгнили, точно лишаями покрыло их, у воды черныя торчат, какия-то развалившияся постройки в самую реку вдвинулись.

На верху татары спокойно совершали свои утренния молитвы. В это время матросы старались и не ходить близко, чтобы не мешать им. Совсем не то, что мне привелось видеть на пароходах русскаго общества по Черному морю, где целая ватага пассажиров и служащих безцеремонно острословила над молящимися горцами. Население здесь чрезвычайно терпимо. Религия не вызывает розни. Народ гораздо развитее, чем где-либо в ином месте. Вообще, так по всему горнозаводскому Уралу и по Каме. Тут наткнетесь на такие типы нравственно-красивых, умных крестьян, что только руками разведешь, да, вспомнив наши порядки, невольно воскликнешь: «откуда нам сие!» Татары, когда мы дошли до «Чортова городища», обратились лицом к нему.

— Они почитают это место… По ихнему тут святой татарский жил.

Еще, следовательно, третье толкование. Вообще, начиная от Елабуги и выше, что ни место — то былина. Предания за преданиями и в них уже слышится имя Ермака. Вот, например, деревня Подмонастырье. Оказывается, что на горе когда-то обитель стояла. Кама здесь шалит. Течение ея загромождено крупными камнями, кстати же, она излучину делает, так-что кипень здесь и для парохода не совсем безопасная, не говоря уже о барках, которыя разбивались тут десятками, если не приставали несколько выше к берегу и не молились в монастыре. Народ толковал, что в самой излучине чорт сидит, которому дана была власть разбивать барки, непристававшия к монастырю.

— Только Ермак этого чорта и ограничил. Он с одного инока крест взял и бросился в самую излучину к чорту. Схватились они там – поднялись. Кама выше берега, вскипела вся. Надел Ермак Тимофеевич крест на чорта и сгинул он с той поры совсем!.. Оттого и монастыря не стало, потому приставать к берегу не требовалось, монахи обеднели и разошлись кто куда.

Тут к нам на пароход пьянаго купца принесло.

Скуластый, узкоглазый, штаны в голенища. На самой пристани он съездил по уху своего приказчика, причем тот как-то особенно ловко на отлет размахнулся фуражкой и приложился к хозяйской руке. На пароходе купец по первому разу шум поднял. Пристал к одному юному офицеру…

— Кабы за деньги да генералом можно было быть, так я давно бы в апалетах щеголял… Дело не мудрое… Только еройственный голос имей. А ты хотя и офицер, а рыла от меня не вороти, ты поглянь-ко, что у меня за голенищем складено…

— Полегче, купец, полегче, стал унимать капитан.

— Это ты кому — мне?

— Вам-с.

— Мне, ах ты подлец! Иди-ко в трубу с машинистом разговаривай. Да не суйся, коли твово ничтожества не замечают. Ты как думаешь, ты разозли меня, так ведь я что. Возьму я у него у Ефимыча этот пароход, да и прогоню тебя в три шеи, только и всего. Капиталов нам славу Богу хватит.

И капитан уходить прочь, видимо теряясь перед неотразимой логикой купецкаго могущества.

А по течению то и дело встречаются разбитыя коломенки15). Вон указывают место, где одиннадцать коломенок с железом и казенными ядрами утонуло. Только вода над ними немного вскипает, а то бы и не заметить их вовсе. Оказывается, что была непогода, раскачало их ветром, разметало бортовую обшивку и образовались течи. А там — прямо на дно. Где по берегу балаган стоит, там супротив непременно на дне барка застряла, а таких балаганов много. В одну только бурю,

продолжавшуюся два дни, от 4 до 6 мая, между Елабугой и Лаишевым шестьдесят два судна разбило.

— Это еще что! Противу летошняго в Каме вода больше держит. Мы паузились летось здесь на аршине и двух вершках, а теперь на двух аршинах!..

