Месяц: Октябрь 2016

История и культура населения Елабужского края в раннеананьинскую эпоху /VIII-VI вв. до н.э./

Археология и топонимия Елабужского края

Невоструев К.И. Ананьинский могильник Вятской губернии, близ города Елабуги. М.: Синодальная Типография, 1871. — С. 75-112

В отрывках из Булгарского летописца XVI в. Шереф-Эддина, помещенных в Ка­занских Губернских Ведомостях за 1852 г., в № 45-м, между прочим, читается, что Тимур-Аксак, взяв и разорив Суддум — Елабужское Чертово городище, посетил могилы последователей (Магомета), находящиеся на устье Туймы. Слова эти обра­тили на себя особенное наше внимание, и, прочитав их, в декабре 1855 г. мы пи­сали в Елабугу к просвещенному и благоснисходительному корреспонденту наше­му, знатоку Елабужских древностей Ивану Васильевичу Шишкину: не указывает ли предание и нет ли каких признаков и памятников существовавшего при устье Тоймы или где по близости древнего Татарского или другого кладбища, насыпи или кургана? Г. Шишкин отвечал, что «река Тойма впадает в Каму при подошве той самой горы, на коей стоит Чертово городище и что здесь никаких признаков бывшего какого-либо кладбища нет, а есть-де какое-то старое кладбище от Елабу-ги верстах в пяти (на юго-восток), а от деревни Ананьиной и реки Тоймы с вер­сту, которое и доныне называется Могильником, и сказывали, что прежде на нем вырывали камни, полагательно надгробные, с надписями ли — неизвестно; жите­ли развозили эти камни по домам». Соображая, что река Кама, как гласит темное предание, протекая некогда под самым городом Елабугой, могла быть поэтому го­раздо ближе к деревне Ананьиной и там принимать в себя Тойму, мы заинтересо­вались Могильником и просили от нашего благосклонного корреспондента даль­нейших о нем известий. Г. Шишкин обещался в удобное время осмотреть Могиль­ник, и следующею (1856 г.) весною, приобретши несколько медных, как он писал, вещей, отмытых в Ананьинском Могильнике тогдашнею высокою водою, весьма обязательно переслал оные к нам. Вещи эти были не медные собственно, а сме­шанные с другим еще металлом — бронзовые, и были следующие: 1) длинный прут, согнутый в круг, или жгут, с петлею на одном конце для зацепки другого, 2) так называемый кельтский топорик, 3) долото к острию полукруглое, 4) вид бараньей головы, служившей может быть украшением, 5) продолговатая полукруглая под­веска или серьга, 6) длинная желобоватая бляха и 7) конские удила железные, то­гда как все прочие вещи — медные или точнее бронзовые. «На Могильнике, писал мне при этом г. Шишкин, приметно были похоронены люди кто-нибудь из лучших. Здесь видны два кургана, на одном из них и камень был найден. Я намерен в них порыться». При письме приложен был чертеж всей местности. Помянутые, при­сланные нам г. Шишкиным, бронзовые вещи обратили на Могильник, относящий­ся по ним к глубокой древности, все наше внимание, так что мы, снабдив Ивана Васильевича известными Русскими по части раскопок сочинениями, усильно про­сили его, достаточно по ним приготовясь, действительно произвесть, если можно, раскопку Ананьинского Могильника. Однако же общее наше желание в том 1856 году встретило препятствие со стороны местных жителей, удельных крестьян, ко­торые не дозволяли Шишкину произвесть и малейшие раскопки. Это побудило его обратиться к Удельному начальству, — и дело отложено было до следующей вес­ны. Мы присылали новые сочинения по части археологии и в особенности разры­тия курганов и давали советы, тщательнее изучать их и самую раскопку произво­дить с крайней осторожностию и наблюдательностию. Когда управляющий Удель­ной конторой, не объясняя причины, весною отказал г. Шишкину в дозволении ра­скопок, а между тем сам своими людьми, без надлежащих сведений и правил, а по­тому и без результатов, в Ананьинском Могильнике рыл яму аршина в четыре: то г. Шишкин (от 21 апреля) весьма разумно просил нас употребить старание, чтобы дело раскопки поручено было кому-либо из членов Археологического Общества. Посему мы и обратились письменно к покойному Павлу Степановичу Савельеву, объясняя ему важность Ананьинских курганов и бесполезность для науки удель­ных раскопок. Последнее подтвердилось вторичными столь же беспорядочными и безуспешными разрытиями со стороны удельной: «в разных местах они изрыли землю, писал нам И.В. Шишкин от 1 июля, и опять в некоторых зарыли и все пе­ремешали, и будто бы нашли несколько вещей… я непременно к депутату съезжу и узнаю подробно, какие вещи найдены и как нашли; и если бы привелось мне раз­рывать, то постараюсь указанным порядком это делать, не торопясь. Курганы не то что высокие, а они низкие и как будто срытые… Их два: на одном найден был камень, но мне желательно узнать на другом-то, нет ли такового. Удельные хотя и на нем вырыли яму, но небольшую, и не могли, может, потрафить на камень. В этих курганах приметно было кладбище: вырываются угли, сгнившее дерево и пли­ты каменные, накладенные друг на друга…». Но П.С. Савельев, с сочувствием ото­звавшись о важности указываемых и предлагаемых ему раскопок, по другим сво­им занятиям не нашел возможности сам приступить к ним или исходатайствовать у Археологического Общества назначение на это другого какого-нибудь лица, а от­ложил дело впредь до удобного времени; но вскоре за тем скончался. При таком неопределенном положении пропущено было и это лето 1857 г. и раскопки отло­жены до будущего года. Между тем к чести И.В. Шишкина, заметим и это, — он дея­тельно старался разузнать и приобрести от Татар на их языке рукописи о царствах Болгарском и Казанском и сделать точные снимки с Татарских, в Елабужском уезде, надгробных памятников, — и, сколько мог достать, Ив. В. благосклонно сообщил нам две таковых рукописи и два снимка, и сверх того некоторые вновь приобретен­ные им вещи из находок в Ананьинском Могильнике. Обе помянутые Татарские ле­тописи препровождены были нами в Спб. в Императорскую Академию наук, и одна из них оказалась списком с Булгарской летописи Шереф-Эддина, из коей выписки помещены Березиным в «Булгаре на Волге» стр. 82-90; о судьбе другой Татарской ле­тописи, составленной 992 г. Гиджры (от Р. X. 1584), из коей мы, как и из предыду­щей, заимствовали известие о Елабуге, доселе мы ничего не знаем. Сообщены были известия (но не более) о существовании у Татар и других каких-то летописей. Кста­ти об этом: недавно писал мне из Мамадыш (Каз. губ.) некто Д.В. Хлебников, хоро­шо знающий Татарский язык, что у одного тамошнего знакомого ему муллы есть ка­кая-то дорогая летопись Эль-борак тауйарих (т. е. История об ослице Бораке). Здесь повествуется о начале Иерусалима, о происхождении этой ослицы Борак, на кото­рой Магомет якобы возносился в одну ночь из Иерусалима на седьмое небо, об Алек­сандре Македонском и о построении им разных городов, о взятии Тамерланом Юнан-Адрионовых (?) городов — Сюддума и Буляра (т. е. Булгара), и об этом Адрионе, по­бросавшем несметные богатства в озеро, находящееся недалеко от означенного Бул­гара в Спасском уезде Казанской губернии и пр. У Елабужских Татар главным обра­зом я сам искал, но тщетно, упоминаемой Арабскими писателями летописи: «Тарих Булгар» — Истории Булгара, каковую составил будто бы во второй половине XII века кадий города Булгара Якуб-ибн-Номан. Что касается до вышеозначенных, достав­ленных мне, двух снимков с подписей на надгробных Татарских памятниках: то оба они, один из деревни Тураевой в 40 верстах от Елабуги (вверх по Каме), другой близ села Мещерякова в 30 верстах, оказались не древними (XVI века) и неважными. Ме­жду тем я посылал еще некоторые пособия и руководства к задуманному нами важ­ному предприятию разрытия древних курганов. Но Вятская Удельная контора вес­ною 1858 г., снова отказав в раскопке г. Шишкину, поручила произвесть оную своему чиновнику г. Алабину. Он, в июне прибыв на место, пригласил в соучастие к себе и г. Шишкина. И надобно отдать честь тому и другому, что они, запасшись означен­ными руководствами по курганной части, тщательно и осторожно вели дело «с Фун-дуклеем в руках», как писал мне г. Шишкин, все наблюдали, записывали и сообра­жали. Г. Алабин составил обстоятельную (хотя не везде точную и удовлетворитель­ную) Записку об этой раскопке и найденных вещах, которая и отпечатана в Вестни­ке Географического Общества 1860 № 6. Из этой Записки и нарочитого о том же ко мне письма г. Шишкина оказывается, что из вышеозначенных двух курганов на Ананъинском Могильнике приступлено было к раскопке большого кургана, имею­щего в окружности 219 шагов, высоты через верх от основания 15-20 шагов, в отве­се некоторые места имеют до 3 аршин. Издревле и до наших почти времен, говорит Алабин, вокруг холма росли высокие деревья обыкновенной в тамошней местности осокори (род тополя) и на вершине его, по уверению старожилов, были большие камни, якобы с какими-то знаками или письменами. Из того, что некоторые скеле­ты находились в незначительной от поверхности глубине, г. Алабин заключает, что курган, каждогодно затопляемый разливом Камы, прежде был несравненно выше. Мы думаем, что это замечание напрасно. Как увидим ниже, в бронзовый период, к коему относится наш Могильник, курганы вообще были невысоки; таковы и Киев­ские могилы у Фундуклея…, с коими Ананьинский имеет близкое сходство. При ра­скопке в самом начале кургана (со стороны деревни Ананьиной) под слоем земли из чистого и рыхлого чернозема (в 3 четверти аршина) оказался круглый вал (в 28 ша­гов окружности), с южной стороны коего было большое отверстие или выход (в 9 шагов). Он обложен в два и три ряда, без всякой смазки, каменными необделанны­ми плитами, шириной четверти в 3 и 4, толщины вершка в 2 и 3, лежащими, как выше показано, косвенно ребром одна на другой. Внутри этого вала или круга было довольно пережженной земли, такой же глины и угольев, и оказалось три положен­ных скелета. От этого каменного вала раскопка шла вдоль по всему кургану на про­странстве (по письму г. Шишкина) 28 сажен, глубокою и широкою (в 3 аршина) ка­навою. Через 13 сажен от круга копающие, по словам г. Алабина, наткнулись на ка­менную гряду или такую же насыпь, сделанную поперек кургана и обложенную ка­менными плитами, потом в полусажени оказалась другая, параллельная ей, только гораздо короче, такая же каменная гряда, а за нею обнаружилась каменная стена не более аршина толщины. За сим курган заключался таким же круглым валом, покры­тым каменными плитами, как и начальный, только он был поменьше и отверстием обращен совсем в противоположную сторону — к северу. Впрочем, на аршин от него оказался еще каменный одр, а за ним каменный же помост из больших плит, сло­женных одна на другую и покрывавших скелетов. На всем этом пространстве, от первого до последнего круга, и несколько еще за ним, найдено 46 или точнее 48 ске­летов…

К объяснению Ананьина Могильника, «исполненнаго глубоких тайн и высока-го интереса», г. Алабин делает несколько предположений и соображений. Отметим из них следующие. 1) Из обряда трупосожжения, который был общим (?) у перво­бытного человечества, и о существовании коего в древнейшей Руси говорят Араб­ские писатели Масуди и Якут (Карамзина Ист. Гос. Рос. Т. 1. прим. 364) заключает ся, что скелеты здесь погребены во время глубочайшей древности, в первые века по Рождестве Христове, или даже до оного. 2) Из костра вынимались только че­реп да несколько больших костей от рук и ног, остальные же обращались в пепел, часть коего и собиралась в горшок (пепельницу), зарывавшийся с покойником. Чем важнее был умерший, тем, вероятно, большее употребляли старание к сохране­нию его пепла, и потому при скелете XX найдено шесть горшков, не считая встав­ленных один в другой; этот же мертвец положен на угольный костер, сложенный с наибольшим тщанием, и при нем найдены лишь украшения, а оружия не было, так что можно предполагать какую-нибудь знатную женщину. 3) Костяк XIX, най­денный, не как другие, с ребрами и костями, служит доказательством, что не всех мертвых в то время сжигали. 4) Головы, без прочих костей скелета, не положен­ные, а поставленные на камнях, или принесены с поля битвы, или это — жертвы какого-то обычая и отрублены где-нибудь в другом месте, а не на кургане, или не суть это головы рабов и пленников, от коих прочие части здесь же сжигались все­цело в умилостивительную жертву? 5) Хотя скелеты лицом преимущественно об­ращены к югу, но как некоторые имеют и другое направление: то это показыва­ет в народе, предавшем своих покойников Могильнику, отсутствие религиозных идей, кои влекли бы взоры его, например, на Восток к гробу Магомета. — Но гроб Магометов, скажем на это, в отношении к Елабуге действительно стоит на юге, и туда обращены были своими лицами все Монгольские покойники в Сарае, лежа ногами на восток, головами на запад. Это впрочем, в Ананьинских скелетах от­нюдь не показывает каких-нибудь мусульман: трупосожжение не совместно с ис­ламом. 6) Обложенные камнем круглые валы предполагаются местами трупосожжения, и вынутые из костра твердые кости, затем естественным порядком разла­гались на каменных или из обгорелых бревен устроенных одрах, или же на зем­ле, только обожженной. Ибо трудно предположить, чтобы трупы сожжены были на этих самых местах, на коих найдены их кости, а не на нарочито устроенных. 7) Отсутствие в вещах при скелетах благородных металлов, монет, мечей, шлемов, панцирей и на вещах надписей показывает, что ничего этого тогда еще не было известно жившему тут народу. Хотя по этому и можно бы полагать такой народ в состоянии дикости: но многие искусно и затейливо сделанные вещи из оружия и украшений показывают в нем и довольно высокую степень цивилизации. 8) Близ­кое показывается сходство Ананьинского Могильника с описанными у Фундуклея могилами юго-западной России. В последних такие же точно стрелы, точильные камни, горшки с узорами и пр., скелеты тоже обращены преимущественно на се­вер, — некоторые обложены каменными плитами, — при них костры из бревен и угля и печища из обожженной глины, кости животных; некоторые головы найде­ны без костяков и один костяк без головы и т. д.

Статья г. Алабина об Ананьинском Могильнике вскоре обратила на себя вни­мание известного своими сочинениями по части раскопок и древностей акад. Ейхвальда, который и сделал свои соображения относительно древности Могильника. Не сомневаясь отнести Могильник к древнейшим временам до Рождества Христова, Ейхвальд усвояет оный описанным у Геродота и других скифам или Чуди. Вот под­линные слова его (стр. 458, 459): «большой Ананьинский Могильник занимает высокий холм (?), который большею частию взрыт и внутри обложен каменными пли­тами по валу, в котором (Могильнике) подле скелетов, отчасти сожженных в прах, много медных и железных вещей из оружия, орудий и сосудов. Камский Могильник в этом отношении весьма сходствует с подобными могилами в Киевской губернии и, очевидно, происходит от того же народа скифского племени, который на юге Рос­сии, находясь в ближайшем соприкосновении с Греческими колониями в Понте, по­этому в своих гробницах представляет столь много Греческих искусно расписанных урн и ваз. Построение Ананьинского Могильника и содержание его, кажется, весьма много имеет сходства и с Чудскими могилами на Алтае, как оне прежде сего описаны Палласом и Сиверсом. Из разрытия и описания Ананьинского Могильника у Ала­бина я хочу доказать, что народ, от которого остались эти гробницы, был древнее скифское или Чудское племя, которое принадлежало доисторическому времени, т. е. железному веку России, так как мы такое же точно описание обычаев скифов нахо­дим у Геродота в 4-й книге его исторического творения. Может быть, погребенные там, на Каме, скифы были современники еще Дария, Персидского царя, и, во всяком случае, это были предшественники происшедших из того же племени Гуннов, кото­рые под именем Угорской или Югорской Чуди занимали главные долины северно­го Урала, оттуда пошли на юг и под именем Угров поселились на Дунае». Проследив потом описание Могильника у Алабина и показав сходство некоторых найденных в нем вещей с открытыми в скифских могилах Крыма, Ейхвальд на стр. 470-479 де­лает общие заключения о Могильнике. Он полагает 1) что все 46 скелетов сожжены были на многих небольших кострах в один день, что это были тела жен, придворных и рабов, положенных, по древним обычаям, вместе с умершим тогда каким-нибудь важным владетелем некогда цветущей земли на Каме. — На сие, однако, мы не мо­жем согласиться: потому что скелеты найдены в разных слоях земли, одни глубже, другие мельче, и кости их, равно и вещи при них, одни более истлели и повредились, другие — менее. Да и последнее положение автора, как увидим, этому не гармони­рует. 2) Чудские племена на реке Каме, говорит он за сим, сжигали своих мертвых, а прах их собирали в глиняные горшки, поставляемые вместе с маленькими слез­ницами при скелетах. Черепа приносимых в жертву они, кажется, предварительно отделяли от туловища и поставляли их особо, не предавая огню: были ли это плен­ники из другого народа, или жены и рабы умершего, решить трудно; но что жертвы были умерщвляемы острыми орудиями, видно из ран на двух выше помянутых че­репах… Эти человеческие жертвы и человекоядение указывают на древнейшие вре­мена андрофагов, скелет, от которого сохранились ребра, позвонки и прочие части, очевидно, не бывший на костре, не был ли съеден при гробе, как жертва? Геродот северную Чудь называет андрофагами (человекоядцами), — и легко могло статься, что погребение здесь знатных лиц соединено было с жертвами пленников и рабов, и при этом они были снедаемы. 3) Тогда как г. Алабин по Фундуклею (стр. 67) ске­летов, обложенных каменными плитами, усвояет каким-то скандинавским выход­цам, — Ейхвальд, с большею вероятностию, видит в них остатки жен или высших сановников, и в этом находит только замечательное сходство скифских могил Геро-дотова времени, описанных Фундуклеем, с Чудскими на Каме. 4) Лошадиные кос­ти, находимые при скелетах, показывают, что при погребении тогдашних покойников закалались и их кони, как это свидетельствует о скифах Геродот. 5) Весьма за­мечательно, что в Могильнике, кроме некоторых каменных орудий, находятся пре­имущественно медные и железные: это указывает на первые столетия до Рождест­ва Христова, когда медные орудия и оружие были еще в употреблении и не было в ходу ни монет, ни письмен, коих и на вещах Ананьина Могильника никаких следов не видно. В заключение сделаны еще два следующие замечания: а) относительно най­денных в Ананьинском Могильнике черепов, что в Этнографическом Музее Геогра­фического Общества они признаны Финскими черепами, и б) что Могильник про­исхождением своим обязан упоминаемому у Страбона (I века) движению скифско­го же племени Сираков и Аорсов (Зырян и Ерзи?) с берегов Кумы и Дона на север и столкновению их с прежними скифами, жившими на Каме близ Елабуги. Послед­нее положение не совсем согласно с первым о погребении в Могильнике Камского владетеля с женами и рабами, в мирное, конечно, время.

Записка г. Алабина об Ананьинском Могильнике подала повод и П.И. Лерху, в 1865 г. командированному от Императорской Археологической Комиссии в Вят­скую и другие губернии для исследования древностей, посетить сей Могильник. Он также сделал в нем раскопку, как в большом кургане, так и в другом подле него, меньшем, и от крестьян Ананьинских приобрел несколько вещей из Могильника бронзовых и частию каменного века. Вот что сказано об этих г. Лерха разыскани­ях и составленном отсюда заключении о древности Могильника в отчете Импера­торской Археологической Комиссии за 1865-й год (Спб. 1866 г.) стр. XII, XIV: «в начале сентября г. Лерх занялся окончательною разведкою Ананьинского Могиль­ника. Этот Могильник частию раскопан в 1857 году чиновником Удельного Ведом­ства. Вещи и черепа, найденные в нем, были доставлены в Императорское Геогра­фическое Общество. Но часть Могильника оставалась еще нетронутою, — и была исследована г. Лерхом. Найденные им вещи вместе с предметами, приобретенны­ми от Ананьинских крестьян, равно как и хранящимися в Географическом Обще­стве, дают довольно ясное понятие о быте того языческого племени, которое по­сле сожжения своих покойников хоронило прах их вместе с их вооружением, ук­рашением и частию утвари. Оружия были частию бронзовые, в особенности на­конечники стрел и копий, равно как и топоры. Кинжалы же и ножи сделаны из железа; рукоятки этих кинжалов, иногда бывающие из бронзы, по формам своим сходны с рукоятками бронзовых кинжалов, находимых в курганах Западной Си­бири; шейные обручи и украшения на одежде были бронзовые, ожерелья состоя­ли из глиняных и янтарных бус. Бронзовые топоры представляют по своей фор­ме прямой переход от топоров, употреблявшихся на севере России в период ка­менных орудий. Вообще можно заключать, что Ананьинский Могильник принад­лежит к началу периода введения в употребление в здешнем крае железа. Следов золота и серебра в нем не найдено, тогда как серебряные гривны нередки в север­ных уездах Вятской губернии. Экземпляры бронзового оружия часто находятся в окрестностях города Елабуги».

С вещей Ананьинского Могильника, находящихся в С.-Петербурге в Импера­торском Географическом Обществе и в Императорской Археологической Комис­сии, недавно тщанием госпожи Раевской для Московского музея сделаны слепки.

В июле прошедшего 1870 г. мы сами были на месте Ананьинского Могильника и нашли, что разрыта только средина его, а оба бока, обещающие довольно еще от­крытий, равно и другой подле разрытого меньший курган, не вполне еще исследо­ваны. У крестьян деревни Ананьиной мы приобрели довольно вещей, найденных в Могильнике, почти исключительно бронзовых и несколько кремневых стрел, на­зываемых у них громовыми, главное же — надгробный камень, хотя раздроблен­ный на семь частей, по нашему мнению, современный Могильнику с изображени­ем на нем тогдашнего человека…

За сим, в сличении с теми же иностранными и Русскими курганами, пере­числим и опишем все находящиеся теперь пред глазами вещи из Ананьинско­го Могильника как подлинники, полученные нами от г. Шишкина и приобре­тенные от Ананьинских крестьян, так и слепки госпожи Раевской в Москов­ском музее.

