Месяц: Октябрь 2016

Из книги: "Белов В.Н. «Кавалерист-девица» глазами современников. Библиографическое исследование печатных источников XIX – начала ХХ вв. о Надежде Андреевне Дуровой./ В.Н.Белов, Елабуга, Издание Елабужского Отделения Русского Географического Общества, 2014. – 311 с."

Сын Отечества. Журнал словесности, истории и политики. Второе двадцатипятилетие. Том пятый. Редактор А.В. Никитенко. Издание книгопродавца Александра Смирдина. СПб., в типографии А.Бородина и К^о, 1840 стр.253-257

КЛАД. Сочинение Александрова (Дуровой) С.-Петербург, в типографии Штаба Отдельного корпуса внутренней стражи, 1840, в 8. Д. 289 стр.

Г-жа Дурова подарила публике разом три романа: Клад, Угол и Ярчук. Вдруг три романа, — это роскошь, дающая честь поэтическому воображению писательницы, которой имя, прежде этого часто встречалось в печати. Мы обратимся сперва к Кладу. Рассказывать ли содержание этого романа? Прочтите его сами: вам приятнее будет познакомиться с ним лично, чем через посредство других. Легкость в изобретении событий составляет, как нам кажется, отличительное свойство таланта г-жи Дуровой; она живо и беззаботно развивает ткань повествования. Надобно признаться, однакож, что в романе ее: Клад,  это достоинство не вознаграждает читателя за нарушение других существенных условий искусства. Мы считаем самою неважною частию романа – приключения. Вспомните покойные романы Шписа, Августа Лафонтена, Дюкре-Дюмепиля, и прочая, и прочая, которые заставляли некогда так сладко, и иногда так мятежно, биться ваше тринадцати-летнее сердце: какое неистощимое богатство похождений, случаев, хитро запутанных и мраком таинства покровенных завязок, — эпизодов! Но ребячество миновалось, с ним исчезли и все эти прелести. Безотчётная игра воображения теперь уже не составляет для нас поэзии: мы просим от поэзии истины, мы хотим ее уважать, а не играть ею, хотим не двусмысленного обаяния мечты, потому что мечта ничто, а великих откровений жизни, удостоверения, что блага, какими поэзия нас наделяет, не превратятся в дым, как-скоро мы приблизим их к глазу разума, что они прочные и существенные плоды самой природы и высших стремлений души. Уже  прошли те времена, когда думали, что поэзия есть вымысел; теперь всем известно, что поэзия есть существенность. «Как! Существенность?». Да, самая строгая, самая достоверная существенность. Когда вы представляете нам в своем творении людей, нам дела нет до того, создало ли их ваше воображение, или вы их нашли где-нибудь уже готовыми, организованными; мы хотим знать, точно ли это люди? Не выдумали ли вы им сами сердца, какого никогда не билось в груди человеческой? Не дали ли вы им положений и судьбы, несвойственных их назначению и месту, какое занимают они в нравственном порядке вещей? Одним словом, существенны ли ваши люди? Не грезы ли они? Не видения ли только, вызванные личною раздражительностью вашего чувства и фантазии? Потому что, в таком случае, нам нечего с ними делать: они ваша собственность и для вас только существуют, как ваши