— И ничего ты–то мне сделать не можешь! слышится негодующий голос пьянаго купца. — Ты глянь-ко, что у меня за голенищем складено, да тогда со мной и разговаривай!

 

VIII. Челны и Пьяный-Бор. — Крестьянский ворог. — Удел. — Прикамския пустыни.— Река Ик и иковцы. — Предание о Ермаке.

Пароход лениво ползет по Каме. Жаркий летний день томит до того, что даже лоцман у рулеваго колеса жмурится на солнце и зевает. На палубе старик-мещанин из Елабуги, в большом зеленом картузе, с громадным козырем в виде навеса, рассказывает уже десятую сказку про Ермака Тимофеевича. Я словно сквозь сон слышу:

— И повелел Ермак Тимофеевич оноё татарскую царевну поставить пред свои ясныя очи… Сейчас атаман, Иван Гвоздь, в бранные доспехи снаряжался, брал меч свой булатный, что всей-ли татарве карнаухой грозён был…

Старик, словно во сне, через силу доканчивает свою сказку. Не говорит, а будто каплет. Я тоже сквозь сон его слушаю. Сморило совсем. А река медленно струится по сторонам; еще медленнее сменяются по берегам щедро облитыя солнечным светом жидковатыя рощи, кое-как поднявшияся на месте вековых порубленных боров, как хилое и золотушное поколение детей, сменившее когда-то сильных, рослых и здоровых отцов. Наконец, сквозь тяжелый полдневный сон слышу я свисток… Колеса шибче заработали, пароход стало встряхивать…

— Сейчас богатая пристань будет. Челны!.. Вы кажется любопытствуете?

Смотрю, тот же старик с зеленым картузом будит меня.

— Тут страсть, что хлеба сплавляют… Ишь — сколь барок понасажано…

Действительно, берега сплошь унизаны свежими барками. Далеко пахнет сосною. Под солнцем даже их в пот ударило — янтарная смола проступает сквозь барочную обшивку; на барках никого: точно сонное царство какое-то. На самом берегу правильные ряды хлебных сараев. Из-за них едва-едва мерещутся кровли и ярко горят на солнце золоченыя главы церквей.

— Сюда со всей округи купец идет — хлеб закупать. Есть такие, что по триста тысяч кулей сплавляют, вот как! Тутошний купец, будем так говорить, левиофан-рыба, промежду других. У него за голенищей столь складено много, столь много… Только одного в них нет — по человечеству не понимают.

— Как это?

— Придут крестьяне, которые должны ему — он зимою задатки задает, чтобы по малой цене хлеб взять. У мужика, звестно, зимой нужа лютая… Ну а к лету бывает, цены в гору въедут… За рупь порядился, а цена три! Сойдутся мужики к ему, к левиофану-то, и давай молить его… А он сидит у окошечка, чай пьет, и точно никого перед им… Молчит, да воздыхает. Видал я раз, как мужики наши по этому самому случаю плакали. Стоят сердешные, седые которые, и, что ребята, ревмя ревут: помилуй Степан Ефимыч. А Степан Ефимыч стакашек за стакашком холостит себе знай и умом не ведет. Вот они какие. Ноне на жида все валят; я тебе скажу одно: с жидом куда вольготнее, чем с нашим православным купцом…

Отсюда все грузы идут к Рыбинску. Как мужики-хлебопашцы, точно также и бурлаки вовсе не имеют повода радоваться своим нищенским заработками. На барках поставленные купцами прикащики дерут такия цены за харчи, что вятские и пермские судоходы денег никогда не увидят; поэтому, случается, переймет их где нибудь другой левиофан, они и бросают хозяйския суда посередь реки, на произвол судьбы, пока хозяин, в свою очередь, не перехватит с следующаго каравана.

— Мы, родимый, тутотка грабежом живем, поясняли мне в Челнах.