Вещи относятся: I) к оружию, II) к одежде и ее украшению, III) домашнего быта, IV) символы и амулеты, V) от конской сбруи и VI) вещи кремневые. Состав многих из них (хотя приблизительно) определен химическим разложением. В чис­ле рисунков эти древности изображены на двух особых таблицах…

Прошедшего года, когда мы сами были на месте Ананьина Могильника, узнав, что в нем когда-то найден был большой камень с изображением человека, мы упот­ребили все старания к отысканию его и, наконец, нашли его у одного крестьяни­на разбитым на восемь частей, из коих семь, собранные с разных концов двора, и были нам уступлены, а восьмая часть (в общем, составе, впрочем, неважная) со­всем пропала. Камень этот, опоковый, найден крестьянином в главном или боль­шом Ананьинском кургане, в земле на четверть от верха, высоты он 6 четвертей 11 верш., ширины 8 верш., а вверху несколько суженном и сведенном полукругом 7 верш., толщины 1 четв. Камень, по сказанию крестьянина, лежал в извращенном положении — вниз головою: в таком положении найдено несколько надгробных камней и в древних курганах на Енисее, в ознаменование того, как гадает г. Спас­ский, что этот человек умер или пошел в землю. На лицевой выглаженной сторо­не камня вырезано вглубь, во весь рост, изображение человека, полагаем, совре­менного самому Могильнику, в полном его вооружении и украшении, каковые мы видим на самых скелетах здесь положенных. Именно, представлен на камне чело­век в остроконечной шапке, которой частнейшие черты, нам передаваемые, к со­жалению стесаны. Таковые остроконечные, прямые шапки, по свидетельству Ге­родота… носили скифы, — и мы приведем подлинные слова его, дабы видеть, что как по этой шапке, так и по вооружению, изображенный на нашем камне человек совершенно соответствует Геродотову скифу. Геродот говорит: скифы на головах имеют прикрепленные прямые, остроконечные шапки, носят панталоны и упот­ребляют туземные луки и кинжалы, а к этому еще военные секиры… На поясе по­койника продольными по нем чертами также показываются употребляемые на нем разные украшения. В правой руке человека или в боку — кинжал и военная секира в виде кирки, насажденная на древко; первый такой же точно формы и величины, как найденный в Могильнике наш железный кинжал…, а секира очень похожа на нашу же бронзовую секиру… В левом боку что-то полукруглое с продольными же чертами, может быть, щит, или же чашка для питья, которую по Геродоту… скифы обыкновенно носили при поясах. Глаза у человека большие, что указывает на его не чисто Монгольское происхождение. На памятнике, как и ни на одной из най­денных в Ананьинском Могильнике вещей, никакой подписи нет. С первого раза можно было предполагать, что этот камень, лежавший не в глубине Могильника, но почти на поверхности его, положен уже впоследствии, и притом не Булгарами ли или даже Татарами Казанского царства, когда у них надгробные камни — поч­ти такого же размера и вида, оканчивались полукругом? В древние курганы, как в готовые могилы, могли быть сложены и поздние покойники, — замечает Фундуклей и о своих Киевских могилах… Но Булгарские или Татарские памятники обык­новенно бывают с подписью или стихами из Корана, и никогда с изображением человека, которое и запрещено мусульманским законом. Изображенный на нашем памятнике человек, по вооружению и костюму своему, как видели, очень похож на Геродотова скифа или на тех людей, кои похоронены в Могильнике. Известно, что на древних курганах как в Сибири, так и в великой России, ставились мужские и женские статуи — не всегда каких-нибудь божеств, но и погребенных тут покой­ников. На вершине скифского Александропольского кургана также стояла слову-щая в народе «каменная баба» — изваяние, впрочем, неопределенное. От глубокой ли древности, к какой относим Ананьин Могильник, или по недостатку художни­ков, либо средств, здесь образ покойника не изваян, а только вырезан на камне. И замечательно, что в Париже в Луврском музее между Ниневийскими древностя­ми хранится статуэтка из слоновой кости, представляющая мужскую фигуру так­же с шейным кругом и кинжалом при широком, украшенном поясе. Подлинный Ананьинский камень, на семь частей раздробленный, мы передали в ведение Мо­ск. Археологического Общества, где теперь он и хранится.

За сим мы выскажем свое мнение или предположения о времени Ананьинско-го Могильника и о народе, которому он принадлежал, предоставляя по изложен­ным нами данным решение этого трудного вопроса более нас сведущим и прони­цательным. Не нужно почти и говорить, что Могильник на территории, впослед­ствии входившей в состав древне-Болгарского и Казанского царства, не относят­ся ко времени ни того, ни другого. Из рисунков и описаний у Березина (Булгар на Волге, Казань 1853 г.) и других, равно и слепков или подлинников, имеющихся в Московском музее, видно, что вещи, найденные в развалинах Булгара на Волге и Билярска, сравнительно с Ананьинскими древностями, имеют совсем другой ха­рактер и форму — позднейшего времени. Здесь несколько топоров — из свежего, не перержавелого железа, не походящих на древние кельты, а более на топоры ны­нешние: есть одно железное орудие в виде кирки, но совсем не то, что Ананьинская военная секира; из украшений есть наручни из широкой (дюйма в полтора) листовой меди, медное же круглое зеркало, перстни, сережки — позднейшей бо­лее искусственной формы, с разными затейливыми фигурами и Арабскими пись­менами, как печати; бусы здесь встречаются из разноцветных камешков, как мо­заика или обернутые в финифть. Вообще, нет вещей из той бронзы, какая господ­ствует в Ананьинских древностях, а Булгарские вещи или из железа или чисто мед­ные, серебряные и золотые.

Ясно, что Ананьинский Могильник, представляющий вещи, не только состав­ляющие роскошь, каковы разные украшения, но и относящиеся к оружию, и даже к домашнему обиходу, — почти все бронзового состава, относится по этому к так называемому бронзовому веку. Если вместе с бронзовыми встречаются здесь и железные, иногда те же самые вещи, напр, кельтские топорики, кинжалы, копья, стрелы, удила: то надобно заметить, что железо с отдаленнейших времен, может быть, еще послепотопных, вообще употреблялось и в бронзовый период, особен­но у Ассириян; при обыкновенной у них бронзе Ассирияне из железа делали плу­ги, молоты, копья, панцири и т. п. В Александропольском скифском кургане вме­сте с бронзою встречаются части железной чешуйчатой кольчуги, железные ско­бы, железная оковка колесницы, железные шины, удила. Трупосожжение, не ис­ключающее и простое погребение (то и другое и в Ананьинском Могильнике), во­обще относят к отличительным признакам бронзового периода. Сплав Ананьинской бронзы, по химическому разложению состоящей лишь из меди и олова, с исключением цинка и свинца, а некоторых вещей из одной меди со следами оло­ва, есть древний первоначальный сплав, — и такова, между прочим, была Асси­рийская бронза. На Ананьинских вещах украшения, если иногда и встречаются, то только самые простые, первоначальные, именно прямые или ломаные линии, зигзаги, редко дугообразные и спиральные. Кельты здесь имеют древнюю форму без ушков и вовсе нет более или менее художественных и уже после появившихся Германских и Датских так называемых пальставов, ни замысловатых и артистиче­ских вещей Этрусского или Греческого происхождения, как в Галльштатском Мо­гильнике или Александропольском скифском и других южных курганах, ни длин­ных многосоставных шейных цепей с разными привесками, позвонками и погре­мушками, ни больших искусственных к одежде шпилек или игол, ни широких ук­рашенных браслетов и для той же цели больших спиралей, столь обыкновенных в Остзейских курганах, судя по описаниям и рисункам у Бэра и Крузе. Это зна­чит, что Ананьинский Могильник, не представляя позднейших разветвлений или особенностей, принадлежащих известным местностям или народностям, сходст­вует с теми западными курганами только в древнейших вещах. Но замечательно, что многие Ананьинские вещи, особенно символы и амулеты, как видели, имеют близкое отношение к Ниневийским древностям. В связи с сим имеют силу доказа­тельства древности и кремневые стрелы, в Могильнике встречающиеся, и то, что такие обыденные и необходимо требующие железной твердости вещи, как долото, шило или выше помянутый половинчатый кельт — резец, здесь также бронзовые. Последнему обстоятельству, т. е. если где и самый резец из бронзы, Бэр дает осо­бенную важность в определении древности. По всем этим основаниям мы отно­сим Ананьинский Могильник в самом бронзовом веке не к концу его, когда брон­за, вытесняемая железом, сделалась лишь предметом роскоши, а ко времени пре­обладания бронзы. А потому не сомневаемся отнести Могильник вообще ко вре­менам до Рождества Христова.

По новейшим исследованиям, разделяемым многими знаменитыми учеными, начало бронзового века в Европе или, точнее, бронзовой металлургии, восходящее к древнейшим временам мира, производится от торговых сношений или колонизации в ней древнеазиатских Семических племен, т. е. племен, происходящих от пер­вого сына Ноева Сима. Полное и основательное исследование об этом, на основа­нии предшествующих и современных трудов разных ученых, представляет неред­ко приводимая нами книга г. Ружмона, особенно в Немецком переводе…

Но этими положениями, мы думаем, не объясняются бронзовые древности ни вообще нашего отечества — России, в древнейшие времена более или менее зани­маемого скифами, ни в частности северо-восточной полосы его, где был Анань­ин Могильник, и далее — к Уралу и в Сибири. В сих отдаленных и при недостат­ке сообщений отрезанных от прочей Европы странах, нельзя предположить ка­кой-нибудь Финикийской цивилизации. В том же сочинении Ружмона наше дело объясняется иначе. Здесь… Иберия или Грузия считаются отечеством Халибов или Халдейских ковачей, отечеством самих Фовела и Мосха, двух сынов Иафетовых, и здесь предполагается один из важнейших горнов послепотопной металлургии. Впоследствии, когда Ассирияне простерли свое оружие до самого Понта, они рас­селились между сими Халибами, которые, кроме сплава меди с оловом, умели еще закаливать железо в сталь… От Фовела производятся скифы, обитавшие недале­ко от Иберии, которые впоследствии перешли на равнины южной России (Евро­пейская скифия), а отсюда перешли на Урал и там открыли богатое производство бронзовое, серебряное и золотое, в летописях слывя под именем Чуди…, и обни­мая весь север нынешней России от Урала до западной Двины. (На этом огромном пространстве, заметим, находится и точка Ананьинского Могильника). Но в заклю­чении Ружмон сам сознает несостоятельность этой теории, замечая…, что хотя по Ассирийским символам на Чудских бронзовых древностях и можно бы тамошнее бронзовое искусство производить от Иберии и Понта: но поелику Чудь не упот­ребляла и не закаливала железа, как это делали Халибы, то источник ее бронзы не был ли в другой противоположной стороне — у Мидян и Бактриан, также упот­реблявших Ассирийские символы? — На это и мы готовы склониться. Не говоря о неупотреблении железа и стали у Чуди, теорию Ружмона, хотя она много про­ливает света на наш темный вопрос, мы не можем принять по следующим особен­но причинам: а) что колыбелью скифов признается в ней Иберия и б) из Иберии или южной России переводятся они на Урал. Все сказанное в теории Ружмона от­носится к Европейской или Геродотовой собственно скифии; но у древних геогра­фов является еще другая Азиатская скифия. И специальные по сему исследова­тели скифам вообще дают Азиатское происхождение, производя их от Мидо-пер-сидского корня, или, как Нибур и другие, от какого-нибудь Монгольского смешан­ного или Финского племени, которое с Алтая распространилось по нашей Сиби­ри и северо-востоку Европы и здесь было известно под именем Чуди. Что касает­ся до Геродотовой скифии: то сам Геродот говорит, что движение скифов в Европу последовало из Азии, что от юго-восточных берегов Каспийского моря теснимые Массагетами скифы перешли реку Араке, скитались по степям на запад от Мео-тического озера (Азовского моря), выгнали отсюда Киммериан и здесь утверди­лись. Это было за 100 лет до Дария Истаспа… Как бы то ни было, Мела (I в.) ука­зывает…, а Птоломей… подробно описывает обширную Азиатскую скифию, с од­ной стороны от Персии и Индии до северной половины нашей Енисейской губер нии, с другой от Китая, Монголии и Иркутской губернии за Уральские горы к реке Каме и Волге, до устьев последней. Горами Имаус (или кряжем гор, идущих от Ги­малаев к северу до Алтайских гор и далее) Птолемей разделяет скифию на две по­ловины — скифию внутри и вне Имауса. В первой половине у Птоломея показа­но 33 названия скифских (?) племен: на самом севере (в нынешней Тобольской и Енисейской губ.) помещены Аланы, Суовены, Агафирсы, на восточном притоке реки Ра (Волги, т. е. на Каме, как обыкновенно объясняют, Робаски, Азаны, Иор-дии, при Уральских горах Мологены, Саммиты, Тибиаки, между Яксартом и Ок-сом (Сыр — и Амур Дарьей) Ариаки, Номасты и другие, за ними по берегу Кас­пийского моря Аорсы. В это же пространство скифии внутри Имауса входят зем­ли Саков и Массагетов: они по нынешнему занимали малую Бухарию и часть Тур­кестана. Хотя эти Саки и Массагеты были также скифского племени и, по край­ней мере, именем первых Персы называли всех скифов, однако Птоломей отделя­ет их от скифии и описывает землю их особо в предыдущей 13-й главе. В скифии вне Имауса по Птоломею были на севере (в Сибири) скифы-Абии, Иппофаги (ко-неедцы) и др., на юге к Гималайским горам Хэты, Хавраны-скифы. Из этого опи­сания видно, что Елабужская местность и Ананьин Могильник входили в состав первой, внутренней скифии. скифы этой половины были сопредельны и по делам войны и мира или торговли имели отношения к Персам, Мидянам и Ассириянам. О Массагетах, имевших скифскую одежду и оружие, Геродот… говорит, что зем­ля их богата медью и золотом и что все оружие их (стрелы, копья, секиры), шле­мы, поясы и самая конская сбруя были медные, украшенные золотом, а серебра и железа они вовсе не знали. Он же повествует… о войне Массагетов с Киром, Пер­сидским царем, кончившейся гибелью самого Кира со всей его армией. — Из это­го соприкосновения Азиатской скифии с Персами, Мидянами и Ассириянами мы производим в Ананьинской бронзе замеченное нами (особенно в амулетах и ре­лигиозных символах) сходство с Ниневийскими древностями.

Ананьинский могильник. Новый энциклопедический словарь. Второй том. Издатели: Ф.А.Брокгауз и И.А.Ефрон. СПб., Типография Акционерного общества Брокгауз-Ефрон, 1911 стр.495-497

Статья в одном из известнейших энциклопедических изданиях дореволюционной России об Ананьинском могильнике, расположенном около г.Елабуги.

Ананьинский могильник, лежащий у с.Ананьина, в ближайших окрестностях г.Елабуги Вятской губ., принадлежит к числу тех немногих замечательных памятников старины, которые заслуживают особенного внимания исследователей. Предметы, находимые в нем при тех условиях их захоронения, которые удалось установить научно благодаря раскопкам целого ряда компетентных лиц, указывают, что эти предметы относятся к народу, имевшему, несмотря на такую сравнительно раннюю пору, как III в. до Р.Хр., довольно высокую и самобытную культуру, которая известна у нас на Ю под именем «сарматской», а в сев.-западной Азии – под именем «чудской». Типичным предметом этой  культуры является прежде всего вооружение большею частью бронзовое или медное, но переходящее в железное. Сюда относятся: кельты  особого типа, более плоские, чем на З. Европы, и украшенные выпуклым линейным орнаментом (указывающим, главным образом, на грани сточки в тех каменных орудиях, откуда они произошли); наконечники копий, в форме листа с широко раздутым стеблем или дулом для насаживания; наконечники стрел той же формы или формы трехгранной с тремя жальцами, которыми оканчиваются грани, и с дулом, где бывают особые отверстия для прикрепления к древку; секиры, напоминающие по форме нашу кирку, иногда художественно украшенные, например, головкой грифона, кабана; кинжалы бронзовые, с рукояткой в виде рогатки; рукоятки мечей, в которых рогатки эфеса стягиваются вверх в виде завитков, и пр. Между украшениями замечательны: жгутовые гривны, пуговицы медные, плоские, двойные, собранные иногда вроде ожерелья, бусы бронзовые, в виде сжатых горошин, и глиняные плоские, покрытые зеленоватой или голубоватой глазурью, стеклянные, желтые, янтарные и другие. Из отдельных вещей интересны: костяная рукоятка ножа с резной головкой барана и ажурная привеска, сделанная из какого-то серебряного сплава и дающая  группу сплетающихся драконов (Музей Академии наук). Весьма характерно и гончарство А. могильника. Всегда многочисленные в погребениях глиняные горшочки обыкновенно имеют небольшие размеры; они все с кругловатым или коническим дном, тонкостенны и хрупки, черного обжига: сделаны от руки из глины, с примесью хорошо измельченной раковины, но есть сработанные и с помощью гончарного круга. Мотивы орнаментации просты и изящны; украшалась обыкновенно верхняя часть сосуда; преобладает тонкий шнур (ниточка), зубчатый чекан и мелкий ямочный орнамент; встречаются, однако и более сложные, например изображения животных (коллекция казанского музея, раскопки Пономаренко). Всего более аналогий имеет это гончарство, несомненно, с ближайшими по месту нахождения гончарными изделиями древности: от глубочайших слоев костеносных городищ Прикамья, вплоть до позднейших наслоений могильников Вятского края (см. Поломский могильник и др.). Мнения ученых расходятся относительно времени, к которому следует приурочить А. могильник. Одни, как, напр., проф. Невоструев и Эйхвальд, видят здесь расцвет бронзового века, другие (Аспелин) – начало железного, третьи, напр. А.А.Спицин, датируют его третьим веком до Р.Хр. Причина такого разноречия кроется отчасти в том, что состояние науки еще не позволило ученым прочно обосновать свои мнения, отчасти в том, что раскопка этого обширного могильника велась частично и не всеми одинаково тщательно. Вследствие этого последнего обстоятельства инвентарь находок представлялся не всегда в полном комплекте и отсутствие ранее таких вещей, как серебряные гривны ни спирали, которые были найдены позднее при таких же самых бронзовых кельтах и даже при кремниевых  наконечниках стрел, легко вводило в заблуждение самого добросовестного исследователя. Поэтому из всех работ, имеющихся в нашей литературе по А. могильнику, следует отдать преимущество трудам Пономарева (см. «Изв. Общ. Арх. Истор. И Эт. при  И. Казанском универ.» т.Х, вып.4). Ожидается выход в свет очень интересного труда А.А.Спицина, которому посчастливилось в Воронежской губернии раскопать сходный с А. могильник Зуевский, где бронзовые кельты и вся обстановка погребений, очевидно, той же культуры и датируются черенками античной греческой вазы III в. доо Р.Хр.

См., кроме указанных выше: Нефедов, «Отчет об археол. Изслед. В Прикамье, 1893 г. («Мат. По археолог. Вост. Губ. России» т. III стр.42-74); Малахов, «К антропологии Вятского края» («Изв. Имп. Русск. Географ. Общ.»., т.18, вып.4. стр.199-228); Baron de Baye, «La necropole d^,Ananino» («Memoires de la Societe Nationale des Antiquaires de France» т. LVI).

Скачать в формате PDF

Жизнь Елабужского купца Ивана Васильевича Шишкина писанная им самим в 1867 году. Елабуга, 2007 с. 58-60

Глава XVII

Давно меня занимала история нашего города Елабуги. При всяком случае я старался узнать из исторических документов или из предания. А между тем заочно познакомился с проживающим в Москве профессором Капитоном Ивановичем Невоструевым, которого родина — наш город. И у него было желание узнать историю своей родины. К тому же — он имел хорошие источники по случаю им разбираемой в Москве патриаршей библиотеки, в которой он нашел несколько документов, относящихся к нашему городу. Именно, что сюда послан первый священник Зотик, для учреждения здесь мужского монастыря и кто был первый настоятель и прочее. Эти документы более его поощряли написать историю Елабуги. Он узнал от наших торговцев, что и я на это имею желание и даже собираю сведения. Он обратился ко мне с просьбою, нет ли каких-нибудь древних камней с надписями или каких-нибудь рукописей, также и курганов. По таковому началу я более начал узнавать о подобных предметах. Узнал у татарского муллы, что есть письменная, древняя история, в которой упоминается и Елабуга. Ее я купил и отослал к Невоструеву, который отослал для перевода в Академию. В Академии встретился такой же другой экземпляр, привезенный одним ученым из оренбургской губернии, экземпляр этот был переведен, и с него мне прислали один экземпляр, в котором точно значится Елабуга. И был город татарский, который был разорен будто бы Темир Аксаком. Сверх этого я посылал к Невоструеву все рукописи нашего покойного священника Петра Кулыгинского, которые от него были посылаемы и напечатаны в Вятских Губернских Ведомостях. Именно о чертовом городище, о войне башкирской под названием Алдарко, о пугачевском бунте, и к тому же описание нашего собора и иконы спасителя, писанную нашим покойным священником Федором Васильевичем Невоструевым, все их читали и более просил, чтобы еще поискать, не откроется ли чего-нибудь в нашем городе. Поэтому я обратил внимание на местность за Ананьином, называемую могильником. Стал о нем расспрашивать жителей, которые мне доставили несколько древнейших металлических вещей. Я отослал их к Невоструеву. Он показывал знающим людям, которые признали их очень древними. Поэтому я просил удельное начальство, которому принадлежит это место, чтобы мне позволили разрыть. Но по двукратной просьбе было отказано. Но на последок прислали своего довольно знающего чиновника г. Алабина, который пригласил меня, и мы вместе отправились для разрытия могильника. Разрыли довольно много и нашли очень много, не говоря о скелетах, а очень много медных или бронзовых вещей разных форм. Некоторые относились к оружию, некоторые к украшениям, а несколько вещей железных; кинжалы или ножи совершенно ржавые. Всех вещей найдено более ста штук, и все эти вещи увезены г.Алабиным. Сделано им подробное описание и представлено им же в Питер, в географическое общество, которое это описание включило в свое издание. И мне один экземпляр был прислан. На могильнике нам желательно было отыскать камень с надписью, но его не оказалось. Грамотности и признака не было, а сказывали жители, что давно был на могильнике камень и будто бы с надписью, и был увезен Елабужским мещанином Красильниковым, который отозвался тем, что точно камень им был увезен с надписями и положен был в печь в баню. Тут весь и уничтожился. Не очень давно приезжал технолог Лерн, рассматривал могильник и частью копался и тоже нашел и еще несколько медных вещей и от жителей приобрел древний тип каменных орудий. Этими действиями все наши труды для истории Елабуги и ограничились, и что-то Невоструев замолчал, а я более ничего приобрести не мог, хотя и много хлопотал о том предмете кроме приобретения древних разных вещей и отосланных в Питер и Москву. Но при всем том желание свое захотел исполнить и начал писать из собранных разных преданий, рукописей, историй и других фактов. Начал писать с самой древности, так чтo за 512 лет до Рождества Христова значился уже здесь город Гелон. На это есть факт и потом пошли разные доказательства о разорении и вновь построении. Потом в царствование болгар обозначается Бряхимов и потом далее и далее, дошло до Елабуги, потом Трехсвятского и города Елабуги. И все описано, что в настоящее время находится, все заведения и все пожертвования.