пророчественные сны, как верования в сверхъестественные случаи вашей жизни, как предчувствия и гадания о вашей будущности. Да, поэзия в наше время должна заслуживать уважения, чтобы быть любимою, — а уважают оно истинное. Смотря с этой точки зрения на роман г-жи Дуровой, мы, к сожалению, не можем его отнести к произведениям этой истинной поэзии, потому что  в нем заключаются большие несообразности, несмотря на то, что на него истрачено очень много воображения, — несообразности, изобличающие какую-то борьбу писательницы с естественными законами сердца человеческого, с настоящими законами нравственных явлений?  Что значат, например оба главных действующих лица, Лило и Горгони, оба существа преблагородные и прелюбезные, но из которых одно наделено таким голосом, что от звуков его падают люди в обморок, а другое таким безобразием, что никто не в состоянии взглянуть на него без невыразимого ужаса? Между тем несчастный молодой человек, который ревет, как не ревет ни одно земноводное, красавец собой; ему стоит только не произносить ни слова, чтобы увлечь все сердца с неодолимою, волшебною силою; а злополучное создание, заклейменное печатию неслыханного безобразия, одарено  таким голосом, при одном звуке которого сердце замирает в восторге, когда его слушают, не глядя в лицо говорящему. Право, не понимаем значения этих лиц. Сначала мы-было подумали. Что это какие-нибудь аллегорические образы, но читая далее роман удостоверились в противном. Из какого же круга жизни, из какого закона физической и нравственной природы извлекла писательница идею о таких странных и непонятных явлениях? не суть ли они чистая греза, как-нибудь образовавшаяся в ее фантазии из собственного, личного ее настроения? Верно так. Еще страннее и неестественнее отец и дед героев романа, потому что писательница хотела непременно создать целую семью чудовищ. Дед – разбойник, сын наследует его почетное ремесло, говорим без шуток, почетное, потому что этих негодяев, подвизающихся в приволжских странах, не только не преследуют правительство и жители, но последние даже смотрят на них с некоторым родом уважения. «Жители привыкли к ним» говорит сочинительница «и оставили их в покое», — Трудно поверит этому. Характер деда-разбойника отличается удивительной сентиментальностью, хотя он режет и грабит не хуже всякого другого разбойника. У него была женщина, неизвестно, что такое – жена, или любовница; с кистенем в руке, с зверскою физиономиею, и кровожадностию в душе, он такой идиллический любовник, что Тарсисы и Даметы старых идилий, перед ним холодны как лед. Но оставим в покое всех этих милых разбойников и прелестных чудовищ; если бы мы захотели показать все нелепые несообразности романа: Клад, нам надобно было бы. просто переписать его весь. Жаль, что воображение г-жи Дуровой получило такое направление: она не лишена таланта и с небольшим уважением к законам искусства, к естественности и истине, она могла бы, без сомнения, дать читателям настоящее, хоть не большое сокровище, а не этот несчастный поддельный клад.