— У нас, будем так говорить, без грабежа нельзя, потому нас и в хвост, и в голову. Оглядишься, ну и сам давай за тоё-жь рукомесло…

На отмелом побережье сложены «уточками», как выражаются здесь, т.е. углами вверх, полешко к полешку, выловленныя из реки дрова: сушатся на солнце. Часто плоты с ними разбиваются — местные рыболовы и пользуются. Как хозяина не найдется — себе на пользу. «Эта рыбка у нас в лесах растет, смеются они. — Эта рыбка у нас в чести, ни потрошить ея, ни солить, хоша год пролежит тебе не попортится!.. Ну и покупатель на нее ласковый, согласный».

Около Челнов большой затон, где зимует множество судов и камские пароходы с баржами. В этот затон заходит крупная рыба, а раз случилось даже и чудо, созданное верно кем-либо из местных остряков.

— Как бы ты думал, разсказывал мне тот же, наклонный к баснословию старик в зеленом картузе, — белугу раз в Челнах поймали… Совсем князь-рыба; билась, билась, наконец-таки одолели, вытащили. Потрошить давай, взрезали утробу, а в утробе-то, Господи милосливый, человек, и совсем как есть целый… Проглонула она его, как был в красной рубахе, да плисовых шароварах, так в них и остался. И сапоги целые!

— Рантовые? заинтересовался рыбак около.

— А уж этого, друг ты мой, не знаю.

Челны совсем городком смотрят. Постройки на широкую ногу; дома деревянные и каменные в два этажа построены; улицы прямыя, широкия. Сараи тоже чудесные — просторные; видимо выводили, не жалея камня и дерева. Самые лучше амбары и лабазы у удела18). Удел их отдает в наймы под хлеб, сам же им вовсе не торгует. Камень для домов и сараев вырабатывается из местных плитных ломок тоже уделом.

— Этот удел шибко нас опружил19)! Куда не сунемся — везде он. Камень — его, лес его, земля его, только вода наша, да и то пароходы, которые распугали рыбу-то. Рыбка Божья — она шуму не любить, тихих пристанищ ищет. Где люди хитры, там и рыбка по ним тоже хитрая стала. Ты вот про удел поспрошай-ко в Пьяном-Бору, там тебе скажут. Истинно объел он и опил нас. Ничего нет у крестьян: все ему на потребу пошло. Брюхо у его несытое, сколько туда не вали — все еще место будет. А что удел упустил, то купец сожрет. Тут, надысь, какое дело было. Комаров промышленник такой у нас, в удельных лесах порубил дрова, с согласу чиновника, а время было пьяное, народ с праздника еще не очухался. Комаров выставит вина — мужички к ему, что мухи налипли. Он и подговорил их принять на себя эти дрова-то; те по простоте-то и прими. Теперь с крестьян взыскивают пять тысяч. Избы которыя, скот продают, а им-то, мужичкам, есть нечего, пить нечего.

Пьяный-Бор обдержался весь. Ничего нет. Скотину выгнать некуда: все кругом удельное. Выйдет коровенка травы пощипать — пятьдесят, шестьдесят копеек штрафу, да заморят еще хозяина по мытарствам разным. Видя, что пяти тысяч с пьяно-борских крестьян никак не взыскать, хоть и остальныя клети21) продай, удельный чиновник придумал такую штуку. С двух сторожей следует штрафу тысячу шестьсот рублей. У них ничего, ни кола, ни двора, и взыскание потому совсем безнадежно.

— Вот, братцы-мужички, возьмите на себя за них за двух поруку, тогда я вам на год эти пять тысяч отсрочу.

Таким образом оказывается, что за год на 5,000 р. уделу угодно получить 1,600 р.%. Это даже и жидам-закладчикам казалось бы зазорно. И подобных фактов не один. Приведенный только наудачу выхвачен из целой массы других, таких же.

— У нас удел обрал всю землю, осталась одна гористая, овраги. На наших овражках — ни лесинки. Прежде своя земля была, купленая… Луга были — лугов нет.

— Куда-ж делась?