Читать полностью ЗДЕСЬ или в формате PDF

Шишкин Н.И. История города Елабуги с древнейших времен. Исторический очерк. СПб, 2014 г. Репринт 1901 г. издания с.5-8

Город Елабуга есть один из самых древних городов на реке Каме. Местность, на которой расположен город Елабуга, была с древнейших времен обитаема разными народами: скифами, болгарами, татарами и впоследствии русскими; что местность была заселенная в незапамятные времена, это доказывается рас копками, произведенными близ деревни Ананьино в 4-х верстах от города Елабуги, в так называемом знаменитом «Ананьинском могильнике» в 1868 году чиновником удельного ведомства Алабиным и известным Елабужским летописцем, бывшим Елабужским городским головой Иваном Васильевичем Шишкиным. Они дали много памятников существования народа, бывшего здесь задолго до нашего времени, жившего в так называемый «бронзовый период», который был за несколько столетий до Рождества Христова. Во время раскопок было найдено много человеческих и лошадиных костей, оружия и различных металлических вещей, которые ученые относят к скифам, жившим в глубочайшей древности в пределах Европейской и Азиатской России. Племя, хоронившее своих покойников в Ананьинском могильнике, сжигало некоторые трупы на кострах, что доказывается найденными в Ананьинском могильнике перегорелыми человеческими костями, а также и слоем угля. Во время раскопок в числе вещей были найдены некоторые с изображением бараньей и орлиной головки[1]. Глубокую древность Ананьинского могильника доказывает то, что положенные в нем железные вещи, как то: копья, ножи – все до половины и более проржавели, а некоторые так истлели, что от прикосновения распадались; но медь или, точнее, бронза не повредилась, только некоторые из сих вещей от окиси покрылись весьма глянцевитым зеленого цвета, как бы малахитовым твердым слоем.

В Ананьинском могильнике были найдены шейные из проволоки круги, которые надевали на грудь и шею и служили украшением. В 1870 году был в городе Елабуге известный ученый, археолог Капитон Невоструев, составивший описание раскопок Ананьинского могильника, напечатанное им в трудах Первого Археологического съезда, за 1871 год, под заглавием «Ананьинский могильник», изданное впоследствии отдельными оттисками. Капитон Невоструев нашел у одного крестьянина деревни Ананьино камень с изображением человека. Камень этот опоковый, найден крестьянином в главном или большом Ананьинском кургане, в земле на четверть от верха, высота от 6 четвертей 11 вершков, ширины внизу 8 вершков, а вверху несколько суженным и сверленым полукругом 7 вершков, толщины 1 четверть. Камень, по сказанию крестьянина, лежал в извращенном положении вниз головою. На лицевой выглаженной стороне камня вырезано вглубь, во весь рост, изображение человека, полагаем, современного самому могильнику, в полном его вооружении и украшении, каковые были и на скелетах, положенных в могильнике.

Именно, представлен на камне человек в остроконечной шапке. Такие остроконечные прямые шапки, по свидетельству Геродота, носили скифы. От шапки спускаются на плечи две какие-то покрышки, и мы из древних памятников достоверно знаем, что скифские остроконечные шапки концами своими спускались до самых плеч. На шее человека широкий круг с продольными по нему чертами, конечно, показывающими разные по нему фигуры и украшения. Эти шейные металлические круги в древности носили не только женщины, но и мужчины. На поясе покойника продольными чертами также показываются употребляемые на нем разные украшения. В правой руке человека или в боку кинжал и военная секира в виде кирки, насаженная на древко; кинжал такой же формы и величины, как и найденный в могильнике. На левом боку что-то полукруглое с продольными чертами, может быть, щит или чашка для питья, которую, по Геродоту, скифы обыкновенно носили на поясах. Глаза у человека большие, что указывает на его не чисто монгольское происхождение. Изображение человека, высеченное на камне, очень похоже на Геродотова скифа и на тех людей, которые погребены в Ананьинском могильнике. Все вещи, найденные в Ананьинском могильнике, относятся к бронзовому веку, так как состоят из сплава меди с оловом. На вещах не было найдено никаких надписей и монет.

Впоследствии, тысячу лет тому назад, на берегах Камы и Волги было основано Болгарское царство; болгары очень рано приняли от арабов магометанство. Из русских летописей мы знаем, что на реке Каме жили так называемые серебряные болгары. На месте Елабуги был в древности Болгарский город «Бряхимов» русских летописей, правильно называвшийся «Ибрагимовым», надо думать, что основателем города был булгарский хан Ибрагим, так как булгары были тюркского племени и в культурном отношении стояли выше своих завоевателей татар, покоривших Волжскую и Камскую Булгарию в XIII столетии, то татары подчинились их культурному влиянию и приняли от булгар магометанство.

Из древних татарских летописей мы знаем, что город Бряхимов был разорен Темир-Аксаком и единственно, что сохранилось до нашего времени от Болгарского города Бряхимова – это башня, находящаяся на Чертовом городище. В башнях и развалинах Бряхимова, как говорит Казанская летопись, было устроено языческое капище, где было прорицалище.

Вскоре после покорения Казани русские поселились на месте Елабуги и основали село, названное Трехсвятским, потому что вновь основанному селению Царем Иваном Васильевичем в дар был прислан образ трех Святителей и вскоре была зало-

жена первая деревянная церковь во имя Покрова Пресвятой Богородицы, а селение обведено валом и рвом, в середине селения устроен острог или крепость с башнями и воротами.

В первой половине XVII столетия были выстроены в Трехсвятском церкви Спасская и Никольская. Надо думать, что явление Чудотворного образа Спасителя было в первой половине XVII столетия или в начале XVII столетия. В 1614 году в развалинах так называемого Чертова Каменного городища был основан старцем Ионою, казначеем Костромского Богоявленского монастыря, мужской монастырь во имя Святой Живоначальной Троицы, а временно, до постройки храма, устроена была в башне церковь во имя Сошествия Святого Духа. Башня, в которой помещалась церковь, сохранилась реставрированная до настоящего времени. Троицкий мужской монастырь был упразднен в 1764 году.

[1] Кроме того, в Ананьинском могильнике было найдено изображение дракона, пожирающего птицу.

Из книги 
"Белов В.Н. (Сост.). Очерки духовной и просветительской жизни 
Елабуги и уезда (разное). Серия «Духовная жизнь Елабуги – по страницам Вятских Епархиальных Ведомостей 1867-1916 гг.». Елабуга, Издание Елабужского 
Отделения Русского Географического Общества, 2016. –  с.340"

(Путевые заметки и воспоминания о Сарове, Дивееве и Понетаеве)

 Материал печатался в части неофициальной «Вятских епархиальных ведомостей» за 1905 г., №№ 1,2,3,4,6,7

Часть I[2]

«Когда меня не станет, ходите, матушка ко мне на гробик.  Ходите, как вам время есть. И чем чаще, тем лучше. Все что ни есть у вас на душе, все, о чем ни поскорбите, что случилось бы с вами, со всеми, приходите ко мне на гробик. Да, припав к земле, как к живому и расскажите. И услышу вас, и скорбь ваша пройдет. Как с живым со мной говорите. И всегда для вас я жив буду.»

Таков был прощальный трогательный завет о. Серафима, переданный им незадолго до смерти одной Дивеевской инокине, скорбящей о  близкой разлуке с ним, завет, относящийся, конечно, и ко всем сынам  Руси святой, чтущим этого дивного новопрославленного угодника Божия. И как сбываются, особенно теперь, эти его вещие, дышащие всеобъемлющей любовью, слова…

Кто теперь не идет к нему,  кого, кого только теперь не встретите в Сарове: «и цари и князи, богатеи и убогие», знатные и простолюдины, ищущие бога интеллигенты и в простоте сердца верующие христиане всех сословий и положений, все, все спешат теперь к его «гробику»  и здесь «в равном достоинстве» предстоят и поклоняются его святым мощам. А сколько всякого горя несется теперь сюда со всей необъятной Руси православной!.. Нет, вероятно, той туги душевной, нет тех недугов, бед, напастей житейских, которых бы не слышал теперь батюшка о. Серафим у своего «гробика». И слышит он, дивный угодник Божий, «как живой», все слышит…Он ещё при жизни своей на земле успел стяжать всеобъемлющую любовь, что «никто-же когда», притекающий к нему с верой и любовью, от него  «тощь и неутешен  отъиде, но всем в сладость бысть видение лика его и благоуветливый глас словес его»(акаф. Преподобному Серафиму). Если он среди земных своих трудов и подвигов умел так скоро и мощно откликаться на зов сердечный, на всякое горе житейское и тугу душевную, то что же надо сказать о нем теперь, когда он, пречудный, предстоит престолу Царя царствующих и « в   нем, яко в зерцале зрит вся наша нужды и прошения», и когда он ещё больше, ещё сильнее пламенеет любовью ко всем нам и в то же время имеет «воистину велие дерзновение ко Господу..»,и потому, поистине, говорится в его акафисте:  «невозможно есть исчислить чудеса твоя, преподобне, умножившаяся, яка звезда небесные: себо по езмь концем земли нашея людям Божием являешися и даруеши им исцеление». А особенно обильной рекой текут чудеса у раки его многоцелебных мощей, у «гробика» его, на его источнике и на других местах его великих земных подвигов, — подвигов, прямо превышающих и изумляющих естественной разум человеческий; — потому так теперь все и стремятся побывать в Саров, обновиться и духом и телом. Нынешним летом Господь привел и мне пережить эту радость. Не могу не поделиться, особенно со своей братией, теми светлыми высокими освежающими впечатлениями, которые дала мне поездка в Саров. Много, правда, теперь пишется о паломничествах к отцу Серафиму, но, мне кажется, раз пишется  не ради какой-либо задней корыстной цели, а пишется «от избытка сердца», то и пусть пишется, и чем больше, тем лучше, каждый непременно скажет в этом случае что-нибудь свое, им пережитое, скажет то, что охватило все его существо и что он никогда уже не забудет, и это, сказанное от избытка сердца и дивных делах Божиих наших дней всегда кого-нибудь заденет, кому–нибудь да западет в душу. По крайней мере, я лично много перечитал в разных духовных журналах за прошлый и нынешний год  статей об этих паломничествах в Саров, но теперь, когда сам все увидел и пережил, готов ещё и ещё читать все о том же и даже не прочь многое старое перечитать, например, чудные статьи Е. Поселянина, архим. Евдокима (ныне Епископа, ректора Московской духовной академии) и др; в то же время «от избытка сердца, решаюсь и сам поделиться всем пережитым во время этой незабвенной поездки.

Делясь своими впечатлениями, намерен попутно сообщить и некоторые руководящие замечания для паломников в Саров, которыя, быть может, и пригодятся кому-либо из тех, кто ещё не был в Сарове, но собирается посетить его.

Началось наше путешествие 4 июня.  На Курбатовском пароходе, на котором мы отправились от Елабуги до Нижнего, почти весь второй класс, полный пассажирами, ехал в Саров, оказалось также несколько человек в первом, и, кажется, большинство пассажиров третьего класса направлялись туда же. Тут были: несколько духовных лиц со своими семьями, учащиеся, чиновники, коммерсанты и масса простого люда. И много много уже на пароходе было слышно разговоров про Саров, и про «батюшку о. Серафима» (это обычное его имя в устах простого люда, не иначе его зовут и сие время его духовные  дщери – Дивеевские сестры).- По приезду в Нижний мы поспешили перебраться на вокзал, находящийся в нижней части города, в Благовещенской слободе.- Расстояние от пристани до вокзала невелико, так что очень многие богомольцы, у кого особенно нет тяжелого багажа, переходят его пешком, извозчики берут 40-50 копеек.

Навстречу нам, когда мы ехали на вокзал, тянулись вереницей извозчики и целые толпы пеших богомольцев с котомочками за плечами и бутылочками с водой в руках. Многие несли с собой маленькие деревца (сосенки, елочки) из Саровского леса. Это все были богомольцы, уже возвращавшиеся из Сарова и только что приехавшие в Нижний из Арзамаса. Теперь они направлялись к пароходным пристаням. Мы дивились массе их, хотя надо заметить, часть их, нами невиданная, направилась чрез лашкоутный мост на вокзал Московско-нижегородской железной дороги, и часть их, может быть, небольшая, так как по этой дороге,  как передавали нам, в общем больше стекается богомольцев в Саров, чем на пароходах сверху и снизу. Но наше изумление ещё больше увеличилось, когда часам к девяти — десяти Арзамасский вокзал  был положительно, что называется, битком набит пассажирами, да кроме того громадные толпы богомольцев ждали поезд на платформе.

Из Нижнего ежедневно отправляется два поезда на Арзамас: первый пассажирский в 11 часов 24 минуты по-полудни-по Петербургскому времени, и второй специально для богомольцев в 4 часа по-полудни; на пассажирском билете третьего класса до Арзамаса стоит 1 рубль 75 копеек, а на богомольническом 75 копеек. Места в том и другом поезде  нередко случается брать прямо, что называется, с бою. По крайней мере, так было в июне месяце. Были даже случаи, как рассказывали на вокзале, что в Москве не всем удавалось сразу попасть на поезд, идущий в Нижний. –Чтобы захватить билет и место всего лучше билет взять через носильщика, он и вагон укажет и место в вагоне лучше отыщет.

Вперед мы поехали в пассажирском поезде и не до станции Арзамас, а до следующей станции «Шатки» (билет стоит 2 рубля 19 копеек). Так следует ехать тем, кто хочет в передний путь побывать в Серафимо-Понетаевском монастыре и в то же время не хочет быть ночь в дороге. – Местность, по которой шел поезд, прямо чудная, особенно в начале: с левой стороны тянутся высокие зеленые горы, часто покрытые лесом, с правой, — долго, широкой лентой извивается Ока. Ехать до Арзамаса или Шаткова приходится по Ромодановской ветви Московско-Казанской  железной дороги через станции: Кудьма, Зиминки, Суроватиха, Сережи. Идет поезд до Арзамаса кажется часов 5 ½, а до Шашкова с чем-то шесть часов. Большая часть пассажиров, с нашего поезда слезла в Арзамасе, до Шаткова набралось очень немного.

Кстати, два попутных замечания.  Первое: по приезде на станцию не следует  решать с первым попавшимся извозчиком, так как при нас были случаи — многие так гораздо переплачивали, второе: кто имеет в запасе свободные дни, тем всего лучше не связывать себя ямщиками и не рядить сразу вперед и обратно, потому что ямщиков везде полно, и таким путем можно гораздо удобнее и даже дешевле объехать на лошадях все места.

Мы лично так и сделали. По приезде на станцию Шатки, осмотревшись, мы нашли попутных извозчиков из села Понетаевки, которые привезли уже пассажиров и, чтобы не возвращаться пустыми, повезли нас до Серафимо-Понетаевкого монастыря всего за 60 копеек (расстояние от станции до монастыря 18 верст). Дорога здесь неважная, и гориста и местами сильно избита, да, кроме того, ещё и на простой телеге. Приехали — совсем темно. Места в очень поместительной гостинице чуть не все были заняты, так что отдельного номера нам не удалось получить. Пришлось поместиться с Петербургским отцом дьяконом из женского монастыря, устроенного и содержимого на средства отца Иоанна Кронштадтского. Я очень рад был этой случайной встрече, так многое интересное сообщил мне мой новый знакомый про «батюшку» о. Иоанна. (В обращении с ним его все не иначе зовут, как просто «батюшка» или «дорогой батюшка»). Поделюсь и этим попутно.

Несмотря на свои уже очень преклонные лета (75 лет), он, благодатью Божьей все ещё замечательно бодр и скор  в движениях: по лестницам его, по словам о. дьякона, не догонишь часто. Служит литургию ежедневно и даже когда в пути. Очень любит служить в своей Петербургской  обители, в неделю раз, когда дома, уж обязательно служит, а то и больше. Почти за каждой литургией приобщает сестер обители. Всегда рад и с истинно отеческой любовью принимает всех иереев, желающих послужить с ним, и всех сослужающих ему обыкновенно после литургии  приглашает напиться чаю в игуменскую комнату и сам угощает всех. Насколько он бессребреник и сколь щедро оделяет обращающихся к нему за помощью,  об этом свидетельствует, например, следующий недавний случай, обычный для отца Иоанна, этого бесконечно доброго для всех и любвеобильного батюшки. Один его усердный почитатель вручает ему пакет с деньгами, а в пакете было 3 тыс. рублей. В то же самое время обращается к нему с усердной просьбой о помощи какой–то бедняк, которому он и передает этот самый пакет, даже не распечатавши его. На вопрос изумленного жертвователя: «зачем он так поступил, ведь в пакете три тысячи рублей», он спокойно ответил, что столько верно надо было дать этому бедняку. По приезде в Елабугу мне передали другой аналогичный случай: полученные нынешним летом на Св. ключе от И.Г. Стахеева 5 тыс. рублей отец Иоанн не довез даже до Перми, а где-то на пути по Каме  передал в одно бедное село на устройство храма. И, таким образом, целые сотни тысяч рублей ежегодно переходят чрез руки о. Иоанна на устройство храмов, разные благотворительные заведения и прямо в руки бедняков.

Перехожу теперь к описанию Серафимо — Понетаевского монастыря, в котором мы остановились. Прежде всего несколько слов о самом его возникновении.

Учреждение этой обители относится к недавнему времени, шестидесятым годам истекшаго столетия. Когда в 1861 году настоятельницей Дивеевского монастыря была избрана по жребию одна из сестер Гликерия Васильевна Занятова, скоро нашлись в обители недовольные ей, пошли жалобы, доносы, так что Занятовой вместе с двумя другими сестрами пришлось оставить монастырь (1862 г.), где она прожила уже 27 лет. Удаленные из монастыря сестры втроем направились в Саров, к своему «батюшке о. Серафиму», и здесь горячо припали к его могилке, выплакивая свое сиротское горе великое. Долго и пламенно молились они над дорогой могилкой своего духовного руководителя и наставника, прося у него указания, куда им беспомощным и беззащитным идти, где приютиться. И он услышал своих сирот.  Тут же у могилы осенила их радостная мысль: они вспомнили об одной Арзасмасской помещице Елизавете Алексеевне Копьевой, владелице имения в селе Понетаевск Азамасского уезда, которая, видя неприязнь и вражду к Гликерии Васильевне в Дивееве, неоднократно предлагала ей переселиться в её дом в селе Понетаевск. Таким образом, как бы по указанию о. Серафима, эти три сестры от могилы его и направились прямо в Понетаевку, где и были радушно приняты благочестивой старицей Копьевой. Скоро узнали о том в Дивеевском монастыре чтившие Гликерию Васильевну сестры и стали добровольно переселяться к ней в Понетаевское убежище. В короткое время около Гликерии Васильевны собрались около 20 сестер, и в их числе были самые лучшие  живописцы и художницы мозаичного искусства, обучавшиеся живописи и мозаике в Петербурге, под руководством профессоров академии художеств. Елизавета Алексеевна, видя постоянно прибывающих из Дивеева под ея покровительство сестер, возбудила в 1862 году ходатайство об учреждении в своем Понетаевском имении женской общины, с наименованием ея Серафимовскою, каковое ходатайство и было удовлетворено. Так возникла и утвердилась, Господу поспешествующая, Серафимо-Понетаевской община, возведенная в 1869 году на степень третьеклассного женского монастыря.  С самого начала во главе управления обителью стоит ея первоначальница Гликерия Васильевна Занятова, с 1870 года принявшая монашеской постриг и в том же году удостоенная возведения в сан игуменьи.

Обитель эта быстро растет: так, в 1884 году сестер в обители было 408, в 1898 году 508, не считая училищных питомиц,  а ныне живет в обители до 800 сестер.

Своим настоящим процветанием Серафимо-Понетаевский монастырь много обязан новопрославленной чудотворной иконе Знамения Пресвятой Богородицы. Эта писанная инокиней монастыря Клавдией Ивановной  Лошниковой, в 1880 году была освящена в присутствии сестер, схимником  Высокогорской Пустыни отцом Серафимом (бывшим учеником о. Серафима Саровского), который по освящению иконы долго молился пред нею, прося  Пречистую Матерь Господа  Христа ниспослать обители Божия благословения. Икона была поставлена в игуменском корпусе. И вот через 5 лет в мае 1885 года здесь свершилось следующее необыкновенное явление. В 9 часов утра 14 мая некоторые сестры монастыря, бывшие в той келии, где стояла икона, заметили, что лико Божией Матери сделалось много живее и светлее, взор Владычицы, видимо, для сестер, поднимался кверху и на предстоявших, с трепетом молящихся. Явление это, продолжавшееся четверть часа, повторилось и в 12 часов ночи.  На другой день 15 мая Святая  икона была перенесена в монастырскую церковь, куда и стал стекаться народ из окрестных селений для поклонения, причем многие больные стали получать исцеления. Обо всем этом дано было знать епархиальному начальству, которое вытребовало Святую икону в Нижний Новгород и произвело обстоятельнейшее дознание на месте всего случившегося. Признав всю справедливость, Епископ Нижегородский, по указу Святого Синода, возвратил вышеозначенную Святую икону в Серафимо-Понетаевский монастырь. С великим непрерывным всенародным торжеством перенесена была эта  новопрославленная  Чудотворная Икона Знамения Божьей Матери в свою, ею так облагодатствованную обитель. Зимний холод, с неизбежными спутниками своими метелями, вьюгами, бессильным оказался удержать или ослабить необыкновенный подъем религиозного чувства народа и уменьшить число молящихся на всем пути ея шествия-на расстоянии 130 верст. Ещё с большим торжеством и трепетной радостью 23 ноября того же 1885 года встречала Святую икону Серафимо-Понетаевская обитель, из глубины благодарного сердца славящая Царицу Небесную за Ея такое благоволение к ней.

И тех пор, почти беспрерывно, со всех сторон Руси православной  стекаются тысячи и десятки тысяч богомольцев помолиться Царице Небесной пред этой Чудотворной  Ея иконой и, по мере своей веры, все претекающие к ней находят утешение и облегчение своей больной души, а многие, кроме того, получают, как прежде, так и теперь, и «телесных недугов исцеление». Бесчисленное множество чудес, совершившихся от этой иконы всесильным заступлением Царицы Небесной, чудес, обстоятельно исследованных, записаны в особой книжке под заглавием: «Новопрославленная Чудотворная Икона Знамения Пресвятой Богородицы» (стоит книжка 25 копеек). Отсюда мной почерпнуты и все сведения об этой теперь процветающей обители.