— А слышь ее удел защищал от башкирцев, ну и перевел на себя.

— Да как же это?

Как ни объяснял мужик — видимо человек темный, чувствует обиду, знает, что ограблен, а как, на основании каких статей — ему неизвестно. В продолжении одного лета на коровах удел собирает до шестисот рублей штрафов. Ему это даже выгоднее, чем отдавать луга в кортому22). Бьют со всех сторон. Вез татарин через удельный лес дрова, вырубленныя законно, с согласия владельца, в дальнем татарском лесу. Удельный сторож захватил его: у нас де порубил. Давай стрелять — ранил татарина. Дело объяснилось в пользу последняго; что же вы думаете — явился этот стрелок на скамье подсудимых? Ничуть не бывало, его только перевели сторожем в другой участок. Тем дело и кончилось. Вообще всюду по Каме, где удел, крестьяне бедствуют страшно. В бывших помещичьих имениях крестьяне живут теперь хорошо, оправились, в удельных — деваться некуда от прижимки. Когда хотели открыть здесь ссудную кассу — крестьяне воспротивились.

Все стали объяснять: ваша же выгода, к кулакам за деньгами не пойдете…

— Так-то так, а только и ее удел опишет.

До того здесь все напугано уделом. Жадничает он, действительно, сверх меры. Протекает через Пьяный-Бор речка Пешорка, извилистая и живописная. Удел забрал по ней несколько площадок побойчее и застроил кабачками. Хотели было крестьяне свой общественный кабак открыть — нельзя: удельные есть. Площадь около пьяно-борской церкви большая, тут и базары

воскресные, и ярмарки праздничныя. Место ходкое; удел нацеливался, нацеливался, да и оттягал ее.

— Из-под самых глаз! хлопают себя руками пьяно-борцы.

Несчастных не сосет только ленивый. Сколько паразитов налипло на них — не счесть. В Елабужском уезде, в Пьяно–Борской, Чекалдинской, Лаушкинской волостях кулаки зимою задают за хлеб по 20 к. за пуд. Летом цена случалась до семи гривен, а то и до рубля доходила, ниже сорока копеек не падала — все равно. Попы здешние тоже своего не теряют. Один из них, чекалдинский, чтобы больше свадеб было, распустил слух о намерении правительства брать в солдаты девок. Темный народ струсил и давай окручивать дочерей за кого попало. Браков было бездна. Он же стал молебны служить в долг крестьянам. Года два продолжал эту операцию и когда за крестьянами насчитал несколько тысяч — к мировому посреднику. Через этого Соломона праведнаго и взыскания произвел с надлежащими процентами, продав крестьянское имущество с публичнаго торга.

— Уж такая забироха был! вспомниают чекалдинцы своего жаднаго пастыря.

— Теперь удел до наших ловов добирается!

А около Пьянаго-Бора ловы, действительно, могут быть чудесные. Против самаго села в озерах попадаются сомы пудов до пяти. Повыше, против ключей, есть островок. Пошли туда черемисы дрова рубить. Слышут, какой-то шум около. Точно что-то громадное бьется в воде. Побежали — и действительно чудище какое-то обсохло на мелко-речье, ворочается, мутину вокруг такую подымает, что и не разобрать. Черемисы думали чорт и струсили. Бегом домой. Пришли русские — оказалась в ложбине колосальная белуга, пудов в пятьдесят.

— Отчего имя такое дали — Пьяный-Бор?

— А по всей нашей округе — пьяная земляника ростет*).

Леса отсюда опять пошли. По обеим сторонам Камы — дрема безпросветная. Сама река среди них кажется необыкновенно пустынною. Из круглых зеленых облаков молодой и веселой липы стройно выскакивают верхушки елей и правильныя красивыя пихты, так напоминающия южные кипарисы. Ими горы покрыты точно острыми шпилями. Удивительно эфектны оне в золотистом блеске летняго солнца, резко выделяясь темными силуэтами из зеленаго царства кудрявых лесов, лениво спящих в зное и свете по скатам и крутогорьям. Кама суживается здесь, но вода струится еще тише и медленнее, точно и она поддалась поэтической дреме обступивших ее зеленых вершин. Все это место красивое, сочное, лесистое, называется Тихими-Горами. Солнечный свет, кажется, постоянно зыблется на этих горах, тихих потому, что здесь ни сильнаго ветра, ни штормов не слыхали. Караваны барок отдыхают среди этого задумчиваго приволья. Штормы начнутся опять, в Пьяном-Боре, где горы отходят назад, открывая лениво текущую реку на жертву северовосточному ветру.

— Тут чаща такая — не пройти. Липняк, орешник, мелкий дубок переплелись. Солнцу скрозь не пробиться; там в сырых низинах грибу раздолье, высоко подымается. Черви кишат, змеи даже водятся. По Каме змеи здоровые. Иная в руку. Есть по чернолесью поселки, народ совсем темный живет. Точно и до него солнце пробиться не может. Шибко пьют у нас. Вина сколько хочешь. В одном Сарапуле четыре, да в его уезде в Елабужском, вместе шестнадцать больших винокурен. Большия деньги обирают. Наши крестьяне сами было хотели обществом держать завод, все бы доходу больше было — писаря помешали. Вопче, милый ты мой, одно тебе скажу — по всей нашей округе писарь самая первая язва. Вон, вишь, Сослоуши — татарская деревня.

— Вижу. И я стал всматриваться в чистенькия избы, словно дождем обмытыя на некрутом берегу.

— Там народ живет хорошо. Главная причина — питейнаго дома к себе не пускают. Хотели было силой, писарь верховодил, мироваго улещал, чтобы кабак к ним, татарам, посадить безпременно; ну, бунт вышел. Сказывают, двух мухаметов в Сибирь сослали, а кабака все-ж у них и посель нет.

Село Тихия-Горы Ушаковым живет. Ушаков поставил здесь химические заводы для обработки купороса и купороснаго масла. Серный колчедан для этого добывается в дали, в Гороблагодатском округе, по реке Салде, и сплавляется в Каму по Чусовой. Количество такого сплава в иной год доходит до 860,000 пудов. Самые заводы на вид крайне не казисты, а между тем, дело в них делается большое, миллионное. Самое село Тихия-Горы видно еще издали. Река там делает излучину и над нею, где берега совсем сходятся, точно в воздухе висит оно с своею стройною белою церковью.

Народу живется здесь плохо. В самое лучшее время больше пятнадцати рублей в месяц семья не заработает; кругом места людныя и цены на заводе постоянно сбиваются пришлым голодным людом. За Тихими-Горами Кама ширится. Берега точно засыпаны селами. У самой воды — русские, подальше отойдя, среди лугов, мерещутся татарския и башкирския. Деревянныя мечети под косыми лучами солнца точно загораются.

— Башкирам беда теперь! Солдат нужно натурой ставить. Давно это было, у татар и у башкир разная солдатчина оказывалась. Башкиры за место ее лошманили*). Лиственницу из Перми, из-за Урала сплавляли сюда. Теперь под серую шапку должны. И солдаты же из ихних выходят! Поросенок уронит… Жидкий народ, еще наших тошней.

По всем здешним местам чудесныя охоты: охоться по всему берегу. Сын пароходо-владельца Сироткина, повыше Балахны, в восьми верстах, не раз бивал лосей. Медведей по здешнему чернолесью тоже сколько хочешь. У вотяков даже есть очень остроумный способ заставлять медведей самих избивать себя. На ульях устраивают род качелей — самобитка. Сверху висит тяжелая чурка. Она мешает медведю добраться до лакомаго меда. Он ее лапою — она раскачается и по морде мишку. Тот ее опять лапою — она его снова в лоб. Медведь чем больше злится, тем сильнее бьет, и темь сильнее дует его чурка. Наконец, царь вотяцких лесов окончательно стервенеет, теряет всякое соображение и ведет с чуркою смертельный бой. В результате — ничем непопорченный мех и спасенный от лохматаго лакомки улей.