Переночевав и хорошо отдохнув от дорожной тряски, на другой день, 9 мая, мы отправились к литургии в церковь Пресвятой Богородицы Живоносного источника. Прежде всего и обращает на себя внимание вышеописанная Чудотворная Икона Знамения Божьей Матери, представляющая собой превосходное художественное произведение. Этот чудный образ больших размеров стоит на правой стороне за клиросом, пред ним горят несколько неугасимых лампад — дар благочестивых посетителей обители. На иконе богатая сребро-позлащенная риза, украшенная драгоценными камнями, это главным образом дар щедрого благодетеля обители нашего земляка Елабужского купца С.П. Петрова. Очень красив и изящен в церкви резной дубовый иконостас. В стиле иконостаса сделаны и все почти киоты для икон. Последние все высокохудожественные работы живописной мастерской обители.

Поют сестры тихо, стройно и мелодично, так что можно помолиться. Ежедневно — причастники. Прежде всего, приобщаются сестры обители, которые все (800) Петровским постом говеют и ежедневно небольшими партиями по распределению матушки игуменьи приобщаются. Вместе с ними всегда находятся желающие приобщиться и из мирян-паломников, которых в мае и июне нынешним летом, как рассказывали, ежедневно было по нескольку тысяч.

Молебны пред Чудотворным образом служатся  целый день, почти непрерывно, и служатся часто заезжающими батюшками добровольцами, так что во время небогослужебное почти всегда можно отслужить молебен. Молебны, заметим, кстати, большею частию, служатся везде общие и плата за них, как в Понетаевском, так и ровно и в Саровском и Дивеевском монастырях добровольная, по усердию служащих, кладут на тарелку, как сам видел, и золотые, и сребренные, и медные монетки, до копейки или двух включительно.

Отслужив молебен и помолившись пред Чудотворным Образом Царицы Небесной, мы направились в будущий просторный высокий и светлый собор, храм ещё внутри неотделанный. Здесь находится очень верно и удачно исполненное из гипса изображение в натуральную величину отца Серафима, в сидячем положении, на обрубке большого дерева, в обычной его одежде, пред ним стоит медведь настоящий, не живой только, конечно, которому он подает кусок хлеба, тут же у него в мешочке сухарики, которые он обыкновенно раздавал своим посетителям. Рядом с этим изображением стоит небольшая витрина с  вещами дивного старца.  В память об отце Серафиме всем здесь раздают сухарики.

Внизу под этим будущим великолепным храмом находится другой храм во имя Преподобного Сергия, теперь уже вероятно освященный, так как в нем тогда все уже было готово, и освящение его предполагалось 5 июля. А смотрели и этот храм. Иконостас маленький металлический, очень красивой художественной работы. Влево, как бы в приделе, могила, вся унизанная венками и обложенная живыми цветами, могила Московского благодетеля обители Сергея Димитриевича Кузмичева, соорудившего весь этот громадный величественный в 3 этажа с 4-м подв. корпус, который с восточной стороны имеет два вышеописанных храма. В этой самой церкви, посвященной Преподобному Сергию, имя которого он носил, С.Д. завещал и себя самого похоронить, что в точности и исполнено было не так давно, кажется, даже в нынешним году или в конце прошлого.

Корпус этот ныне был временно обращен в гостиницу для паломников, а потом займут его сестры. Настоящие номера высокие, светлые, просторные, будут обращены в келии для сестер и можно только порадоваться за сестер, которым приведет Бог  поселиться в нем. Этот корпус, вместе с другими, подобными ему, могут служить славой и украшением  любой нашей лавры, столь они величественны!

В тот же день мы осмотрели и этот другой, украшающий обитель, корпус, специально построенный и вполне приспособленный для помещения живописной. Его чудный фасад выходит на юг. Над входом, на парадном крыльце, на белом матовом стекле большими буквами значится: «Труды живописи». Любезная сестра руководительница показала нам весь постепенный ход работ живописной, начиная, что называется, с самой азбуки. Роскошные залы, увешенные иконами и картинами, уставленные цветами, масса сестер, неутомимых работниц, работающих по послушанию Бога для и незнающих даже, во что оценится их труд, (знает старшая, принимающая заказы), все это производит весьма хорошее впечатление.  С большим удовольствием мы все выслушали и осмотрели.

По отзывам людей, сведущих в искусстве, эта живописная  очень высоко поставлена, чем она весьма  много обязана настоятельнице обители- игуменье, замечательной художнице, которая, по рассказам сестер, для усовершенствования своего таланта работала вместе с другими сестрами, о чем мы выше упомянули, в Петербурге, под руководством профессоров Академии художеств. Организована эта живописная под руководством академика живописи П.С. Сорокина.

Невольно обращает на себя внимание в этом корпусе также храм во имя Святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова, устроенный в одной из залов этого корпуса, обращает внимание и своей художественной отделкой и особенно своим алтарем, который со всех сторон можно обходить, чего я никогда ещё не видывал. Служат здесь нечасто, и обычно он занят бывает, как было и при нас, работающими сестрами живописками.

Этот корпус и храм, устроенный тем же Елабужским купцом С.П.Петровым, который вообще чрезвычайно  много сделал Серафимо-Понетаевского монастыря.

Зашли мы дальше и в больничную начальную церковь этой обители, во имя Божьей Матери всех скорбящих радости, теперь уже старенькую и убогую, по сравнению с новыми. Долго погуляли и по двору обители. Да и как было не погулять: во дворе чуть не сплошной парк, несколько прудов, везде разбиты цветники, сады яблоневые, рассажены ягодные кусты, словом так хорошо здесь, что не и ушел бы. В заключение ко всему этому ещё надо добавить, что сестры обители необыкновенно гостеприимны, ласковы, приветливы и внимательны ко всем, так что все паломники, с коими приходилось разговаривать об этой обители, уносят из неё самые лучшие, светлые воспоминания. Поэтому всем направляющимся в Саров от души хочется посоветовать завернуть и в Серафимо-Понетаевский монастырь, тем более, что на это потребуются самые незначительные издержки, и все лучше, мне кажется, посетить его в передний путь.

(Продолжение следует)

Часть II[3]

На богомолье к преподобному о. Серафиму.

(Путевые заметки и воспоминания о Сарове, Дивееве и Понетаеве — Продолжение)

Переночевав ещё ночь в Понетаевской обители и от души пожелав ей ещё большего процветания,10-го после литургии мы двинулись в Саров. За 40 верст Понетаевский  ямщик взял с нас на паре лошадей 6 рублей. Путь лежал чрез несколько селений — и все полями, только пред самым Саровом версты 3-4  Саровским лесом. Хотя большую часть дороги ехали почти шагом (так уж возят тамошние ямщики), и, кроме того, часа 1 ½ употребили в пути на отдых и чаепитие, однако,  в 6 часов вечера мы въехали, наконец, и в дремучий Саровский лес, и через ½ часа с небольшим были и у святых ворот Саровской обители.

Когда мы въезжали в Саровский лес и приближались к обители, невольно мне вспомнилось, как некогда, 20 ноября 1778 года, накануне Введения, по этому же быть может самому  пути подходил к Сарову порвавший все связи с миром, девятнадцатилетний юноша Прохор. Очень длинный, тяжелый и даже при тогдашних путях сообщения небезопасный путь должен был он пройти, прежде чем достичь Сарова. Но бодро шел этот счастливый путник, всецело себя отдавший служению Богу, и незаметно для себя проходил версту за верстой, губернию за губернией, терпеливо перенося все невзгоды пути. Уже лето сменилось осенью, уже осень перешла в зимние вьюги и метели, а он все идет и идет. Каким же благоговейным трепетом забилось его чистое сердце, когда, наконец, увидел он Саров, эту для него землю обетованную… «Иди в Саров и пребуди там, место сие будет тебе во спасение, с помощью Господа, тут скончаешь ты и земное странствие твое…» — громко звучали в эти минуты в ушах его пророческие слова преподобного Досифея, сказанные ему прозорливым старцем в Китаевской пустыни; значит, Саров. – вековечный дом его значит, здесь он должен и жить и умереть, и он, «имея тщание о подвизе иноческаго равноангельнаго жития, верою издалеча облобызал место святое сие» (акаф. икос 3-й).

Первое, что поразило нас при въезде в Саров, это непрерывное, безостановочное движение взад и вперед целых тысяч народа. Каким – то праздничным настроением сразу на нас так и пахнуло, и точно будто это настроение прямо в воздухе висит и невольно захватывает всех и каждого, и сразу как-то почувствовалась вся прелесть этого высокого и светлого настроения….

Когда после долгих поисков мы, наконец, устроились в гостинице № 8, близ самых ворот обители, уже совсем стемнело, и потому решили до утра отдохнуть. Стечение народу в июне было столь велико, что далеко не всем, даже почтенным иереям и протоиереям, удавалось сразу занять номер, многим на наших глазах приходилось в первую ночь   переночевать в коридоре – на диванчике, а то и прямо на полу. Шестнадцать довольно поместительных гостиниц не могли вмещать всех гостей – паломников. Но в бытность  нашу в Сарове воздвигались новые корпуса для гостиниц и, вероятно, больше не придется уже нашей братии ночевать в коридоре.

Переночевав в номере, мы направились к ранней литургии. Ранних литургий ежедневно совершается две: одна в церкви препод. Зосимы и Савватия и другая в новом соборном храме преподобного Серафима. Мы пошли в первую. О.Серафим, как рассказывают, всегда с особенным чувством относился к этому храму, так как с ним у него было связано одно из великих и дивных событий в его жизни – первое посещение его в тяжком недуге Пресвятой Богородицей и чудесной исцеление его, когда ещё он был послушником Прохором. На месте той самой келии, где терпеливо на одре лежал страдалец Прохор, и в которой свершилось это чудесное исцеление, и была воздвигнута больница с двухэтажную церковью: в честь преподобных Зосимы и Савватия (внизу) и Преображения Господня (вверху). Между прочим, за собором на украшение этой церкви был послан Прохор, а по возвращении домой он, «искусный столяр», своими руками построил престол из кипарисового дерева для нижней церкви Соловецких Чудотворцев, который на том же самом месте и стоит в настоящее время. О.Серафим, часто посещая этот храм, любил в нем и приобщаться. Этот же храм он посетил и приобщился в нем и накануне блаженной кончины своей, 1 января 1833 года. Когда мы вошли в храм, он был буквально переполнен, так что с большими усилиями я пробрался в алтарь. Сейчас же мне предложили помочь вынимать частицы из просфор. Саровским иеромонахам не справиться с просфорами, так как еженедельно продается в лавочке и подается для изъятия  частиц от 10 до 12 тысяч просфор, так, по крайней мере, было в июне месяце. Служат обычно, как рассказывали, обе ранние литургии приезжие священники, и всегда почти соборне, от двух до 8-10 и более. Ежедневно тысячи причастников приобщают на две и на три чаши.

Постояв за литургией  до времени приобщения Св. Тайн, мы двинулись в Успенский собор приложиться к мощам Угодника Божия. Этого достигнуть было не особенно трудно, да и вообще, надо заметить, ко Св. мощам ныне для всех доступ довольно свободный. Не буду описывать величественности этого древнейшего собора обители, драгоценностей и убранства самой раки, все это как-то стушевывается  и отходит на задний план, как подумаешь, что тут, около тебя так близко нетленные мощи того самого дивного и великого Саровского Угодника Божия, преподобного Серафима, который и при жизни своей для всех одинаково был  так близок, ласков и приветлив, был истинной «радостью» и утешением для всех, который и по смерти всех звал к себе на «гробик»,  вылить ему как живому всякую скорбь и тугу душевную. И все это вспомнивши, как тут не вылиться всякому, притекающему к нему, хотя бы и с малою верою и любовью… А уж если кто выльется, тот никогда от него не отойдет «тощ и неутешен»…

Прикладываются к мощам преподобного Серафима в небогослужебное время, то есть между утреней и поздней литургией, между литургией вечерней и послевечерней, до 9 часов вечера. – Помолившись и приложившись к святым мощам, мы направились в номер. А затем, после небольшого отдыха, поспешили посетить и поклониться  предивному отцу Серафиму на местах его великих подвигов в Саровском лесу, где среди природы, восприятию красоты которой он был так чуток, свободно и восторженно лились его хвала и молитва к Богу.

Широкая дорога в «пустынки» Святого старца идет мимо высокого песчаного косогора, покрытого высокими соснами, распространяющими кругом здоровый смолистый аромат. Воздух густо напоен запахом хвои и дышится здесь необыкновенно легко. Справа от дороги все время блестящей лентой извивается речка Саровка с необыкновенно чистой, свежей, холодной водой. На другом берегу Саровки тянется так же густой лес.  Весьма здесь хорошо чувствуется, так бы никогда и не ушел отсюда!..

Прежняя узкая, едва может быть проходимая тропинка, по которой некогда ходил отец Серафим в своей  пустынке, обратилась теперь в широкую, словно столбовую, дорогу, по которой беспрерывно с самого раннего утра и до самой поздней ночи снуют толпы пеших богомольцев, идут взад и вперед всевозможные экипажи, начиная с рессорных шикарных колясок, до простых деревянных телег включительно.

Идя по этой дороге, мы невольно перенеслись к  далекому прошлому. Нам живо представился этот день, когда старец Серафим с котомкой за плечами шел из монастыря сюда, в пустынку, чтобы здесь поселиться и отдаться Богу всецело, безраздельно, день и ночь до конца своей жизни. Монастырская жизнь не удовлетворила его. Пылкая чистая душа его искала более высоких подвигов, жизни всецело для Бога и людей, и всего меньше жизни для себя, а особенно для своего внешнего благополучия. И здесь, созерцая красоты природы, мысленно переносясь к далеким небесам, в тиши и уединении, он яснее мог ощущать присутствие Божие, ближе и теснее входить в общение с Богом, полнее мог излить пред Ним свою душу. И, подражая своими великими подвигами в Саровской пустыне «пророку Божию Илие и Крестителю Господню Иоанну», он поистине «дебри леса ея молитвою своею облагоухал» (Акаф. конд.6).

Это молитвенное благоухание ощутит и почувствует здесь всякий, кто постарается хоть немного проникнуться его дивными пустынными подвигами.

Идя не спеша к пустынке Святого старца, слева от дороги мы увидали деревянный  снизу довольно построганный богомольцами крест около пещеры. Справляемся по путеводителю, оказывается здесь жил схимонах Марк. О нем в брошюре профессора А.Царевского (Саровская пустынь), которую я захватил с собой, нашел такие краткие сведения. Пройдя все монастырские должности и много поработав монастырю и братии, он решил посвятить себя исключительно Богу. Приняв ради Христа юродство и наложив на себя подвиг молчальничества, он удалился из монастыря в лесные дебри и целых 16 лет провел здесь в невероятных подвигах, не имея даже своей постоянной пещеры,  а бесприютным бродя по лесу, меняя место своего пребывания, чтобы никто не мог нарушить его одиночества. Только в великие праздники являлся он в храме монастырском  для приобщения Св. Тайн. И тотчас же опять скрывался. Действительно, как замечает почтенный автор вышепомеченной брошюры, «просто изумляют мысли, как-то не укладываются в сознании нашем эти 16 лет этой невероятной жизни! Может ли быть ещё сильнее вера, ещё полнее человеческое самоотвержение ради Бога, как это явил в жизни своей Марк?!» Только уже почувствовав приближение смерти, восьмидесятилетний старец, схимник Марк, вернулся в обитель и здесь навеки успокоился у алтаря Успенского собора, около отца Серафима, которого он был современником (на 17 лет скончался раньше отца Серафима). Теперь над могилой его непрерывно почти служатся панихиды, как прежде служились над могилой О. Серафима. И рассказывали нам о нескольких чудесных исцелениях по молитвам этого тоже великого Саровского подвижника.

Идем дальше. Видим на левой же стороне новый крест с изображением Распятия. Около него расположен небольшой огородик. Это первый небольшой огородик, заведенный некогда старцем Серафимом. По дороге довольно часто попадаются колодцы. Над некоторыми из них поставлены небольшие часовенки. Замечательно чиста и прозрачна в них вода. Богомольцы обыкновенно подходят и пьют эту воду. Совершенно незаметно подошли мы к первой «ближней» пустынке отца Серафима, отстоящей от монастыря в двух с половиной верстах. Здесь находится главный источник преподобного Серафима. Над источником устроена большая часовня, вся расписанная живописью. Воды в колодце много, и она так чиста, свежа и здорова, что трудно представить ещё другую, более хорошую воду. Хотелось бы постоянно пользоваться этой водой, так она приятна  на вкус и живительна…

По преданию, источник этот забил от удара жезла Богоматери, явившейся здесь старцу.

Отец Серафим ещё при жизни своей много молился, чтобы вода в этом источнике была «целительной душ и телес, и всякия супротивныя  силы отгнательной». И множество больных, с верою омываясь в воде этого источника, так и называемого Серафимовым, получали и получают дивные исцеления от своих различных недугов.  У источника постоянно находится масса  народу. Здесь можно видеть и слепых, и хромых, и бесноватых, и параличных, и расслабленных, и других всяких страдальцев, которых несут и везут сюда со всех сторон. Здоровые и больные обыкновенно здесь вместе купаются, обмываются и пьют воду. И все-все здесь вместе, как и в храме Божием, нет здесь различия между знатным и простолюдином, богатым и бедным, здесь все равны: чудный и любвеобильный образ кроткого и смиренного старца невольно всем здесь напоминает о братстве и равенстве, все одинаково  ищут здесь обновления духовного и телесного, по молитвам этого великого Саровского угодника. Слушая и читая рассказы о различных исцелениях, бывающих здесь, невольно думаешь, как выражается один отечественный проповедник, что это  «явилась вторая купель Силоамская»,  в которой всякий, с верой притекающий, получает исцеление и здрав бывает, каким бы он ни был одержим недугом.

Вода в источнике холодна, говорят, не более 4 градусов тепла. Несмотря на это, я с молитвой к Угоднику решился все-таки искупаться, хотя вообще теперь не купаюсь. Под сильную струю холоднейшей воды сходят по ступенькам в особое углубление. Перекрестясь, я стал под струю, и вода всего меня обдала. Сильное, потрясающее ощущение пережил я в этот момент, меня как будто прямо обварило.   Без молитвы быть в это время нельзя, и действительно, каждый просит Угодника о чем-либо.  Когда я оделся и вышел на волю, по всему телу разливалась какая-то необыкновенно приятная теплота, усталости совершенно не чувствовалось, и тело стало каким-то особенно легким и удобоподвижным.

Молебны на источнике в этот раз я не служил, уж слишком много было народу. В день своего отъезда из Сарова мы ещё раз были здесь, и тогда Господь привел меня в часовню и молебен отслужить. Кстати замечу, хорошо в этом отношении иереям здесь: приза и ковчеги в каждом таком месте в Сарове имеются, облачайся и служи, препятствий, разумеется, никаких, все, напротив, даже рады бесконечно помолиться в таких местах с иереем во главе, и все, обычно, благодарят по окончании молебна. После молебна мы ещё раз на дорогу искупались в источнике. По совету своего товарища я в этот раз купался под открытым небом, внизу источника, день был чудный, солнечный, и вышло ещё лучше. Многие стараются искупаться непременно три раз, но нам этого не удалось.

Рядом с источником, на горке нам показали первую «ближнюю пустыньку» о. Серафима. Здесь стоит небольшой домик, наподобие того,  в каком некогда жил св.старец. Настоящие его келейки, как из «ближней» так и из «дальней» пустынь, перевезены в Дивеево по завету самого о. Серафима. Рядом с ближней пустынькой показывают то место, где он кормил хлебом из своих рук медведя, разделяя с ним свой последний кусок хлеба.

Чудная, как раздумаешься, то была картина: внутренняя сила тихого и кроткого старца побеждала ярость дикого и кровожадного зверя, и последний становился пред дивным старцем таким же тихим и кротким и  ласковым, как и он сам.  Да то царственное, господственное положение над всей тварью, которое некогда даровал Творец своему венцу творения — человеку, и которым последний не сумел воспользоваться, видим мы  возвращается Им тем своим созданиям, которые стремятся, при содействии благодати Божией, войти в это первоначальное блаженное состояние человека, и дикие звери обращаются пред ними в кротких и смиренных агнцев и даже служат им.  Примеров тому много встречается, особенно в жизни египетских подвижников. Невольно, например, приходит на  память преподобный Герасим, которому в пустыне верно служил царь зверей лев до самой смерти его; припоминается даже такая подробность: не мог лев пережить смерти своего господина, затосковал, да и вскоре издох на его могиле. А наш отечественный подвижник, Преподобный Сергий Радонежский, с которым так сроден по духу своему о. Серафим, разве он также в глухом Радонежском лесу не кормил медведя, который кротко и любовно брал из рук великого Угодника сухие корки хлеба? Таким образом, если по слову апостола «вся тварь совокупно стенает и мучится доныне»  (Рим VIII, 22) от рабства духовного, то естественный плод победы над  грехом, вместе с возведением нашего падшего естества в первое блаженное состояние, есть восстановление правильных и мирных отношений всех созданий Божиих, как между собою, так в отношении к венцу твари-человеку.

Из «ближней» пустыньки мы пошли в дальнюю. Дорога шла немного в гору, и нам пришлось идти теперь между двумя сплошными стенами высокого сплошного леса. Так прошли версты полторы. У самой дороги вправо видим как бы небольшую часовню, открытую со всех сторон. Входим в неё. На полу лежит большой камень, на котором , как гласит надпись, о. Серафим молился 1000 ночей. Рядом стоит сосна. На ней икона св. Троицы, пред которой, по преданию, молился св. старец. Это только часть того большого камня, другая часть его хранится в Дивееве.

Воображение  живо рисует эту новую дивную картину, как некогда здесь, среди темно-зеленой чащи леса, с открытой головой, одетый в белый балахон, с материнским благословением – медным крестом на груди, с воздетыми к небу руками стоял на коленях «немощный и притрудный великий старец и тысячу нощей» пламенно возносил свою молитву к Богу за весь грешный род людской. Так и хочется сказать об этом его дивном молитвенном подвиге словами акафиста, словами столь выразительными  и содержательными: «Странное чудо, — говорится здесь, — видим на тебе, Преподобне: яко старец сей немощный и притрудный,  тысящу  дней и тысящу нощей на камне в молитве пребывал еси. Кто доволен изрещи болезни и борения твоя, блаженне Отче, яже претерпел еси, воздея преподобные руцы твои к Богу, амалика мысленнаго побеждая и Господеви поя аллилуйя» (Конд.8).

Да, как научился он здесь видеть и побуждать в себе грех, различать все помыслы, а также бороться с грехом мудро, победоносно и в других. И в то же время, как научился он здесь любить людей  со всеми их светлыми и темными сторонами, любить не только словом, но и делом,- здесь он достиг того, что сумел пламенно обнять  всю грешную землю с вечно страдающими на ней людьми, и этой пламенной любви его ко всем людям поистине никакие « выти многовыщаннии не возмогут изрещи» (Акаф. икос 9). Но с каким глубоким смирением отвечал он изумляющимся этому его великому подвигу: «Св.Симеон Столпник сорок семь лет стоял на столпе, а мои труды похожи ли на его подвиг?».