*) Лошман — доставка лесу сплавом. Слово удержалось до сих пор.

Есть счастливыя места, где вотяки таким способом добывают по нескольку зверей в лето.

— Дерево — дерево, а такого зверя превозмочь может! изумился старик-елабужец, вместе со мною слушавший разсказ о злосчастных медведях прикамских лесов.

Невдалеке от устья реки Ик — Кама стала совсем красавицей. Гряды береговых гор одна за другою вступают в реку крутыми откосами, то серыя и песчаныя, то зеленыя от покрывшаго их леса. Позади за ними смутно рисуются другия, еще далее мерещутся едва–едва, словно туман лежащий на воде — третьи. Кое–где на самых горбах стоят церкви. Часто далекий выступ маревом чудится, а из этого марева ярко сверкает золотистая искорка. Подплываем ближе, искорка разгорается в золотой купол, купол выростает в целую церковь. Тут народ живет богато. Иковцы своею предприимчивостью славятся на округу. Они торгуют лесом, заготовляя его в казенных дачах, сеют много хлеба, умеют избегать кулаков-скупщиков. Большинство богатых елабужских купцов из приустьинских икских крестьян вышли. Все это народ пошире остальных. Умеют наживать, умеют и тратить. Так, например, Стахеев пожертвовалъ 200,000 р. на устройство реальнаго училища, выстроил десять церквей на Афоне и еще более воздвиг храмов по Вятской губернии. Иковец встретится на всяком базаре, даже на Волге. Иковцы заезжают с товарами и в отдаленную Сибирь. Им вообще не сидится на месте. Дома и жены их тут, а сами хозяева — ищи вчерашняго ветра. Раз в год явятся, сходят в церковь, попарятся в бане, отдохнут дня два–три и опять, смотришь, уж снимаются с якоря.

Бродяга-иковец даже мало прилежит к своему селу. Архангельский крестьянин, уходящий на долгие отхожие промыслы, весь свой заработок убивает на то, чтобы дома вывести избу попросторнее, да повыше, яруса в два с мезонином, украсить ее зеркалами, немецкою мебелью, картинами почуднее. Иковцу все равно. Как отец и дед его жили, так и новое поколение живет. Лучше хоронить деньги, и он бережет их пуще глаза. Поэтому в икских селах хороших построек вовсе нет. Бабе и так хорошо, а мужу все равно — редко домой попадает. Когда наш пароход, пыхтя и выбрасывая тяжолые клубы чернаго дыма, проходил мимо — иковския бабы и девки с гребня поспешно сбегали вниз к пристани. Ветер во все стороны разбрасывал яркия полотнища их пестрых сарафанов, на солнце кумач горел как полымя, веселая песня не совсем скромнаго содержания неслась к нам на встречу.

— Ну и бабы! с видимым удовольствием вздыхает сосед.

— Здесь баба дорогая! Двух мужиков ограбить может. Силы в ей сколько хошь. С здешней бабой без ласки нельзя — обидит.

— Нет бабы лучше, как на Ике… Ходовыя! С баркой управиться могут; глубже ея плугом земли не взроешь… Ты как думал? Иковская баба есть, Матрена, с ружьем на медведя ходит; этакого ипостаснаго зверя бьет!.. Вот оне какия тут!

Жаль было, что пароход уходил так быстро. Казалось весьма интересным вглядеться в быт этой своеобразной бабьей республики; но времени не хватало: целью поездки был Урал. Каме поневоле приходилось отдавать очень мало. За Иком поднимались по берегу глиняныя горы. Я не сходил с палубы, любуясь эфектами яркой зелени дубняка на красном и коричневом фоне растрескавшейся и разщелившейся глины… Совсем не видать иной почвы. Кажется, что корни уходят прямо в глину. Невольно воображение рисует другия картины далекой страны, где горячее южное солнце спалило землю и цепкие корни редкой поросли глубоко пробираются в недра пустыни, жадно высасывая оттуда скудную влагу. Материнская грудь кормилицы-земли изчахла там под знойными лобзаниями безоблачнаго неба… Здесь оно, слава Богу, не так горячо. Вот дождевая тучка стороной идет, обливая жаждущие влаги луга обильным дождем. Опять Кама сузилась, вновь начинаются сочныя, зеленыя, красивыя места. Вот устье реки Ижа, против такого же устья Ика. На верховьях Ижа — знаменитые заводы, верст за 200 отсюда. Мы плывем мимо татарских, башкирских и русских деревень. И странное дело, оказывается, что русские здесь были очень церемонными завоевателями и колонизаторами. Они заняли под свои поселки худшия места. На лучших сидят башкиры, на средних — татары, на самых неспособных — русские построились. Чуть лужайка поярче — татарское или башкирское сельбище; русь гнездится на глинистых горах. Разумеется, устья — места подходящия для сплава, у нас. Сюда татарин и не ходит, совсем не его дело, не умеет он пользоваться этим. По Ижу, например, весною ходят барки, беляны, летом плоты бегут, но ни на тех, ни на других, ни на третьих нет чужой молвы, нет бусурманскаго облика. Скуластая и узкоглазая татарва только с берега любуется на кипучую деятельность христиан и не завидует ей, хорошо зная, что русский бурлак не свое гонит, а хозяйское, не на своем плывет, а на хозяйском. Не завидует татарин потому, что он лучше ест и лучше живет, чем наши вятчане и пермяки. Тут и купцы татарские есть. И нужно сказать правду: они к своим гораздо лучше относятся, чем русские к нашим. Все эти Бикмаевы, Юнусовы, Тевтелевы вовсе не пользуются дурною славою, а последний даже избран муфтием в Уфе. В противоположность Ижу — Ик река совсем пустынна. Предприимчивые иковцы работают на чужой воде; по Ику, не смотря на его доступность маленьким пароходам, не гонят даже сплавных судов весною. Изредка только из притока Ика, Мензелинки, выползет жалкая лодченка, пощупает неводом воду и спешит назад. Белицкие едва могли поставить на Ике мельницу: так сильно течение, так глубоко, что запруды здесь трудны и зачастую их сносит прочь.

— Омутистая река наша… Сколь в ей нечисти! говорят иковцы. — Сказывают, есть такия места, которыя Ермаком закляты. Туда он свои клады хоронил. И пононе пойдет кто туда купаться, его нечисть эта самая за ноги на дно тянет. Не осилишь — Господа забудешь помянуть, и не видать тебе света божьяго! Тут-то над Иком, ежели по ночам прислушаться, в воде разный язык слышен, словно бы из одного омута в другой перекликаются… Страх возьмет!..

— Откуда же в Ик попал Ермак?

— Тимофеевич-то! Слава Богу! Ему ежели не попасть, так кому же. Он здесь от царских приставов долго хоронился. Но только и ему поперег горла подошло… Устье-то воевода как-то занял и давай вверх на него тучей надвигаться. В берега не уйдешь, ишь крутоярье какое!.. Ничего тут не поделаешь!.. Думал сначала Ермак бой принять, да силы у него не хватило… Выплыл он с лодкой своей посередь реки и взял с собой только одну любимую царевну татарскую Алмаз.

— Как?