Камень, на котором молился дивный Саровский старец стал теперь предметом  благоговейного почитания, как свидетель великих молитвенных подвигов его. Обыкновенно все тут остановятся, помолятся, стараются припасть и облобызать этот столь дорогой по воспоминаниям камень.

Отдохнув немного здесь, мы двинулись дальше. До «дальней пустыньки» оставалось версты полторы. И здесь тоже безпрерывное движение богомольцев, взад и вперед идущих и едущих, и потому путь кажется совсем близким и незаметным. Так незаметно мы и дошли до «дальней пустыньки». Налево в горке  виднеется высокий крест. К нему здесь мы прежде всего и отправились.  К кресту внизу прибита дощечка, на которой объяснено, почему здесь поставлен крест. Оказывается, мы стоим на том самом месте, где некогда (12 сент.1804 г.) на о. Серафима напали злодеи и едва не до смерти его избили, надеясь найти у него деньги. Кроткий и незлобливый старец не защищался, хотя бы и мог защищаться, так как отличался силой, ловкостью и был с топором в руках. Вспомнился ему завет Христов: «приимшии  нож, ножем и погибнуть», и он, бросив топор, сложил руки крестом на груди и спокойно сказал своим обидчикам: «делайте, что вам надобно», в то же время сам «усердно Господеви за обидящих его моляся»(Акаф). Мало того, когда эти обидчики, крестьяне из села Кременок, были найдены, и их хотели подвергнуть наказанию, «претихий и кроткий Угодник Божий» усердно и настойчиво просил и своего настоятеля, и помещика Татищева, которому принадлежали эти крестьяне, не преследовать их, не наказывать, говоря, что в противном случае он оставит Саров и  совсем уйдет в другое место. Вспоминая все это, постарались и мы здесь  молитвенно вознестись духом к этому великому Саровскому учителю незлобия и смирения, дабы даровал он нам благодатную силу всякую злобу и вражду побеждать незлобием и любовью.

Близ этого места находится второй огородик старца, засаженный картофелью, в память о том, что и о. Серафим, живя некогда здесь, тоже садил картофель и некоторые другие овощи. Ещё далее немного под горку подходим к небольшому деревянному домику. Это и есть так называемая «дальняя пустынька». Входим в самую келию. На стенах картины, на которых изображены различные события из жизни старца Серафима.  Помолились, я служил молебен и в первый раз в конце молебна прочитал молитвенное воззвание преподобному Серафиму, составленное  Л. Денисовым, очень содержательное, умилительное, и всем и каждому вполне понятное. За молебном молилась большая толпа собравшихся богомольцев.

Затем пошли мы посмотреть в келию  «пустыньку в пустыньке». Спустились по лесенке. Перед нами стоял большой ящик, наполненный песком и камнями, приблизительно до половины. В этом ящике на коленях и становился на молитву старец. Устроить себе это подземелье заставило о. Серафима следующее. Когда он жил в своей «дальней пустыньке», по временами его слишком здесь одолевал народ: так как народ был и в домике и кругом домика, то ему нельзя было выйти из дома и остаться незамеченным. Вот и придумал тогда устроить себе это подземелье: устроил себе секретный ход за печкой, и когда ему надо было удалиться от народа для молитвы, он уходил за печку, поднимал там секретную дверцу и незаметно спускался в это подземелье. Все это помещение так мало, что в нем нельзя не лечь, ни встать. Здесь теперь в память об о. Серафиме раздают сухарики, что и он некогда делал. Перекрестились и мы в этом молитвенном подземелье старца.

Ещё дальше пошли, отыскивать пещерку, вырытую им близ кельи. Спускаемся по лесенке с небольшого холма, покрытого лесом. Лесенка оканчивается на обрыве.  Видим в земле небольшую дверь, ведущую в пещерку. Входят по одному. Я вошел первым. Пещерка до того маленькая и тесная, что даже двоим  в ней, пожалуй, трудно стоять. Сюда также любил дивный старец удаляться для молитвы. Из пещерки открывается чудный вид на долину поросшую лесом. Помолившись здесь и немного отдохнувши, мы отправились в обратный путь.

(Продолжение следует)

Часть III[4]

На богомолье к преподобному о. Серафиму.

(Путевые заметки и воспоминания о Сарове, Дивееве

и Понетаеве — Продолжение)

Дорогой мне снова пришла в голову мысль, много раз занимавшая меня и ранее, мысль о том, как много общего между этим новопрославленным угодником Земли Русской, дивным о. Серафимом, и другим нашим великим угодником, преподобным Сергием. Что-то таинственное, родное, связывает их обоих. О. Серафим, как известно, родился близ храма преподобного Сергия Этот образок, на котором изображено было посещение Богоматерью преп. Сергия, в сопровождении апостолов Петра и Павла, был прислан ему из Троицко-Сергиевской лавры, от мощей  преподобного. И опять замечательное совпадение в жизни того и другого угодника: явление Богоматери каждому их них   в сопровождении вышеупомянутых апостолов. Ещё дальше, мы знаем, преподобный Сергий испросил у Бога своею усердною молитвой «на сусе месте тещи поток водный», — и вода этого источника, «молитвою его исцеляя недуги, чудодействует» (Акаф. ик.4). То же самое мы видим в жизни преподобного о. Серафима. Дикий зверь кротко и смиренно вкушает пищу из рук того и другого. Наконец, если кто, то именно о. Серафим, по словам Е. Поселянина, представляет собою такое же удивительное, чрезвычайное, выходящее из всяких рамок явление в духовной жизни Русской земли, как и преподобный Сергий, стоящий столь особняком среди святых русских. Тот и другой, «от юности Христа возлюбив и Тому Единому работати  пламенне вожделене», оставили «мира красоту и яже в нем тленная»  и    «мужески в пустыню» вселились, и здесь, в глухом лесу, «на страсти вельми подвизаясь», «ангельски пожив, многих привели к спасению.»

(Выражения заимствованы из тропаря и кондика преподобному Сергию и преподобному Серафиму).

В три часа раздался Благовест к вечерней. Громадные толпы богомольцев потянулись со всех сторон по направлению к Успенскому собору, пошли и мы. Вечерня ежедневно в Сарове бывает в это время. Всенощного бдения не бывает, кроме кануна воскресных и праздничных дней. Совершается вечерня, как и всеобще богослужение, сполна по уставу, и идет 2 1/2  часа. Вообще надо заметить, что богослужение в Сарове отличается своей продолжительностью и, вследствии строгого соблюдения церковного устава  и протяжного древнего пения, «по столповому напеву», да ещё с канонархом.  Так вечерня идет от 2 ½  до 3 часов, утреня от 3 ½ до 4 часов и более, всенощне бдение – воскресное от 4 ½ часов до пяти часов и в среднем богослужение продолжается до 10 часов в сутки, а в дни праздничные, особенно же в посты, и гораздо того более. И, несмотря  на такую продолжительность, все произносится замечательно отчетливо и внятно, все действия совершаются без малейшей торопливости, и вообще богослужение здесь отличается особенной искренностью и глубоким чувством. Очевидно, что тут поют именно священнодействуют, что тут поют и читают не для других и не по внешней обязанности, а для себя и по своей внутренней потребности, потому- то и самое однообразие службы и ежедневное повторение более или менее одного и того же, что так часто порождает простую машинальность в  священнослужителях и скуку в молящихся, — как будто не имеет никакого утомляющего влияния на саровцев.  Интересно в данном случае рассуждение профессора А.Царевского об этой продолжительности Саровского богослужения, который сам лично также наблюдал это богослужение и вкусил духовную сладость его. « Продолжительность Саровского богослужения,- пишет он, — сближает наш Саров с знаменитейшим Афоном, известным своими необычайно  продолжительными молениями. Едва ли не более всего поражают мирянина в жизни саровских монахов долговременные  их молитвы, для нас, людей непривычных, далеко неудобовыносимые. Бесспорно, большое значение имеет здесь и привычка, хотя бы просто привычка организма  к продолжительному стоянию; но ещё больше несомненно в этом случае влияние души на тело, подъем духа, силы религиозной мысли, напряженность нравственного сознания, вливающие энергию и бодрость в утомленные, слабеющие органы тела. Всякому, конечно, из собственного опыта хорошо известно, что человек, не чувствующий сердечного    молитвенного расположения, тяготится и краткою молитвой, и недолгое богослужение требует от него уже насилия над собой, вызывает в нем несносную скуку. Зато, с другой стороны, для сердечного расположения к молитве христианина всякая молитва бывает легка, и самая продолжительность её остается как бы незамечаемою. Это всякий и испытывает на себе, попавши, например, в высоко благоговейную  и молитвенно настраивающую обстановку того же саровского богослужения; никакой богомолец не уклоняется от этой службы и, на первых порах, благодаря новости и силе впечатления, именно как будто, не чувствует усталости, хотя бы прошел тысячи верст и еле передвигал измученными ногами. Тем более – саровские монахи; по всему строю своего монашеского существования они почти живут в церкви, на молитве, всем складом жизни своей и нравственного своего настроения они постепенно вырабатывают в себе неутомимую потребность в молитве, они достигают возможности истинной молитвы и высокого благоговения пред священнодействиями. Поэтому продолжительные богослужения являются для них не мучением, не самоистязанием, как пожалуй, судят о том некоторые миряне, а напротив, как бы необходимо полнотою их счастья, блаженством их иноческой жизни. Само собой разумеется, и среди них многие с великим трудом, борьбою, насилием над собой приближаются к высоте такой жизни, многие оказываются даже и бессильными в достижении этой высоты, и потому такие скоро уходят из Сарова; но зато несомненно очень многие саровцы достигают и осуществляют идеал ангелоподобного жития, непрестанного хождения пред Богом, непрерывного служения  Ему» (Саровская пустынь. 32-33стр).

Вхожу в алтарь, вижу много своей братии —  приезжих священников, готовящихся к служению завтрашней литургии. Многие из них готовятся кроме того к исповеди. Чрез несколько минут входит иеромонах-ризничий, который заведует распределением и назначением в тот или иной храм служащих литургию иереев и диаконов. Все обращаются к нему, прошу и я позволения быть соучастником в служении поздней литургии в Успенском  соборе. Отказу, разумеется, никому не бывает, лишь бы только с вечера было сказано ризничему иеромонаху. Затем заявившим о своем желании исповедоваться иереям и диаконам о. ризничий начинает читать молитвы пред исповедью и во время же вечерней у жертвенника исповедует. Как пришлось наблюдать в течение нескольких дней, иереев и диаконов исповедует он один. Мирян же в нескольких местах исповедуют другие иеромонахи, также во время вечерней и послевечерней, исповедуют, впрочем, и пред самой литургией, даже пришлось видеть во время литургии, кому нельзя, например, почему-либо ждать следующего дня.

Исповедоваться и приобщаться С.В.Христовых Тайн все посещающие Саров считают своим непременным и обязательным долгом, и причастников — богомольцев, как  я уже выше заметил, набирается ежедневно целые тысячи. И кого–кого только тут ни встретишь: и аристократы, щегольски одетые, и служащий класс всевозможных ведомств и учреждений, масса учащейся молодежи, видел, к великому удовольствию, немало студентов и необозримые толпы простого серого люда… И все это пестрое словесное стадо Христово, состоящее из лиц самых разнообразных сословий, положений и национальностей (очень много инородцев), приближается вкусить Св. Тела и Крови Христовой и приобщиться к Единому для всех  Источнику Бессмертия — приближается опять-таки вместе, как и на источнике, по братски, по христиански, забывая в эти минуты о своих всевозможных отличиях и привилегиях земных. Ну не отрадно ли в самом деле это столь широкое духовное молитвенное общение многомиллионного православного русского народа?… И как все это невыразимо приятно и отрадно было наблюдать, особенно в наши дни, когда царит в обществе какое-то тупое равнодушие, непонятная холодность к исполнению этого первейшего христианского долга, когда не редкость встретить православных христиан, даже из простого люда, по несколько лет кряду не говеющих. До слез умилился я также, когда видя, как усердно и трепетно молится и наша братия, служители алтаря Господня, как искренно исповедуют они свои грехи пред Богом, сознавая, видимо, свое недостоинство предстоять престолу Божию и в то же время ища подкрепления и обновления в себе духа пастырского в дерзновеных и сильных молитвах новопрославленного великого Угодника Земли Русской.

Тут и убеленные сединами, заслуженные старички – протоиереи, и молодые батюшки, городские и сельские, все делятся друг с другом своим духовным опытом, и словом                                                                    и примером друг друга поучают и назидают. А как важно опять, как дорого это столь широкое, духовное общение и для нашей братии, особенно в настоящее время, когда все мы до крайности как-то разъединились, разобщились, замкнулись по своим углам, или, если и существует местами это общение, то совсем иного рода, — общение самое нежелательное и недостойное служителей престола Божия, которые по слову апостола, должны быть «образом верным своим — словом, житием, любовию, духом, верою, чистотою» (I Тим., 4 гл. 12 ст.) и которые своим соблазнительным общением между собой, часто в сообществе с прихожанами, только крайне смущают этих последних и сильно подрывают свой авторитет. Так что, повторяю, нельзя всем нам не возрадоваться духом, что открылось новое место такого благодатного взаимного широкого общения для всех нас, и вместе с тем нельзя не порадоваться тому, что в такой массе устремилась наша братия к этому месту. (В конце мая и до половины июня нынешним летом, как пришлось слышать и самому в течение недели наблюдать, был в Сарове очень большой наплыв иереев и диаконов, особенно первых. Может быть, не меньше было нашей братии и во вторую половину нынешнего лета, но слышать об этом  мне не пришлось).

По окончании вечерни мы направились к месту около  алтаря большого Успенского Собора, где был похоронен о. Серафим. Над могилкой устроена довольно большая часовня. Входим — часовня полна народа, служат  панихиду по схимонаху Марку, могила которого рядом с «могилкой» о. Серафима. Теплится множество свечей. Все молятся какой-то необычной молитвой. Мысли и чувства, видимо, здесь особенно напряжены у всех, и как будто все здесь превратилось в одну сплошную молитву.  По окончании панихиды все спускаются вниз по особому  сходу, устроенному сбоку, спускаются к тому самому месту, где 70 лет лежал в своем гробике о. Серафим. Памятник, стоящий над могилкой, оставлен на своем месте. Спускаемся и мы по лесенке. Пред нашими глазами толстая дубовая колода и около неё такая же крышка. Это и есть тот самый дубовый гроб, который задолго до кончины изготовил себе о. Серафим своими собственными руками. Несколько десятков лет стоял этот гробик в сенях келии Преподобного, и много святых слез умиления пролил он над этим «гробиком», прежде чем лечь в него…. А сколько этих святых слез вызвал он у всех приходивших к нему со своими беседами около «гробика», этих поистине святых слез, из которых ни одна «капля слезная» и « капли часть некая не таится» пред Богом, т.е не будет забыта.( Мол.7-я ко  Св. причащ). – Этот драгоценный гробик до сих пор вполне сохранился, только в местах двух заметны трещины, но они теперь заделаны серебряными пластинками. Стоит он на том самом месте, где стоял 70 лет с мощами о. Серафима. С трепетным благоговением поцеловал я этот «гробик», моля дивного о. Серафима, в нем почивавшего, всегда внимать моим нуждам и прошениям духовным.

Выйдя из часовенки, мы разыскали в ограде Успенского Собора дорогие для о. Сеафима могилки его современников – игуменов Саровской обители: Исаии, Пахомия и Иосифа (казначея), из которых двое последних руководили первыми шагами его иноческой жизни.  Никогда он при жизни своей, идя по ограде, не проходил мимо этих могилок без того, чтобы не помолиться тут. А начальнице Ордатовской общины он однажды сказал об этих могилках: «когда идешь ко мне, зайди на могилки, положи три поклона, прося у Бога, чтобы он упокоил души рабов Своих Исаии, Пахомия, Иосифа, и потом припади ко гробу, говоря про себя: «простите, отцы Святые и помолитесь обо мне!»

Помня такой завет о. Серафима, поклонились и мы праху этих великих в духовной жизни Саровских старцев, с молитвой, чтобы и они вместе с о. Серафимом помянули души наших усопших присных.

На другой день, 12, в субботу, в 2 часа утра раздался Благовест к утренней. Когда я шел в собор, чувствовалась какая-то особенная торжественность или пасхальной ночи, или Великой субботы, когда также утренняя бывает «утру глубоко». В ночной темноте со всех сторон стекался народ в праздничном, торжественном настроении. И невольно как-то охватывает всех это висящее в воздухе праздничное настроение, и всякий сон живо проходит. – Литургию нас собралось служить, помнится, человек 11-12.  И откуда, откуда только тут не было иереев?!.. Предстоятелям был заслуженный отец протоиерей, настоятель Таганрогского Собора, затем тут были иереи из Рязанской, из Тверской, из Пермской, Екатеринбургской и других епархий. Причастников было очень много, так что мы трое сменяли друг друга.- По окончании литургии, как обычно, все служащие вышли на молебен к раке Преподобного. Тот час же рака была открыта. Во время богослужения она всегда обычно бывает закрыта. Тут к нам ещё присоединились несколько иереев. И все мы едиными усты, как один человек, из глубины души запели молитвенное обращение Пречудному о. Серафиму. Ах, если бы всегда мы так усердно и проникновенно молились, как бы скоро всегда мы были услышаны Господом… Молебен служили с акафистом и водоосвящением. Кондаки и икосы акафиста все читали поочередно. – Немного смущал меня только шум прикладывающихся к мощам  Преподобного толпы богомольцев. Прикладываются беспрерывно во все время служения молебна. Шум этот ещё более усиливается беспрестанно прикладывающимися бесноватыми и «так называемыми «кликушами» и другими нервными больными. Вечерня в субботу была в обычные 3 часа. В алтаре за вечерней увидел много я новых духовных лиц и некоторых старых. Опять также исповедуются и духовные и миряне. Исповедовались за этой вечерней и мы.- Вечерни в субботу покороче обычной будничной.

Благовест ко всенощному бдению начался в 7 ½ часов вечера; позднее обычных 6 часов потому, что  поджидают новых богомольцев, которые по большей части подъезжают из Арзамаса и из Понетаевки вечером. Всенощное бдение совершается в двух храмах: в Успенском Соборе и в храме, вновь освященном в честь Преподобного Серафима. В последнем оно совершается «по-скору» и  идет часа два с небольшим. В Успенском же соборе оно продолжается, как я уже упоминал, более 4 часов. Во время совершения его одних только поучений читается три: 1-е пред шестопсалмием, 2-е после кафизм и 3-е после шестой песни канона. Невольно бросились в глаза некоторые особенности совершения его: так, в начале, во время пения предначального псалма «Благослови, душе моя, Господа» царских врат не отверзалось, не отверзались они и во время пения полиелея, а открыты были пред самым чтением Евангелия, не отверзались также и  во время пения великого славословия. Пения в этот раз, признаюсь, ожидал лучшего, более стройного, мелодичного, хотя бы по тому же древнему столповому напеву, как он здесь свершается. Если принять во внимание то могучее и неотразимое влияние, которое бесспорно имеет пение за богослужением на душу молящихся, к какому бы сословию или положению они ни принадлежали, то право, минутами горько становилось за такое пение в столь великом духовно-просветительном центре настоящей нашей церковно-общественной жизни.  Точно, будто в будни оно более стройно и согласно выходило.-  Совсем другое дело чтение, оно и в целом и по частям было безукоризненным во всех отношениях. Литургию в воскресенье совершал старец — архимандрит из Кашина (Тверск. Губ.), в служении настоятели обители – игумена  Иерофея и десяти иереев, в числе которых привел Господь быть и мне. Облачались в этот день все служащие в ризнице, которая помещается в алтаре первоначального Успенского собора.

Известно из истории Саровской обители, что когда первоначальный Успенский собор, с увеличивающимся из года в год приливом богомольцев оказался  малопоместительным, настоятель его Ефрем трудный для небогатой тогда обители вопрос  расширения собора решил замечательно просто и практично: он решил отнять одну только западную стену и, оставивши весь прежний храм в неизменном виде, превратил его в алтарь, а храм к этому алтарю уже пристроить новый, большой. И вот в результате этой остроумной выдумки настоятеля Ефрема, во-первых, сохранен как драгоценный памятник для монастыря его первоначальный собор почти в неприкосновенном виде, а во-вторых, имеется громадный по вместительности новый собор с беспримерно оригинальным и величественно красивым алтарем; алтарь этот самостоятельная церковь с высоким и широким, во всю восточную стену его, старинным иконостасом.

Много всяких драгоценных сокровищ увидал я в ризнице, даже самом беглом обзоре её: есть в ней очень красивые и ценные сосуды, громадное Евангелие, которое выносят обычно два иеродиакона, видел несколько крестов с частицами мощей; между прочим, к  великой своей радости духовной, в одном из крестов нашел часть мощей нашего храмового святого, священно мученика Василия, пресв. Анкирского.

Причастников в этот день было ещё больше, чем в субботу, и всех приобщал сам игумен. По окончании литургии, по заведенному в Сарове доброму обычаю, в переживаемые трудные дни все служащие литургию и ещё до десятка новых иереев и иеромонахов вышли на средину храма для свершения молебна о даровании победы над врагами Богохранимому православному Христолюбивому  воинству. И как величественно и умилительно было свершено это молебствие за Православного Русского Царя и его воинство, за Царя, который  в этом самом храме, год тому назад, лично разделил со своим народом великий день прославления дивного о. Серафима, когда Он здесь, так сказать, слился прямо со своим народом в этом великом духовном торжестве. Литургия с молебном окончились, помнится, уже около часу.

После вечерни в этот день мне снова Господь  привел отслужить водосвятный молебен у раки с мощами Преподобного. И вот среди молебна, во время чтения акафиста, помню, вдруг раздаются неистовые крики, ведут к мощам бесноватую женщину, которая, чем ближе к раке, тем сильнее упирается  и неистово кричит: окаянный и какие-то другие подобные слова. С большими усилиями, несколько человек, с  помощью полицейского, прикладывают  её к мощам о. Серафима, стоящий тут иеромонах накрывает её воздухом и она моментально затихает… Чрез несколько минут, во время того же молебна, она, чудно исцеленная, сама снова подходит спокойно к раке Преподобного и с теплыми благодарственными слезами на глазах горячо прикладывается к св. многоцелебным мощам, невольно вызывая  у всех присутствующих тоже благодарственные слезы умиления… Да, здесь постоянно приходится твердить: «Дивна  дела твоя, Господи». Молитвы глубоко верующих сердец часто, очень часто здесь тотчас же, на глазах у всех, исполняются скоропослушным, любвиобильным о. Серафимом.- Лично я не искал чудес. Для меня вполне было достаточно того, что я узнал о «премирной», равно ангельской жизни старца здесь на земле, чтобы убедиться в его великой святости и дерзновении пред Богом. Чудес, подобных описанному, несколько совершилось во время нашего пятидневного пребывания в Сарове. Но сколько здесь совершилось и совершается чудес иного рода, которых нельзя видеть постороннему глазу и которых нельзя записать? Сколько тысяч людей постоянно здесь обновляются духом?! Сколько всяких сомнений, смущений и колебаний рассеяно здесь.  Сколько людей примирено здесь со своей долей, какова бы она ни была. Словом, сколько духовного света пролито уже и ещё будет пролито отсюда по всем уголкам земли Русской!

Поистине, слава и благодарение Господу, столь щедро благодеющему нам и открывшему новый столь обильный источник духовного богатства. По окончании молебна мы снова зашли на могилку о. Серафима. Видя, что народу было немного, я решил отслужить в этот раз и панихиду над могилой схимонаха Марка. Но лишь только я начал петь панихиду,  как поминания и  «памятки»   посыпались со всех сторон, и скоро часовня полна была народу, вследствии чего, разумеется, панихида затянулась. После панихиды мы снова спустились по лесенке к гробику о. Серафима. Затем зашли напротив в величественный храм, устроенный на  том самом месте, где была келья Преподобного о. Серафима, в которой он коленопреклоненным  переселился в иной мир, в мир света, радости и нескончаемого блаженства. В этом храме, освященном во имя Преподобного Серафима, в западной его части, на прежнем своем месте стоит и самая келья. В келье находятся: точная копия Дивеевской Иконы Богоматери Умиления, пред которой старец скончался, изображение его блаженной кончины и, помнится несколько других изображений. Здесь же находятся некоторые предметы, принадлежавшие о. Серафиму: его евангелия, шапочка, крест, мантия, волосы с его головы, его зуб, скамейка и стол его работы. Все эти вещи заключены в бронзовостеклянную витрину.  Изразцовая печь, для сохранности, заделана в стеклянные рамы. Тут же находится мантия и четки молчальника Марка. Около кельи продают в пузырьках масло из лампад пред ракой Преподобного. В тот же день вечером мы посетили древнюю пещерную церковь во имя всех святых Печерских угодников, построенную в 1711 году царевнами Марией и Феодосией, дочерьми царя Алексея Михайловича. Походили и по узким Саровским пещерам, где подвизались великие старцы — основатели Саровской обители. Пещеры эти местами столь узки, что едва можно пройти. Идут обыкновенно все по одному, друг за другом, все с восковыми свечками в руках, а впереди монах. Нам, мирским, жутко было даже подумать, как это жили здесь целые годы, даже десятки лет великие Саровские подвижники!… Вот где было полное человеческое самоотвержение, вот где было всецелое, пламенное служение Единому Богу!.. Трудно, действительно, укладываются в сознании мирских людей условия такой невероятной подвижнической жизни « Бога для!».  Начало этим Саровским пещерам положил в 17 веке инок-отшельник Илларион.  По образцу своего небесного покровителя святого Иллариона, митрополита Киевского, спасавшегося, как известно, в пещере около Киева, на берегу Днепра, в горе, и этот Илларион Саровский около реки Саровки, на склоне горы, выкопал себе пещеру. Эта пещера и послужила началом пещер Саровских, которые так и называются доселе по имени первого основоположника их «Илларионовыми пещерами».

На другой день,14 утром, мы направились к прозорливому старцу отцу Анатолию. Старец этот живет в Саровском лесу в семи верстах на запад от Саровской обители. Признаюсь, я не имел сначала намерения посетить его и немного даже сомневался в его прозорливости, вследствии тех недобрых вестей, которые пришлось услышать в Сарове от недоброжелателей его. Но встреча в Сарове же с одним священником из Тверской епархии рассеяла всякие мои сомнения. Этот молодой священник так же сначала сомневался в прозорливости отца Анатолия и отправился к нему, уступая только настойчивым просьбам своей жены. Каково же было его изумление, когда прозорливый старец, увидевший их, поведал им все тайное и сокровенное  в их взаимной супружеской жизни. И разрешил все сомнения, столь смущавшие их и нарушившие их взаимный мир и покой… Не буду передавать всех тех подробностей, которые сообщил мне этот взволнованный священник, сообщил только что вернувшись от отца Анатолия, очевидно, под влиянием нахлынувших в нем чувств: радости, изумления и восторга. Видно было, что у него в эти минуты была неодолимая потребность вылиться и поведать все только что им пережитое, так сильно всколыхнувшее весь его внутренний мир. После встречи с ним я уже твёрдо решил посетить отца Анатолия. Когда мы подъехали к его келейке в лесу, во дворе келии, около того места, где он принимает, собралась порядочная толпа народа. Тут были: священник с женой, купец или управляющий с женой, и ещё несколько человек из среднего класса и кучка простонародья. И это повторяется изо дня в день. Народу иногда так много собирается, что отец Анатолий принимает и ночью. В этот день утром он ещё не принимал. Ждать пришлось нам недолго. Минут через 10 вижу, выходит небольшого росту старичок-монах, немного сгорбленный, весь седой,  в сильно поношенном подрясничке, на голове у него вязаная шерстяная шапочка.  Сам он зажег лампадку пред образами и затем поманил рукой всех нас к себе. Нас — священников, посадил с собой рядом на лавочке, а всех других установил в несколько рядов пред собой. Затем все мы услышали довольно продолжительную беседу общего назидательного характера.  Тут всем было чему поучиться и что послушать. Много говорил он о состоянии веры и нравственности в русском народе, о современном образовании, часто безбожного характера,  о царстве и силе золотого кумира в наши дни, о смерти праведников и грешников, о нерадивом и небрежном, часто, отношении пастырей к своим пасомым, о том, какой великий и неисчерпаемый источник благодати Божьей открылся в Сарове с прославлением о. Серафима – хотя, добавил он об этом: «благодать эту не всем можно дать», т.е нельзя получать её притекающему без усердия, без веры  и любви. То и дело свои мысли он иллюстрировал примерами из жизни, вследствии чего беседа его становилась ещё более назидательной и интересной. Говорил он все время с опущенными долу очами, а на лице его очень часто появлялась чистая, детская улыбка.  Окончив свою беседу, он стал раздавать Троицкие листки и иконки преподобного Серафима. Некоторые слушатели  попросили позволения поговорить с ним ещё наедине, на что он с радостью согласился. Впечатление, вынесенное мной от знакомства с личностью этого любвеобильного Саровского старца, а также от его живой назидательной беседы было самое светлое, отрадное. Жалею только теперь, что не остался  побеседовать с ним наедине, много было народу, и долго бы пришлось ждать. Говорят, что в своих беседах,  обладая даром прозорливости, он обыкновенно касается тех или других обстоятельств из жизни своих слушателей. Рассказывали мне также много примеров того, как он обличал при встрече сомневающихся в его даре прозорливости. То и дело он рассказывает своим «гостям», как зовет он всех посетителей, всю прошлую жизнь того или другого, выдавая часто многие обстоятельства как бы за свои личные, им пережитые. Невольно обращают на себя внимание его светлые  детские невинные глаза и его глубокий проницательный взор, которым он видит все сокрытое  в тайниках человеческого сердца. И сколько опять здесь разрешается всяких сомнений и колебаний, мучительных вопросов жизни, и как дивно просто все это разрешается в беседе с этим живым прозорливым Саровским старцем — простым монахом!… Да, снова и здесь опять приходится сказать: «Дивна дела Твоя, Господи!»

15 мы решили расстаться с  Саровым. В этот день мне Господь привел совершить литургию в церкви Преподобных Засимы и Савватия. На том самом кипарисовом престоле, который когда-то своими руками сделал для церкви этой отец Серафим. Что-то особенно высокое и святое дал мне Господь пережить во время этой литургии…

Присутствие дивного о. Серафима ощущалось здесь как –то особенно явственно, и мысли о том, что здесь он был чудно исцелен благодатным посещением Божьей Матери, что здесь он постоянно приобщался Св.Хр.Тайн, вливали в мою душу грешную какую-то особенную сладость и умиление, и являлось в молитве какое-то особенное, именно сыновнее дерзновение пред Богом…

Идя от обедни, около ворот обители встречаю симпатичную группу Самарских паломников-семинаристов, в количестве 25 человек, во главе с о. Ректором, архимандритом Вениамином. В этой группе нахожу своего хорошего знакомого, ветерана преподавателя Е.Е.Самуилова. Чрез него знакомлюсь со всеми спутниками молодых богомольцев. Оказывается, тут и духовник их, ещё преподаватель, и, кажется, ещё помощник инспектора. Разговорились. Они, как настоящие богомольцы, пришли за 60 верст к о. Серафиму пешком. Так же, как и мы, от Нижнего проехали до Шатков, а затем через Понетаевский монастырь двинулись в Саров пешком. Во главе шел их симпатичный о. Ректор, который, кстати сказать, так просто держит себя, что в Понетаеве и Дивееве при встрече его даже не признавали за ректора и со смущением спрашивали: «А где же у вас о. архимандрит?» Моему воображению невольно  нарисовалась отрадная, особенно в наши дни, картинка того, как эта счастливая учащаяся молодежь со своими преподавателями и добрым начальником во главе шествовала по селам и деревням в к новопрославленному  великому Угоднику  земли русской… Невольно при этом мне вспомнился также незабвенный С.А.Рачинский, мерно идущий впереди своего «школьного муравейника» в Нилову пустынь. И как я порадовался за счастливых Самарских семинаристов, когда узнал, что в нынешнем году, они предпринимают уже четвертую экскурсию в сопровождении своих добрых воспитателей — руководителей.  В течении предыдущих 5-ти лет они совершили три подобных экскурсии: первую в Соловки, описанную в путевом дневнике «От Самары до Соловков», вторую в Киев, описанную в дневнике «На юг», третью прошлым летом – в Москву, Петербург, Валаам и в Новгород, устроенную под руководством восьми преподавателей и также описанную в вышедшем ныне  из печати дневнике «По Северной России». Ныне они предприняли путешествие на Саров, Муром, Владимир, Москву, Ярославль и обратно вниз по Волге. Дело экскурсий, как показывают эти дневники, поставлено в Самарской  семинарии в высшей степени разумно, основательно, симпатично, и  «за пять лет, со времени первой нашей экскурсии, — читаем в заключении последнего дневника, — мысль о необходимости путешествий настолько  прочно улеглась в сознании корпорации, что уже не нуждается более в обосновании и защите». Нельзя от души не порадоваться  за наших Самарских коллег, что мысль о необходимости и пользе экскурсий, имеющих столь важное значение для учащейся молодежи в религиозно- воспитательном и общеобразовательном отношениях, так прочно укрепилась в сознании их,  и так отлично ими чуть не ежегодно за последнее время осуществляется.  В самом деле, время экскурсий, возьмем, например,  хотя бы эти 60 верст, которые они ныне прошли пешком от Шатков до Сарова, — какое это благоприятное время для самого широкого взаимного духовного общения добрых воспитателей со своими питомцами, когда те и другие находятся вне обычных школьных рамок, находятся, так сказать, на просторе, на полной свободе. Как тесно можно слиться в это время всем в одну общую семью, чего особенно не хватает большею частью нашей средней школе, как о многом  тут можно переговорить по душе друг с другом, хорошо узнать друг друга. И в то же время как баснословно дешево обходятся им эти экскурсии, так, например, в прошлом году общая сумма расходов во все время путешествия была исчислена всего в 32 рубля на каждого воспитанника, это на проезд 4,600 верст (на льготных условиях) и в том числе 50 коп. суточного содержания каждому, да ещё и сдачи из этих денег многие получили по окончании путешествия. Честь им и слава! А ведь в числе  руководителей этих счастливых экскурсантов  и ныне, и в прошлом году  были старички преподаватели, которые ради высокой цели этих путешествий жертвуют своим летним покоем и отдыхом, столь им необходимым. И какие это редкие, симпатичные старички, какой-то особенной молодостью веет от них. Поистине счастлива та учащаяся молодежь, около которой находятся подобные старцы-преподаватели, бодрые, сильные духом, что называется, «молодые душой». После первой же беседы как то невольно привязываешься к ним и считаешь их чуть ли не родными. Довольно побеседовав  с этими счастливыми паломниками, я с ними распростился до Дивеева, хотя, впрочем, ещё раз встретился с ними в тот день в Сарове, когда они, оживленно беседуя, шли к источнику.

Ещё раз на прощание сходили мы после литургии в ближнюю пустыньку, искупались в источнике, захватили с собой водицы. По возвращении, направились ещё раз поклониться и приложиться  к мощам Преподобного Серафима. Во время последнего молебна у раки Преподобного мы вознесли Ему усердную нашу и последнюю мольбу о том, чтобы как можно дольше осталось с нами то светлое, умиротворенное  и радостное настроение духа, которое не покидало нас за время нашего пребывания в Сарове, и чтобы во все трудные минуты жизни Он скоро всегда нас услышал… Возблагодарив Господа, столь дивного в во святых своих, мы в последний раз припали к нетленным останкам  великого Его угодника и просили Его ещё и ещё побудить нас прийти на  «гробик» к Нему. С искренним желанием и твердым намерением побывать ещё в Сарове, мы в три часа покинули эту великую святыню  православной земли русской. Скоро мы повернули в Саровском  лесу влево, и из наших глаз скрылась  Саровская обитель с её величественной колокольней.

Теперь два – три слова о материальной жизни в Сарове. За номер в Сарове в три койки с нас взяли 75 копеек в сутки, очень умеренная плата: самоваров сколько угодно, подается также монастырский хлеб и квас. Мимо нас постоянно носили свежие булки, хлеб и пирожки. Есть в Сарове две столовых, где можно получить что пожелаете. В продовольствии вообще никакого недостатка  ныне не ощущалось. За поездку к о. Анатолию с нас троих взяли рубль, за переезд из Сарова в Дивеево за 13 верст также рубль.

(Продолжение следует)

Часть IV[5]

На богомолье к преподобному о.Серафиму

(Путевыя заметки и воспоминания о Сарове, Дивееве и Понетаееве – Продолжение)

Первые четыре версты дорога из Сарова в Дивеево идет лесом. Вечер был чудный, и мы решили слезть с извозчика и пошли вместе с другими богомольцами пешком. Идти было легко и приятно, что мы совсем незаметно прошли эти четыре версты. Дойдя до первой деревни Балыково, мы сели на своего извозчика и шажком поплелись далее. Дорога показалась незаметной, так как движение богомольцев, пеших и на лошадях, вперед и обратно было почти безпрерывное. Около 6 часов вечера мы завидели издали высокую колокольню Дивеевского монастыря, а через полчаса были уже у ворот св. обители. Мне подсказали еще в Сарове, где лучше приютиться и мы прямо направились в трехэтажную гостиницу  под колокольней. На наше счастье только что освободился номер в первом этаже, который мы и заняли.

По приезде в Дивеево мы, прежде всего, воспроизвели в памяти в высшей степени поучительную и интересную историю этой знаменитой в наши дни обители. История эта, правда, не отличается глубокой древностью, но она очень богата своим внутренним содержанием  и глубоким религиозным смыслом.   Она явно гласит нам, что помимо всяких предположений, соображений и усилий человеческих, единственно содействием милости и благодати Божьей, из ничего и как-бы чудодейственно возникла эта яркая звезда русского благочестия, далеко вокруг проливающая свои благотворные лучи.

Из истории основания Серафимо-Дивеевского монастыря известно, что место для обители было избрано самой Царицей Небесной. Когда Великая первоначальница монастыря Агафья Семеновна Мельгунова (или матушка Александра) шла пешком из Киева в Саров через Дивеево и присела возле Дивеевской сельской церкви отдохнуть, ей последовало явление Божьей Матери, которая ещё раньше, в Киеве, в ночном видении повелела ей идти на Север России и остаться там на указанном месте. Снова явившись ей около Дивеевской сельской церкви, Царица Небесная, по преданию, сказала Агафье Семеновне: «Вот то самое место, которое Я повелела тебе искать на Севере России. Живи и угождай здесь Господу Богу до конца дней твоих, и Я всегда буду с тобой, и всегда буду посещать место это, и в приделе твоего жительства  Я осную такую обитель мою, равной которой не было, нет и не будет никогда во всем свете («Церк. Вед.», 1904 г. № 29).  Получив такое ясное повеление царицы небесной и посоветовавшись с опытными в духовной жизни Саровскими старцами, эта божья странница и поселилась в Дивееве и положила начало знаменитой теперь Дивеевской обители. – Ещё до этого видения, будучи в Киеве, она приняла, как  думают, тайный постриг с именем Александры.

Поселяясь в Дивееве, тихая и смиренная мать Александра заставила себя забыть и свое происхождение, и воспитание, и все привычки богатой барской жизни. (Она была дворянкой, женой полковника и владетельницей многих поместий). Смиряя себя, она занималась самыми простыми работами: ходила за скотиной, чистила хлев, стирала белье, тайно жала хлеб на полосах одиноких маломощных  крестьян, мыла детей и тому подобное. Всю свою личность, всю свою жизнь она принесла в жертву повелению Царицы Небесной. Нельзя без умиления читать о ея святой подвижнической жизни в Дивеево. Чудное описание этой жизни сделал недавно на страницах церковных ведомостей Е. Поселянин  в статье: «Год тому назад», (1904 год, №№29,30).

Построив взамен Дивеевского деревянного храма каменный,  в честь Казанской Иконы Божьей Матери, Агафья Семеновна незадолго до кончины своей по совету Саровских старцев Пахомия и Илии решилась положить в Дивееве начало и женской общины. На пол-десятине земли около церкви она построила три кельи с хозяйственными принадлежностями и пригласила к себе нескольких женщин и девиц, искавших уединения и молитвы. Все это пространство она обвела деревянною оградою.  В одной из трех  келий поселилась сама и в суровых подвигах провела последние годы своей жизни.

Так было положено начало Дивеевской обители, имя которой неразрывно связано как с Саровской обителью вообще, так в частности особенно с о. Серафимом. В то время о. Серафиму не было еще и тридцати лет, он был в сане иеродиакона. Но мать Александра относилась к нему с великим уважением, точно провидя, чем он будет для Дивеева. Она прямо просила его позаботиться о сестрах Дивеевских, о чем сам он впоследствии говорил: «Как нам оставить тех, о коих просила меня, убого Серафима, матушка Агафья Семеновна! Ведь она была великая жена святая». Основанная Агафьей Семеновной община и стала мало-по-малу расти при самом ближайшем и деятельном участии о. Серафима. Так как сам он не бывал в Дивееве, то от его имени управлял общиной его друг и любимец «Мишенька», или Михаил Васильевич Мантуров, тот самый, которого первого чудесно исцелил о. Серафим от тяжкой и неизлечимой болезни ног в своей «дальней пустыньке». Как известно, этот помещик, в благодарность Господу Богу за свое чудесное исцеление, по совету о.Серафима, продал все свои земли, крепостных людей отпустил на волю и принял самопроизвольную нищету. Вырученный от продажи земли капитал Михаил Васильевич употребил, по указанию того-же о. Серафима, на постройку храма в Дивееве во имя Рождества Христова. Достойно замечания, алтарем для этого храма о. Серафим избрал паперть Казанского храма, построенного Агафьей Семеновной, объяснив своему Мишеньке, что паперть эта достойна стать алтарем, так как «матушка Агафья Семеновна, стоя на молитве, всю ее потоками своих слез омыла». Эта Рождественская церковь и была первоначальной церковью обители. При преемнице матушки Александры, управительнице Анастасии, Дивеевская община состояла из 20 мещанских и крестьянских девушек, а при следующей начальнице, старице Ксении, число сестер возросло до сорока. В 1825 году о. Серафим разделил общину на две части, находя, что вдовам и девицам лучше жить врозь, построил им мельницу, а вокруг неё новые кельи, так как община все росла. Прозорливый о. Серафим, не посещая Дивеева, знал там всякий колышек, сам даже  начертил план расположения всех будущих построек в Дивеево. И действительно, возникшие после его смерти постройки Дивеевского монастыря  расположились именно так, как начертал почивший на своем плане, хотя, надо заметить, самый план был открыт после того, когда почти все постройки были окончены, и поэтому не мог служить указанием для их расположения. Этот собственноручный план о. Серафима и по настоящее время сохраняется в келье настоятельницы монастыря игуменьи Марии.- При жизни своей  Святой старец наметил место и для настоящего величественного Троицкого Собора.

Дивеевскую обитель по всей справедливости называют любимым и кровным детищем о. Серафима, почему и зовется она Серафимо-Дивеевской. Получив от своего духовного руководителя  игумена Саровского Пахомия, начального устроителя Дивеевской общины, завещание  пещись о сестрах обители, отец Серафим до конца своей жизни проявлял к ним какую-то особенно нежную отеческую любовь. Насколько дорога была святому старцу эта община, видно на примере следующего случая. Одна женщина застала однажды старца собиравшим по дороге щепки. «Вот, матушка, — сказал он ей, — святые отцы благословили меня собирать эти щепки для сирот Дивеевских: придет зима, нужно будет топить им». Все, что приносили посетители о. Серафиму в последние годы его жизни все это он отправлял в Дивеево. Даже умирая, он просил и молили  всех хоронить и не забывать его «Дивеевских сирот», как обычно звал он сестер обители.  «Если кто моих сирот девушек обидит,- говорил Святой старец, тот великое получит от Господа наказание. А кто заступится за них и в нужде защитит и поможет,  изольется на того свыше великая милость Божья. Кто даже сердцем вздохнет и пожалеет их, и того Господь наградит».  Советуя приходившим к нему богомольцам  зайти и в Дивеевскую обитель, он не раз говорил  «счастлив всяк, кто у убого Серафима, в Дивееве пробудет сутки от утра и до утра, ибо Матерь Божия, Царица Небесная, каждые сутки посещает Дивеево.» И о. Серафим, действительно, имел основание говорить об особенном благоволении Царицы Небесной к Дивеевской обители, как видно это из самого ея возникновения.

Уже по смерти о. Серафима, в 1842 году, был получен указ Святого Синода об утверждении в Дивеево общежительной обители, под именем Серафимо-Дивеевской общины, а в 1861 году эта община была возведена  на степень третьеклассного женского монастыря.

В настоящее время это одна из многолюднейших русских обителей. В ней живет 1070 сестер, обитель обнесена высокой каменной стеной с башнями,  стена имеет в окружности до 800 сажень. С западного входа в монастырь возвышается величественная пятиярусная колокольня, по бокам которой расположены две трехэтажные гостиницы. В одной из этих гостиниц мы и приютились.