— Алмаз царевна прозывалась. Выплыл это он и крикнул: ах ты гой еси, река Ик могучая, кланяюсь я тебе всем добром моим: серебром, золотом, камением самоцветным, товаром дорогим… И побросал в реку всю казну свою. Замутилась река, приняла Ермаково добро… Тогда он взял меч свой булатный, напоследок царевну Алмаз поцеловал в уста сахарны, да как полоснет — так на смерть прямо… Взял он это ее, голубушку, и в воду!.. Бултых!.. Опосля он давай молить реку Ик, чтобы вызволила его из лихой беды, спасла от конца неминучаго. Ну река Ик богатыря послухала… Не успел он еще в свое становье вернуться, как поднялась непогода, взбушевал Ик и потопил царския суда с приставами и московскою дружиною! С таё самое поры Ик и помутнела… Омутами ее всю затянуло, потому что она в этих омутах казну Ермакову хранит.

Меня поразило сходство этого предания с волжскою легендой о том, как Стенька Разин подарил Волге-матушке персидскую царевну. Когда я записывал это между моими соседями спор поднялся.

— А знаешь ли ты кому Ик река свои клады отдаст?

— Кому?.. Никому не отдаст… Что ей отдавать…

— Ан отдаст!

— Ан нет!.. Скажи, если знаешь?

— Старцу отдаст, который по старой вере живет… Святой старец такой объявится. Когда перестанут старую веру гнать и по всей Москве будет нашим вольно молиться и в свои била звонить, тогда придет сюда старец благочестиваго жития и станет здесь большой скит на Ике-реке ставить… Построит келии, амбары всякие, пристани, а на храм Божий казны у него не хватит. Ну он тогда возьмет лодку, выедет посередь реки, как Ермак, и взмолится Ику, чтобы тот ему свою казну схороненную отдал. Река и отдаст казну. И станут в месте этом, и день, и ночь, панафидки по Ермаку служить и по татарской царевне Алмаз, убиенной Тимофеичем, молиться… И воздвигнется тут храм, и будет ему всякая слава и честь и великолепие!..

— Скоро это?..

— Скоро, скоро!.. Будет у нас царь такой, который немца изгонит и свою старорусскую, исконную, кондовую веру вспомянет… Иргизских старцев на Москву созовут, тогда станут они вкупе и в любви с митрополитами стадо свое пасти!..

Читать оригинал в формате pdf.

 

Немирович-Данченко В.И. Урал. Очерки и впечатления летней поездки. Русская речь. Журнал литературы, политики и науки. Декабрь, 1881. СПб., 1881 стр.21

 

Стр.21

Есть, например, два утеса на Чусовой: разбойник – на юг от Кыновского завода, и у самого завода Мултук. Это Сцилла и Харибда для уральских сплавщиков. Особенно у Разбойника – спокон веку разбивались сотни барок. Скольких жизней он стоил – и не сочтешь. как ни просило местное население снести его – официальная мундирная наука, ничего не делающая без чудовищных смет и выгодных ассигновок, признавала это невозможным. наконец, в 1876 году простой купец Стахеев из Елабуги, на свой счет и своими рабочими, взял, да взорвал камень. Это был опаснейший пункт на Чусовой. Что речные инженеры и полиция делали ранее – никому не известно? В одном 1874 году у этого утеса разбилось тридцать барок с железом.

Кунцевич Г.З. История о Казанском царстве или Казанский летописец

Из книги: 
"Белов В.Н. Елабужский край на страницах печатных изданий Российской Империи. 
Библиографическое исследование. /- М: Издат. «Перо», 2014. – 428 с."

Кунцевич Г.З. История о Казанском царстве или Казанский летописец. Опыт историко-литературного исследования. СПб., типография И.Н.Скороходова, 1905 стр.352-364

В настоящем исследовании автор подробно анализирует главу о «бесовом городище» с точки зрения проведения аналогии его описания с Чертовым городищем близ Елабуги анализируя, изданные на современный ему момент, источники. В большинстве своем это материалы Н.Рычкова, проф. Эрдмана, К.Н.Невоструева, И.И.Шишкина и Д.К. Зеленина. Приводятся и выдержки из произведений перечисленных исследований. В целом – у автора не вызывает сомнения тот факт, что в «Истории о Казанском царстве» речь идет о Елабужском Чертовом городище.

Читать в формате pdf.