Окна нашего номера выходили на главную монастырскую  площадь, среди которой ближе всех красуется величественный собор в честь Живоначальной Троицы.  Напившись чаю, мы и отправились в этот дивный Собор. Вполне согласен с отзывом Е. Поселянина, который недавно писал о нем: «Как великолепен этот Собор, залитый светом, весь всегда полный какого-то  светлого торжества, какой-то радостной теплоты, так прекрасно отражающей мысль о бесконечно благом, зовущем, благославляющем и успокаивающем Боге» («Церковные ведомости»,  1904 год, № 29). Архитектурой своей  Собор напоминает Храм Христа Спасителя в Москве. Замечательна живопись его — настенная и иконная, преимущественно работы Дивеевской живописной мастерской и, несомненно, по красоте и изяществу этот собор принадлежит к числу выдающихся Храмов России. В нем пять престолов.  Главный — в честь Святой Троицы. Правый предел с южной стороны – в честь чудотворной Иконы Божьей Матери, именуемой «Умиление», празднование которой совершается 28 июля, а с северной стороны устроен придел в честь Преподобного о. Серафима. Освящен был этот придел 21 июля прошлого года. На высоких хорах Собора помещены ещё два придела: в честь Чудотворной Владимирской Божьей Матери и во имя Святого Иоанна Предтечи.

Войдя в Собор, мы прямо направились к главной святыне обители – чудотворной иконе «Умиления Божьей  Матери», молясь пред которой в своей келье скончался о. Серафим. По окончании молебна, мы припали к этой великой  святыне, прося себе у Царицы Небесной прежде всего духа умиления, которым так богат был дивный Саровский подвижник, и которого обычно так мало у нас. – Икона «Умиления Божьей  Матери» находится около левого клироса. Пред иконой висит несколько неугасимых лампад, среди них две : одна с изображением черных двуглавых орлов — дар Государя Императора,  другая — дар Государыни Императрицы. Направо на одной линии, таких же размеров висит образ Преподобного Серафима. Подошли приложиться и к нему. Тут невольно мне пришли на память слова акафиста, прославляющие его блаженную кончину: «Радуйся весть от нея (явившейся Богоматери) ко преселению небесному приемый; радуйся, праведною кончиною святость бытия твоего показавый; радуйся, в молитве пред иконою Богоматери умиленный дух твой Богу предавый»( Акаф. 10 икос)

На другой день отправились в тот же Собор к поздней литургии. Пение стройное, молитвенное, тихое, как и в Понетаевском монастыре.  Также довольно причастников —  мирян. Но большая их часть ежедневно приобщается за ранней литургией в Тихвинской церкви. Просфор для изъятия частиц и здесь подается также бесчисленное множество. Рассказывали, случаются дни, когда продают в Дивееве до 10 тыс. просфор.

После литургии, по обычаю, вышли на средину храма для совершения так называемого царского молебна. Этот молебен установлен в Дивееве в благодарную память о  милостивом посещении обители их Императорскими величествами. Молебен служится Спасителю, Божьей Матери и  Преподобному Серафиму. Причем первый припев поется так: « Многомилостиве Господи, помилуй  нас..»

Намереваясь на другой день послужить, я попросил на это позволения у очередного отца протоиерея. Отказа и здесь, разумеется, также не бывает, и приезжие священники то и дело служат. Меня попросили прийти к вечерней в 3 часа. Утреня в Дивееве, как и в Понетаеве, ежедневно бывает с вечера в 6 чесов. Той продолжительности, что в Сарове богослужение здесь не имеет. Молебны служатся почти бесперывно и служат большею частью приезжие иереи.

В этот день мы снова тщательно осмотрели Собор и снова много дивились его великолепию и величественности. Были и на хорах. Везде нас поражала та безукоризненная чистота, опрятность, которую, должно быть, можно найти только в женских обителях и чего в Сарове мы не видели. Эту же безукоризненную чистоту и прибранность мы нашли и в других местах и храмах Дивеева, где были, при том наплыве богомольцев ежедневно, какой был при нас (по нескольку тысяч), и богомольцев, главным образом из простого люда, нельзя не удивляться этой образцовой везде чистоте.

В этот же день мы осмотрели  «ближнюю» и «дальнюю» пустыньки о. Серафима. Надо заметить, что прежние Саровцы холодно и равнодушно относясь к святому старцу, по смерти его передали все почти вещи, оставшиеся после него, в Дивеево. Сестры же Дивеевские как великую святыню старались собрать у себя все, что относилось к старцу, а Саровцы совершенно спокойно уступали им эти вещи, не догадываясь, что не пройдет и трех четвертей века, как эти лапти и рукавицы, топорики и мотыжки «убогого Серафима» станут заветными святынями русского народа. За его  нежную отеческую любовь Дивеево платило ему тем же. И вот таким путем собрались здесь «ближняя» и «дальняя» пустыньки старца. Вся его «одежка и обувь», евангелие, которые он всегда носил в суме за плечами, его иконы, книга, загоревшаяся при его кончине, пни деревьев, служившие ему стулом, камни, на которых он прошел подвиг столпничества,.. наконец, его келейная икона «Умиления Божьей Матери». Направляемся, прежде всего, в кладбищенскую Преображенскую церковь. В ней алтарь сделан из стены «дальней пустыньки» о. Серафима, где он прожил много лет в лесной глуши, в полном уединении и где совершил свои величайшие аскетические подвиги. Келья эта срублена руками самого «батюшки Серафима», как нам сообщила руководительница — монахиня. Едва ли есть храм оригинальнее этого по простоте и расположению. Несколько икон в иконостасе, бревенчатые стены «пустыньки» без всякой отделки, во всей своей неприкосновенности. Вокруг кельи-алтаря идет коридор, по которому обыкновенно обходят алтарь все посетители миряне. В стенах кельи есть окна, чрез которые хорошо можно рассмотреть все, находившееся в алтаре. Меня, как священника, монахиня впустила в самый алтарь. В юго-восточном углу алтаря висят три его келейные иконы: Спасителя, Богоматери и Иоанна Предтечи. Тут же висят его медные лампады, на особом столе стоит тот самый медный подсвечник о. Серафима, от которого загорелась при его кончине книга. Здесь же хранится скамья его работы, а под ней –чугун, в котором он варил себе пищу, а также пень того дерева, который по молитвам его преклонилось пред ним. Келейный камень, на котором он молился днем, совершая свое тысячесуточное моление. В самом храме  за клиросом пред солеей и по стенам поставлены изящной работы бронзовые витрины с толстейшими отличными стеклами. В этих витринах размещены принадлежавшие «батюшке о. Серафиму» (как его обычно зовут Дивеевские сестры), вещи: Евангелие, крест, поручи,  епитрахиль,  в которой он ежедневно совершал келейное правило, скуфейка и четки его работы, а также рукавицы, монотейка, гребень, малахай(шапка с наушниками), полушубок, кафтан, мотыги, топор, большие кожаные коты и лапти. Осмотрев все эти дорогие вещественные памятники» убогого о. Серафима», мы снова привели себе на память его предивную жизнь на земле , как он — во плоти ангел, будучи в мире, жил уже  «примерно», и  «на земли жил  небесно». Из «дальней пустыньки» переходим в «ближнюю». Она ближе к Собору. Это та самая крохотная келейка на берегу Саровки, где о. Серафим в последние годы проводил свое дневное пребывание. Келейка, состоящая из крошечных сеней и крошечной комнатки для сохранности заключена в особый деревянный домик как бы в футляр.  В комнатке висит большой образ Спасителя с горящей всегда пред ним лампадой  и два изображения  о. Серафима – большой, в рост, портрет старца сгорбленного, с крайне изможденным лицом, и изображение его в гробу. Здесь мы застали непрерывное чтение псалтыри с поминовением, желающие тут записывают для поминовения имена своих присных. В память об о. Серафиме, некогда раздавшим в этой келейке сухарики приходившим к нему, и теперь приставленная монахиня раздает здесь всем посетителям сухарики, здесь же купили мы елею из неугасимой лампады пред иконой «Умиления», а монахиня дала нам ещё несколько щепочек от кельи о. Серафима. Осмотрев «пустыньки» святого старца, на обратном пути мы зашли в часовенку, где хранятся жернова от мельницы, построенной о. Серафимом. Жернова ручные, в действии, и довольно легко вертятся.  Мы обернули их по нескольку раз. На дорогу нам дали мучки.

Словом, здесь что ни шаг, то видишь что-нибудь или слышишь напоминающее об этом неутомимом печальнике Дивеевской обители.

В тот же день после вечерни мы посетили великолепную Александринскую церковно —  приходскую школу. Она помещается в большом двухэтажном деревянном доме, слева  против собора. Когда мы вошли в школу, застали всех девочек (30 человек) за рукодельными работами, под наблюдением старшей монахини. Все живо вскочили и подошли для благословения. Среди них были прямо крошки, которых нельзя было не расцеловать. В этот приют – школу, принимают даже, как сообщила надзирательница монахиня, и полутора лет. Побеседовав с ними, я попросил что-нибудь спеть. В ответ на мою просьбу вышли трое крошек, 4-5 и 6 лет, и спели тропарь отцу Серафиму: «в тебе, отче, известно спасеся». Так это мило, приятно вышло, что невольно слезы навернулись на наши глаза… Затем все девочки общим хором спели наизусть известную кантату на 17 октября: «отчего сегодня, мама, так звонят колокола». Спели прямо чудно!.. Мы пришли в неописуемый восторг. Особенно поразила нас солистка-бас  (контр-альт), таких женских голосов я прямо и не слыхивал. Осмотрели все помещения а также и рукодельные работы. Последнее достойно высшей похвалы. Ныне эти сиротки послали 4 изящных косынки Царским детям с надписью: «от детей Царским детям», за это удостоились Высочайшей благодарности. Во всех помещениях нашли  обычные в  Дивееве  образцовую чистоту, порядок и вообще какую-то уютность и прибранность. На прощание милые дети ещё нам также хорошо спели «Боже, Царя храни». Восторженные впечатления вынесли мы от посещения этой школы-приюта для всех сирот и горемык. Да и вообще надо заметить, как-то особенно хорошо дышится в Дивеево, «у убогого Серафима». Так хорошо дышится, что многие, заезжая в эту обитель на час, остаются тут на день, на два и более. Нынешним летом, как рассказывали нам, было несколько таких случаев.

К 6 часам вечера видим, опять полна народом Дивеевская обитель. По два дня мы наблюдали там такое явление:  с трех – четырех часов вечера начинают подъезжать к Дивееву одна за другой тройки, пары и кибитки — телеги, запряженные в одну лошадь, а  также подходят громадные толпы богомольцев — одни из Сарова, другие из Арзамаса.  И большая часть богомольцев, обычно, ночуют в Дивеево.  Так что за всенощной и литургией Собор бывает ежедневно полон молящимися. На другой день после литургии отправляются — одни в Саров, другие в Арзамас или куда-либо в другую сторону и в полдень уже мало бывает видно паломников в монастырской ограде.

17 Бог привел мне послужить литургию и в Дивеевском соборе и послужить с тем самым отцом ректором и духовником, которых я встретил в Сарове. Они со своими юными воспитанниками — богомольцами накануне пришли в Дивеево  из Сарова пешком.

(Продолжение следует)

Часть V[6]

На богомолье к преподобному о. Серафиму.

(Путевые заметки и воспоминания о Сарове, Дивееве

и Понетаеве —Продолжение)

После литургии и молебна, немного вздохнувши, мы посетили дорогие Дивеевские могилки. Прежде всего мы пошли на место возникновения монастыря, в келью «первоначальницы Дивеевской» — Агафии Семеновны Мельгуновой, или, что то же, матушки Александры. Эта, так сказать, первоначальная  падь Дивеевской обители находится недалеко от высокой монастырской колокольни. Входим чрез калитку в дверь двухэтажного деревянного дома, внутри которой находится сама келья. Этот дом выстроен для сохранения драгоценной монастырской кельи, которая в нем заключена, как бы в футляре. Над входом в келью на большой черной доске белыми буквами описано значение этой кельи. Идем в самые покойчики Агафьи Семеновны. Их всего три: сначала идет как бы маленькое зальце, с маленьким окошечком. В нем висят два портрета. Один изображает великую старицу. Она одета в темную шубейку с отложным меховым воротником и подпоясана. На голове отороченная мехом шапочка. В левой руке кожаные четки, в правой — простой посох. Лицо будто молодое, красивое, с большими черными глазами, задумчивыми и немного грустными. Другой портрет о. Серафима, когда он ещё был иеродиаконом, именно в ту пору, когда он приезжал с Саровским строителем Пахомием соборовать матушку Александру. В другом покойчике хранится её утварь: чайничек, чашка, очки с уцелевшими стеклами и ходящие поныне большие часы. А вот и третий покойчик- её «коренное убежище», маленький , вовсе без окон, аршина в 1 ½ квадратных, с кирпичным ложем и таким же изголовьем, с наглухо  запирающейся дверью. Здесь стоит  одно большое распятие, освещенное лампадой. В этом своем маленьком тайничке молилась она днями и ночами, молилась невидимая людьми, изливая пред Богом весь пыл своей великой души. Помолились и мы здесь об упокоении души этой тихой праведницы, усердно прося её и нас помянуть. Хорошо здесь чувствуется, так бы и не ушел…Каким-то миром, покоем светлым и радостным обдает вас в этом святом месте, которое  улито «дождем слез» великой Дивеевской подвижницы… В нескольких шагах от кельи находится и место Дивеевского храма, у которого когда–то Богоматерь явилась Агафии Семеновне. Из кельи мы пошли на самую могилку матушки Александры. Могилка находится в ограде выстроенной ею Казанской Дивеевской церкви, вправо от алтаря. Над могилкой маленькая кирпичная часовенка, в которой можно поместиться одному — двум человекам. В ней служатся панихиды. Господь привел и мне отслужить к немалой радости нескольких приезжих богомольцев, которые никак не могли добиться священника.

Рядом с могилкой матушки Александры, помнится, с правой стороны, схоронена другая великая Дивеевская подвижница Елена Васильевна Мантурова. Это была родная сестра преданнейшего друга и послушника о. Серафима Михаила Васильевича, которого, как выше я упомянул, первого он исцелил от тяжкой неизлечимой болезни. Слишком замечателен и прямо поразителен перелом в духовной жизни этой личности. Умная, бойкая, веселая красавица, до 18 лет она всецело была занята  заботами и шумом светской жизни и интересами этой пустой жизни только и жила. В 18 лет она была уже невестой одного очень любимого ею человека. Вдруг без всякой причины она ему отказала, а брату призналась: «не могу понять, почему он мне страшно опротивел!». После этого она ещё больше отдалась интересам светской жизни со всеми её соблазнами и увлечениями. И что же, как дивно Господь спасает её! Раз как-то она ехала одна в карете из своей дальней поездки. На почтовой станции города Княжнина она послала своего слугу в комнату приготовить ей чай, а сама осталась дожидать в карете. Когда слуга пришел доложить ей, что все готово, он нашел  свою госпожу в таком положении, что невольно вскрикнул и остолбенел. Елена Васильевна стояла во весь рост, опрокинувшись назад, держась судорожно за полуотворенную дверцу кареты, стояла недвижимая, бледная, с невыразимом ужасом на лице. Сбежавшиеся на крик лакея внесли её в комнату. Долго не могла она очнуться от своего оцепенения. К ней позвали священника. Когда она немного пришла в себя, священник исповедал и приобщил её. Но охвативший её тогда ужас был так велик, что она целый день не отпускала священника, держась за его рясу. Вернувшись домой, она рассказала брату своему следующее. Когда она, желая выйти из кареты, поставила ногу на подножку, то, взглянув вверху, увидела над головой страшного змия, изрыгавшего пламя. Он вился над нею, готовый её поглотить, все ниже и ниже спускаясь к ней; она уже ощущала на себе его дыхание и не имела сил звать о помощи. Наконец, с величайшим напряжением она закричала: «Царица Небесная, спаси: даю тебе клятву идти в монастырь!» И призрак тотчас же исчез. После этого видения и произошел решительный перелом в жизни Елена Васильевны. Она полюбила церковь, духовное чтение. Потеряла всякий вкус к мирской жизни. Несколько раз она ездила к о. Серафиму — просить благословения на поступление в монастырь, но св. старец все её испытывал. И только после продолжительного искуса, убедившись, что она вполне созрела для монашеской жизни, благословил её обручиться с Небесным Женихом — Христом. С тех пор и стал о. Серафим ближайшим мудрым  руководителем в её новой монашеской жизни. Елена Васильевна поселилась в Дивеево, в пристроенном к одной келье тесном чуланчике. Подвиги свои великие она тщательно скрывала. Замечательны обстоятельства её кончины. Брат её, находящийся по поручению старца в отъезде, сильно заболел. О. Серафим сообщил Елене Васильевне, что настала ему судьба умереть, но жизнь его нужна для Дивеевской обители, и предложил ей послушание умереть за брата. «Благословите, батюшка!» — таков был покорный ответ великой послушницы старца. Долго беседовал с ней в этот раз св. старец, успокаивал, говоря о сладостях смерти, и безграничном  счастье будущей жизни. Выходя от него, Елена Васильевна упала, её снесли домой. Она слегла в постель и проболела всего несколько дней. Тих и мирен был последний вздох этой великой послушницы, и чистая душа её, освобожденная от уз тела, ликуя, понеслась в небесную отчизну. Почила она за 7 месяцев до кончины св. старца, после семи лет жизни в Дивеево, 27 лет от роду. Дивный о. Серафим провидел время кончины своей ученицы. Сестер Дивеевских, бывших в ту пору в Сарове, он ещё до получения вести о смерти её поспешно посылал домой: «скорее, скорее, грядите в обитель, там великая госпожа ваша отошла ко Господу». В самый праздник Св. Троицы Елену Васильевну отпевали.

По другую сторону могилки  Агафии Семеновны нашла себе приют другая великая Дивеевская подвижница, юная Мария, в схиме Марфа. Это тоже из птенцов о. Серафима. Прозорливый старец Серафим велел ей остаться в Дивееве, когда она ещё была 13- летней отроковицей. Поступив в Дивеево, эта отроковица Божья способна была сразу приступить к столь великим подвигам, что превосходила даже опытных в духовной жизни сестер, прямо изумляя последних строгостью своей жизни. По заповеди апостола она непрестанно молилась и отвечала другим только на самые необходимые вопросы. С великой заботой следил св. старец за быстрым духовным ростом этого богоизбранного существа и прямо почитал эту рано созревшую для царствия Божия душу. Всего шесть лет подвизалась Мария в Дивееве, но великой духовной высоты достигла она в эти немногие годы. Об этом можно судить по тем трогательным отношениям и заботам о. Серафима, которыми она пользовалась за все время своей жизни в Дивееве, а также по отзывам старца о ней. Провидя кончину Марии, св. старец послал дубовый цельный гроб, а сестре её сказал: «Марию я посхимил. Она схимонахиня Марфа. У неё все есть: схима, и мантия, и камилавочка моя. Во всем этом и положите её» Так и положили юную схимницу в подаренных ей старцем вещах, в зеленой бархатной шапочке, в черной с белым крестом схиме и длинной мантии. Всех приходивших к нему в те дни (скончалась она 29 августа 1829 года) старец направлял в Дивеево, на похороны этой великой подвижницы, говоря: «Грядите, грядите в Дивеево, там отошла ко Господу великая раба божия Мария».- Замечательны также слова о. Серафима о причине её ранней смерти: «когда в Дивееве строили церковь во имя Рождества Пресвятой Богородицы, то девушки сами носили камешки кто по два, кто по три, а она наберет пять или шесть камешков, и с молитвой на устах молча возносила свой горячий дух ко Господу. Скоро и представилась Богу!»

Таким образом рядом почивают в ограде Казанской Дивеевской церкви три, так сказать, столпа Дивеевской обители: Агафья Семеновна, Елена Васильевна и схимонахиня Марфа.

Тут же неподалеку находятся ещё две могилки птенцов о. Серафима. С левого боку Рождественской церкви, выстроенной о. Серафимом на средства его доверенного друга и послушника по делам Дивеевским М.В. Мантурова, покоится прах сего последнего. Как я выше упомянул, в благодарность Господу Богу за свое чудесное исцеление, по совету о. Серафима, этот богатый помещик принял евангельский подвиг добровольной нищеты и терпеливо нес  всю жизнь все соединенные с нищетой  унижения, обиды и оскорбления. В частности, много огорчений и неприятностей ему пришлось перенести, исполняя поручения св. старца по устройству Дивеевской обители, как при жизни его, так по смерти, в течении целых 25 лет. Например, каких усилий и трудов стоило ему отстоять завещанное и указанное о. Серафимом место для Дивеевско-Троицкого  собора, когда Иван Тихонов хотел заложить его во что бы то ни стало в другом месте.

За несколько дней до смерти Мих. Вас-чь видел во сне о. Серафима, который сказал ему:

«Жди меня, я за тобой приду скоро. Благовестить. Ступай к обедне. Мы там вместе помолимся!» После молитвы старец сказал своему верному ученику: «потерпим ещё, батюшка, потерпим ещё немного!»

7 июля 1858 года Мих. Вас. заказал обедню в построенной им Рождественской церкви и приобщился. После обедни он стал повторять церковнице некоторые распоряжения о. Серафима относительно этой церкви, что немало удивило сестер. Вернувшись домой и напившись чаю, М.В. пошел в сад. Почувствовав здесь сильную усталость, он присел на скамейку и тут же безболезненно почил смертным сном. («Церк. Вед». 1904 г. № 30).

Другая могила Николая Александровича Мотовилова. Это тот самый, которого о. Серафим, в молодых его годах, исцелил от неизлечимой болезни одним своим словом, незадолго до своей смерти. С тех пор Мотовилов остался  на всю жизнь ревностнейшим почитателем св. старца. Он оставил ценные записки об устройстве Дивеевской обители и много послужил ей именем своим. Свою любовь к о. Серафиму и его Дивеевской обители ему пришлось особенно проявить во время великой распри, возникшей в Дивееве по вине некоего самовластного Ивана Тихонова. Тихонов возбудил часть сестер против настоятельницы, сумев обойти местного архиерея, который, вопреки мольбе почти всего Дивеева, решил низвести выбранную сестрами настоятельницу и поставить вместо неё начальницу, угодную Тихону. Мотовилов отправился тогда в Москву и здесь все о Дивееве довел до сведения московского митрополита Филарета, который, надо заметить, прямо благоговел пред памятью о. Серафима. Митрополит Филарет принял самое горячее участие в Дивеевском деле и при мудрых его мерах мало-по-малу все в Дивееве пришло в порядок.

Помолившись на всех этих могилках птенцов о. Серафима, мы направились в ещё одно заветное Дивеевское место — в келью юродивой Пелагеи Ивановны. Это – тоже из птенцов о. Серафима.

Приняв на себя, по совету о. Серафима, тяжелый подвиг юродства во Христе, Пелагея Ивановна много перенесла всяких мук, уничижения и вольных страданий, ещё живя с мужем, который жестоко бил её  поленьями и палками, безжалостно морил голодом и холодом, держал её закованной в железные цепи. Когда узнал о. Серафим, что муж и родные так жестоко обращаются с ней, он строго приказал отпустить её. Тогда Пелагея Ивановна стала проводить ночи на погосте Арзамасской церкви, молясь всю ночь напролет под открытым небом, с поднятыми вверх руками, со вздохами и слезами, а днём, слывя за «дурочку», в лохмотьях бегала по улицам города.

Юродствовала она и в Дивеевском монастыре, когда была взята сюда одной монахиней, уже по смерти о. Серафима. Питалась одним хлебом и водой, летом и зимой ходила босиком и всячески себя  истязала. Отдыху себе она совсем не давала. Днем ещё иногда немного подремлет, а ночь всю и здесь старалась проводить в молитве под открытым небом, обратясь лицом к востоку. Последние годы своей жизни она проводила весь день на полу, на войлоке между дверей, желая, повидимому, выбрать себе самое неудобное место. В эти годы не раз посещали её дивные видения.  Из надзвездных высот спускался к ней, по преданию, таинственный гость, благословивший её некогда на безмерно великий подвиг: приходил из лучшего мира великий старец Серафим и утешал её долгою, благодатной беседой («Церк. Вед». 1904 г. № 30).

Много народа стекалось к ней в эти  последние годы её жизни в Дивеевской обители. Все, знавшие её святую жизнь, живо веровали в великую силу дерзновенной молитвы пред Богом, а также и в дар её прозорливости. Скончалась Пелагея Ивановна 30 января 1884 года, 75 лет от роду и похоронена за алтарем Троицкого Дивеевского собора.

Весьма содержательные слова начертаны в 4-х надписях на её могильном чугунном памятнике. Вот некоторые отрывки из  этих надписей. Она «по благословению  Старца Божия иеромонаха  Серафима, — читаем на одной стороне памятника, за святое послушание, оставила все счастие земной жизни, мужа и детей, приняв на себя подвиг юродства, она приняла гонения, заушения, биения, и цепи Христа Господа ради». Или ещё: «все здесь претерпевшая и все превозмогшая силою любви твоей к Богу, любви его ради потерпи нашу немощь духовную и крестом  подвига твоего заступи нас».  А вот другое молитвенное к ней обращение от лица обители: «на тернистом пути подвига твоего не оставляла ты никого, к тебе прибегающего, не забуди и там, в блаженстве вечной Божьей славы, обитель тобою излюбленную».

Размышляя о её великом подвиге, невольно я вспомнил глубоко верное рассуждение о внутреннем содержании и значении этого подвига Е. Поселянина. В своей только что напечатанной статье, посвященной воспоминаниям о Дивееве и Сарове, под заглавием «Год тому назад», он пишет: «Мы, мирские празднолюбцы, мало можем понять подвиг юродства. Безмерная скорбь по утраченном небесном отечестве, безмерное сочувствие муке Христа Распятого и потребность всякую минуту жизни ощущать горечь страдания: вот  основа юродства. Человек в безумии отчаяния бьющийся у гроба любимого человека:  вот с какой силой «Христа ради юродивый» ежечасно скорбит об изгнании из рая. И чем жесточе мучения его, тем больше утомляется жгущая душу его любовь ко Христу, и немыслимо для этой души ничего, кроме самого напряженного страдания там, на той земле, где Христос принял поругание, терн и крест. Как искренни, как честны и глубоки эти люди в своей святой скорби, в безумии своего отвержения мира и всего, что отводя наши мысли от неба, отводит нас от пути к небу!» («Церк. Вед». 1904 г. № 30).

Верно, верно – мы, мирские празднолюбцы, мало, очень мало можем понять подвиг юродства и потому так обесцениваем его, так безумно с улыбкой, двусмысленно рассуждаем порой о нем. Ныне же в Сарове мне пришлось слышать из уст одного даже духовного лица подобное порицание и прямо отрицательный отзыв о внутреннем значении этого великого подвига.

Подходим к домику, где была келья Пелагеи Ивановны. В домике этом живет престарелая мать Филарета, ходившая некогда за подвижницей. Входим в самую келью. Ласковая и любезная мать Филарета ведет нас в ту комнату, где раба Божия блаженная Пелагея скончалась. Тут в неприкосновенности стоит та самая деревянная кроватка, на которую она изнемогая слегла всего лишь за несколько дней до своей блаженной кончины, после почти полувекового подвижничества. В углу её иконы: родительское благословение — Спаситель с  Евангелием, раскрытым на словах «приидите благословении Отца моего», Божия Матерь и др. Пред ними теплится неугасимая лампада. Над кроваткой на стене висит портрет Пелагеи Ивановны, изображающий её лежащей в гробу и усыпанной цветами, к которым она была так привязана, что никогда в последние годы с ними не расставалась. С цветами в руках её и похоронили. Налево у стены в витрине хранятся её вещи: убогая одежда, одеяло, железный пояс, который 8 лет она носила на себе в миру, так что он врос в её истерзанное побоями тело, и железная цепь, на которой муж и родная мать приковывали её к стене.

Добрая мать Филарета предложила мне в этой святой маленькой комнате спеть литию. Я выразил полное свое согласие, и мы с ней вместе запели. Она более 20 лет пела на клиросе и теперь, хотя ей уже за 50 лет, поет приятным женским голосом. И так хорошо чувствовалось в эти минуты, с каким удовольствием вспоминаю и их теперь и долго, вероятно, буду вспоминать… Снова скажу, верно передает это настроение столь чуткий к восприятию религиозных впечатлений Е. Поселянин, когда говорит: «Здесь вы переживете что-то неизъяснимое. Что-то согревающее душу, ласковое, ободряюще охватывает вас в этом месте жестокого подвига, великого вольного страдания. Так сочувственно, ободряюще, с чувством матери, смотрят вам в душу эти скорбные глаза «все претерпевшей и все превозмогшей силою любви к Богу» («Церк. Вед». 1904 г. № 30).

Последние слова пишет он, разумея большой поясной портрет Пелагеи Ивановны, который висит на стене в другой комнате, где она, бывало, сидела на полу, погруженная в молитву, где приходили к ней люди из лучшего мира и сам дивный учитель её, старец Серафим.  (Окончание следует)

Часть VI[7]

На богомолье к преподобному о. Серафиму.

(Путевые заметки и воспоминания о Сарове,

Дивееве и Понетаеве. Окончание)

Когда умирала блаженная Пелагея Ивановна, особенно скорбела, как рассказывали нам в Дивеево, о разлуке с нею досточтимая настоятельница монастыря, игуменья Мария. Без совета с Пелагеей Ивановной ничего важного в обители она не предпринимала. Поистине велико было её горе, когда в лице Пелагеи Ивановны она лишилась такого верного мудрого и надежного советника в управлении обителью. И вот, рассказывают, в утешение скорбящей матушки игуменьи умирающая Пелагея Ивановна сказала: «к нам придет Паша, она больше меня будет». К этой-то юродивой Паше, или Параскеве Ивановне, мы и направились из кельи Пелагеи Ивановны.

Ещё по дороге в Саров я много слышал о ней дивного, удалось даже прочитать небольшую брошюрку о ней под заглавием «Паша юродивая»: ещё больше, разумеется,  о ней разговоров в Сарове и Дивееве. Я лично до поездки в Саров ровно ничего не слыхал о ней. А в народе, оказывается, она давно уже известна под именем «юродивой Паши Саровской».

Позволю себе сообщить в настоящих своих воспоминаниях те интересные сведения, которые мне удалось узнать о ней в Дивееве. О прежней её жизни в двух маленьких брошюрках я нашел следующее.

Паша, мирское имя ей Ирина, родилась в селе Никольском Спасского уезда Тамбовской губернии  и была крепостная крестьянка господ Булыгиных. Когда Ирине минуло 17 лет, Булыгины, не спрашивая согласия девушки, выдали её замуж за крепостного своего мужика Феодора. Не расположенная к брачной жизни, Ирина с покорностью воле Божией понесла крест семейной жизни.

С мужем жила хорошо, была домоседкой и хорошей хозяйкой, семья мужа уважала Ирину за хороший нрав и трудолюбие и за её доброе, отзывчивое сердце. Жизнь её текла ровно, мирно, спокойно. Но вот помещики Булыгины перепродают Ирину и всю семью её господам Шмидт. С этого времени начинается скорбный период в жизни Ирины. Заболел чахоткою и умер муж её Феодор.  Со стороны помещиков начались попытки выдать Ирину вторично замуж, но дотоле кроткая и уступчивая женщина теперь оказалась непокорною: «хоть убейте меня, а замуж во второй раз не пойду», —  отвечала она решительно своим новым господам. Видя её непреклонность, господа не настаивали более, решив взять её ко двору и поручить ей должность экономки. Честная, аккуратная,  трудолюбивая Ирина на первых порах пользовалась полным доверием своих господ. Так прошло года 1,5. Но вот у господ пропали два холста. Наряжено было домашнее следствие, и прислуга, недолюбливавшая Ирину за её требовательность и аккуратность, показала, что кража эта дело её рук. Не разобрав как следует дела,  господа поверили гнусной клевете и подвергли Ирину жестокому  наказанию. Её зверски избили, порвали уши, проломили голову. Тяжелые испытания, выпавшие на долю неповинной страдалице, глубоко возмутили её душу. Ирине не под силу было остаться в прежнем доме, и она убежала.  Глубоко врожденное религиозное чувство привело её в Киев. Здесь на мощах великих подвижников — страстотерпцев, она выплакала свое горе-злосчастие в молитве и духовной беседе со старцами искала себе утешения. Между тем помещик Шмидт заявил о пропаже своей крепостной, и полиция  напала на след Ирины. Её схватили, посадили в острог, а потом этапным порядком выпроводили к месту жительства. Что вытерпела несчастная,  сидя в остроге вместе с грубыми арестантами, что перенесла она во время дороги от грубых конвоиров солдат, трудно передать, но всего труднее было Ирине, когда её водворили её на прежнее место, где каждая вещь напоминала ей о незаслуженной обиде, о перенесенных страданиях. Ирина снова убежала в Киев, и снова нашла её полиция и таким же порядком доставила на родину. Разгневанные господа на этот раз, однако, не приняли её и выгнали её, раздетую, без куска хлеба на улицу. Это обстоятельство Ирина сочла «за волю Божию», и не заботясь о пище и одежде, как птичка Божия, стала жить на воздухе, с необыкновенным терпением перенося все атмосферные явления.  С этого времени она приняла на себя подвиг юродства, ради Христа. 5 лет, как помешанная, ходила она по окрестным селам, всюду терпя побои и насмешки. Потом слух об Ирине совсем замолк, и она куда-то исчезла. И только через несколько лет с именем Паши (вероятно, во второе посещение Киева она приняла тайный постриг) она появляется в Саровском лесу близ монастыря.

Прасковью Ивановну также надо отнести в число птенцов о. Серафима, который, по свидетельству монашествующих, и благословил её на скитальческую жизнь в дремучем Саровском лесу. 30 лет провела здесь в посте и молитве, переходя с места на место, говорят, что у неё было вырыто несколько пещер в разных местах этого обширного и непроходимого леса. По описанию отца настоятеля  Суздальского Евфимиевого монастыря, архимандрита Серафима, который прекрасно изучил эту замечательную личность, она «во время своего жития в Саровском лесу, долгого подвижничества и постничества имела вид Марии Египетской. Худая, высокая, совсем сожженная солнцем и поэтому черная и страшная, она носила в то время короткие волосы, так как все поражались её длинным, до земли, волосам, придававшим ей красоту, которая мешала ей в лесу и не соответствовала тайному постригу. Босая, в мужской монашеской рубашке- свитке, расстегнутой на груди, с обнаженными руками, серьезным выражением лица, она приходила в монастырь и наводила страх на всех, не знающих её».

Во время этих своих великих подвигов в Саровском лесу Параскова Ивановна встала на высокую степень Христианского совершенства. Уже тогда окрестные жители  глубоко чтили её, прося её молитв за себя, и пользовались её советами во всех затруднительных случаях жизни.

По смерти Пелагеи Ивановны юродивая Паша Саровская поселилась в Дивеевском монастыре. В настоящее время эта чуть ли не столетняя старица-подвижница живет в отдельном небольшом домике, слева от монастырских ворот, построенном одним её усердным почитателем — сибирским купцом. В этом домике у ней одна просторная и светлая комнатка, по рассказам очевидцев, замечательно опрятная. Вся стена этой комнатки против дверей уставлена большими иконами. В центре большое распятие, с неугасимой пред ним лампадой, по сторонам его справа Божья Матерь, а  слева апостол Иоанн Богослов. Пред этими образами она обычно напролет все ночи молится.

Замечательно, её любовь к Богу и святым выражается довольно своеобразно: так, она кладет к ним свои любимые   вещи, украшает их цветами. Пред началом каждого дела она подходит к иконе Спасителя или Божьей Матери и спрашивает – «начинать дело, или подождать?». И потом, давши сама себе тот или  другой ответ, сообразно с этим или принимается за дело, или откладывает его. Проводя все ночи в молитве, под утро, часу в пятом, обычно  Параскова Ивановна, изнемогая, ложится на свою простую деревянную кроватку и немного дремлет. Но чуть забрезжит свет, она снова на ногах, молится, чистится, прибирается или выходит на прогулку, для молитвы. После обедни она садится за работу, вяжет чулки или делает пряжу. Это занятие сопровождается, конечно, внутреннею молитвою, и потому пряжа Прасковии Ивановны так ценится в обители, что из неё делаются пояски и четки.

Привычка её жить с природою в лесу заставляет Прасковью Ивановну иногда летом и  весной удалиться в поле, в рощи и там проводить в молитве и созерцании по нескольку дней.  Познавая  по прозорливости духовные потребности Дивеевских сестер, живущих в монастырских угодьях, на большой дороге, за несколько верст от обители, она стремится туда, для наставления сестер. В своем странствии она имеет простую палочку, узелок с разными вещами, серп на плечо. Конечно, везде её принимают с радостью и удовольствием и упрашивают пожить подольше. Правда, последнее время она от старости изнемогает и этих прогулок уже не предпринимает. Поселившись в Дивеевской обители, Парасковья Ивановна не оставила своего тяжелого подвига юродства. Необходимая принадлежность прогулки — это палка, которую она называет тросточкой. Этою тросточкой Парасковья Ивановна  иногда без пощады наказывает в чем-либо провинившихся.

Эта современная нам великая Дивеевская подвижница пользуется теперь высоким уважением не только со стороны простого народа, — нет, имя её чтится во всех слоях общества. Почти все из высокопоставленных лиц, посещая Дивеевскую обитель, считают своим долгом побыть у Параскевы Ивановны. Что же касается простых богомольцев, то они по целым дням стоят под окнами около решетки или окон её домика, с нетерпением ожидая, не скажет ли она что-нибудь, не даст ли добрый совет, или не помолится ли за них. За два дня до своего пребывания в Дивееве в толпе простых богомольцев мы постоянно видели и разных интеллигентных лиц. Наружность Прасковьи Ивановна весьма типична. Она, по рассказам очевидцев, «то и дело меняется, смотря по настроению Прасковьи Ивановны, то бывает строгая, сердитая и грозная, то – наоборот, ласковая и добрая, или ещё горько-горько грустная. Во дни, беспокойные для неё, несомненно вследствии борьбы её с врагом человечества, она без умолка говорит, хотя почти и ничего невозможно понять, ломает в эти дни свои вещи, посуду, точно борется с духами, волнуется, кричит, бранится и бывает вся вне себя».

Тот же архимандрит Серафим о необыкновенной её наружности пишет следующее: «От доброго взгляда ея каждый человек приходит в невыразимый восторг. Детские, добрые, светлые, глубокие и ясные глаза ея поражают настолько, что исчезает всякое сомнение в е я чистоте, праведности и высоком подвиге. Они свидетельствуют, что все странности ея  — иносказательный разговор, строгие выговоры и выходки, — лишь наружная оболочка, преднамеренно скрывающая величайшее смирение, кротость, любовь и сострадание. Облекаясь иногда в сарафаны, она, как превратившаяся в незлобное дитя, любит яркие красные цвета и иногда надевает на себя несколько сарафанов сразу, как например, когда встречает почетных гостей или предзнаменование радости и веселия для входящего к ней лица»

Ея благодатный дар прозорливости – вне всякого сомнения. Случаев прозорливости Прасковьи Ивановны, по свидетельству очевидцев, невозможно и перечесть. Положительно, она знает каждую мысль обращающегося к ней человека и всего чаще отвечает на мысли, чем на вопросы. Вот, например, несколько недавних случаев ея прозорливости, о которых сообщили нам в Дивеево.

Прошлогодней зимой в обители тяжко заболела всеми, достойно чтимая настоятельница игуменья Мария.  Сестры, разумеется, сильно скорбели и опасались за исход этой тяжелой болезни в таких преклонных летах. Неоднократно они спрашивали Прасковью Ивановну: выздоровеет ли их общая любимая матушка игуменья, и она каждый раз говорила им, что скоро выздоровеет. Предсказание сбылось: матушка действительно скоро оправилась от своей тяжелой болезни.

В 1902 году сооружают в Дивеево величественную колокольню. Архитектор нашел, что она построена неправильно и грозит своим скорым падением. Работы были прекращены, что всех сестер очень огорчило. И вот опять Прасковья Ивановна, предвидя, что это горе минует, утешала всех и говорила, что запрещение строить скоро будет снято, колокольня достроится и на неё будут подняты колокола. Все это опять также в точности исполнилось.

Один ея благочестивый почитатель – купец, посетивший её прошлым летом, предложил от усердия своего целые пригоршни  золота, но она отобрала только несколько монет, сказав, что остальные деньги скоро самому ему очень понадобятся. И что же, возвращается он домой и узнает, что у него сгорела какая- то фабрика. Подобный же случай прозорливости был нынешним летом. В толпе богомольцев, окруживших её однажды, был странник. Все протягивали к ней свои руки с посильной лептой, прося её помолиться. Протянул и странник свою руку, передавая ей небольшую серебряную монетку. Прасковья Ивановна у всех взяла (но надо заметить, бывают случаи, что у некоторых и совсем не берет) а страннику строго говорит: «давай ещё, ещё!». Смущенный странник дает ещё небольшую монетку, но она не удовлетворяется и строго просит у него 2 рубля на платье. Странник заплакал и сказал, что он виноват перед ней, издержал два рубля. Оказалось, ему дали два рубля и просили передать Прасковье Ивановне на платье, а он их потратил в пути. Видя чистосердечное раскаяние странника, Прасковья Ивановна тотчас же изменилась в лице, и на лице ея появилась светлая радостная улыбка, ей, разумеется, всего дороже было искреннее раскаяние странника.

Так вот какая дивная прозорливая старица живет в наши дни в Дивеево.

К великому сожалению, нам лично не удалось быть у Прасковьи Ивановны, сколь мы ни стояли у калитки ея ограды,  сколь долго не дожидаясь у крыльца ея домика, так и не удалось нам проникнуть в самый домик. Только  и видели, как она вышла на минуту на крыльцо —  выплеснуть что-то из чашки. Записав на карточки свои имена и прося ея помолиться, я передал ей через послушницу эту карточку со своей посильной лептой.

За последнее время, рассказывали нам, она вообще мало принимала посетителей, так как очень уж близко приняла к сердцу общую скорбь великую, постигшую  русскую землю, и все об этом тужит и молится. Особенно горячо, говорят, она молится о Государе, всячески его на портрете  старается его угостить и приласкать.

От кельи Пераскови Ивановны мы по пути зашли в богато устроенную трапезную, она помещается в недавно выстроенном   обширном каменном одноэтажном доме, справа от ворот. Впереди устроен алтарь, все стены украшены чудной живописью работы Дивеевских сестер — художниц. Как сообщила нам одна из сестер, живущих в трапезной на послушании, постройка ея также была предречена  «батюшкой о. Серафимом».

Из трапезной мы пошли в живописную мастерскую. На наш взгляд по устройству своего  своему и  обстановке она уступает Понетаевской живописной, хотя работы смиренных сестер также чудно хороши. Тут же и фотография.

Мы приобрели несколько карточек с Дивеевскими видами и, между прочим, чудное фотографическое изображение о. Серафима, молящегося на камне.

Осмотревши так тщательно все достопримечательности Дивеева, мы долго вечером делились своими светлыми впечатлениями и между собой, и с услужливой послушницей.

Она, между прочим, в разговоре нам сообщила, что много, очень много приходится всем сестрам трудиться для добывания себе куска насущного хлеба (которого, кстати сказать, ежедневно выпекается 100 пудов). Одного только хлеба, по ее словам, приходится ежегодно покупать на 15 тыс. рублей, да дров на 10 тыс. Переночевав третью ночь в Дивеево, мы на другой день рано утром ещё раз сходили в величественный Дивеевский собор, помолились ещё раз здесь и возблагодарили усердно Царицу Небесную и о. Серафима за все виденное и слышимое в этой дивной обители. Ещё раз приложились к ея великой святыне «Умиления Божьей Матери» и в самом светлом радостном настроении покинули Дивеево, увозя с собой самое искреннее желание побывать ещё не раз в э том чудном  уголке русском.

Обратный наш путь через Арзамас, в котором остановиться уже не пришлось, так как в то время, когда подъезжали мы к станции, на наше счастье подходил и поезд. Весь наш обратный путь вышел таким же счастливым и вполне благополучным, каким был и передний. За три недели своего путешествия мы так прекрасно отдохнули и освежились духом и телом, что кажется и пожелать нельзя лучшего отдыха.

В заключение, от души хочется всем посоветовать и пожелать побывать в этих светлых облагодатствованных и столь отрадных для души уголках русской земли, побывать — и так же обновиться духом и телом, тем более, что поездка эта безусловно всем и каждому доступна.

 С.С. Т-ий

[1] Материал печатался в части неофициальной «Вятских епархиальных ведомостей» за 1905 г., №№ 1,2,3,4,6,7

[2] ВЕВ (ч.н.), 1905, № 1 от 1-го января, с.15-28

[3] ВЕВ (ч.н.), 1905 г., № 2 от 16 января, с. 72-85

[4] ВЕВ (ч.н.), 1905, № 3 от 1 февраля, с.129-148

[5] ВЕВ (ч.н.). 1905, № 4 от 16 февраля, с.189-201

[6] ВЕВ (ч.н.), 1905, № 6 от 16 марта, с.324-334

[7] ВЕВ (ч.н.), 1905, № 7 от 1 апреля, с.396-406