Из книги: "Белов В.Н. «Кавалерист-девица» глазами современников. Библиографическое исследование печатных источников XIX – начала ХХ вв. о Надежде Андреевне Дуровой./ В.Н.Белов, Елабуга, Издание Елабужского Отделения Русского Географического Общества, 2014. – 311 с."

Отечественные записки, учено-литературный журнал на 1840 год, издаваемый Андреем Краевским. Том III. СПб., в типографии А.Бородина и Комп.1840 Раздел VI «Библиографическая хроника» стр.8-10

Отдел: Русская Литература.

377. Клад. Сочинение Александрова (Дуровой). Санкт-Петербург. В тип. Штаба Отдельного Корпуса Внутренней Стражи, 1840, в 12-ю д.л. 289 стр.

Думая пошутить, мы сказали правду, что неутомимое перо г.Александрова решительно хочет дарить публику по маленькому роману или по большой повести каждый месяц: вот уже третья повесть выходит в продолжении трех месяцев сряду. Дай-то Бог! а то, право, нечего читать – повторим мы. О прежних двух повестях г.Александрова читатели знают уже по нашим о них отзывам, а может быть они прочли и самые повести. Третья, ныне вышедшая повесть носит на себе все признаки близкого, внешнего и внутреннего родства с двумя первыми: тот же наружный вид книжки, та же запутанность содержания, та же, местами, увлекательность рассказа, и то же чистый, правильный, плавный, а местами и живой язык. Чего нет в этой повести! – Если рассказать ее содержание, — никто и читать ее не будет: так страшно оно. В самом деле, герои повести (их два) – страшные чудища: один красавец, но с таким ужасным голосом, которого содрогалась природа и пугался даже сам полковой командир, хотя страшный голос принадлежал простому обер-офицеру и притом его подчиненному; другой же – урод, но с таким прелестным голосом, которого, как пения райской птички, заслушивалась шеренга солдат. Оба чудовища были неразлучны, и если одного посылали, а другому поручали дело на месте, то хотя бы это дело требовало тридцати лет, он оканчивал его в три минуты, и притом отличнейшим образом, и летел соединится со своим другом. Эти штуки они доделывали даже и тогда, когда один был запираем в комнате за десятью замками, а другой находился за сто верст. как это делалось – не спрашивайте: это едва ли известно и самому г-ну Александрову. Впоследствии окажется, что оба чудища – родные братья, дети Татарина и Жидовки, внуки Татарина, страшного разбойника, вроде Рипальда-Ринальдини, который даже об обыкновенных предметах говорит надутым языком классических трагедий. Место действия — неприступное ущелье между скалами на берегах реки Камы, которые покрыты непроходимым лесом. Впрочем, кладу не оказывается на лицо, да и повесть вдруг оканчивается – ровно ничем, подобно тем большим рекам, которые обещают довести до моря, и вдруг скрываются в песках. Для любителей чудесного, вроде знаменитой покойницы прошлого века г-жи Анны Радклиф, — тут всего досаднее то, что автор опускает занавес в самом интересном месте, когда чудовищные герои готовы отыскать Татарина и Жидовку, своих дражайших родителей, и амфибию – свою родную сестру, которая была воспитана по-мужски и разбойничала не хуже своего свирепого дедушки. Но мы понимаем, почему талантливый автор не довел до вожделенного конца своей интересной повести: он сам не видел его возможности, благодаря неестественности вымысла. притом же и многочисленные нити, по причине своей многочисленности, так у него перепутались и образовали собою такой гордиев узел, что их можно было распутать только мечом Александра Македонского, — это и свершил очень удачно г.Александров. Мы думаем, что если б г.Александров решился вместо больших повестей в одну книжку, писать большие романы частей в двенадцать каждый, то читателей и почитателей нашлось бы у него множество, ибо для большинства читающего люда, многосложность и запутанность невозможных и несбыточных происшествий и похождений лучше всякого изящества, хотя бы оно представлялось в лице Вальтера Скота или Купера. А у г.Александрова было бы еще нечто и кроме этих качеств, —  именно: хороший слог и увлекательность рассказа, которыми отличаются два эпизода в самом «Кладе»: семейная история Жида Иохая и семейная история Татарина Рашида, которые чрезвычайно интересны до тех пор, пока просты и естественны и пока не делаются необъяснимо – чудесными.

Из книги: "Белов В.Н. «Кавалерист-девица» глазами современников. Библиографическое исследование печатных источников XIX – начала ХХ вв. о Надежде Андреевне Дуровой./ В.Н.Белов, Елабуга, Издание Елабужского Отделения Русского Географического Общества, 2014. – 311 с."

Отечественные записки. Учено-литературный журнал на 1840 год, издаваемый Андреем Краевским. Том XII. СПБ., в Гутенберговой типографии, 1840. Отдел Библиографическая хроника. I. «Русская литература». 1. Русские книги, изданные в течение второй половины августа и первой половины сентября месяца. Стр. 3-4

306) Угол. Сочинение Александрова (Дуровой). Санктпетербург. В тип. Штаба Отдельного Корпуса Внутренней Стражи. 1840. В 12-ю д.л. 268 стр.

Вот и другое оригинальное произведение легкой литературы, или беллетристики – собственно: счастливый месяц сентябрь – истинно осенний, т.е. плодородный и плодовитый! И как много общего в обоих этих произведениях, т.е. в «Генерал Коломерос» г.Вельтмана и в «Углу» г. Александрова: авторы обоих их почетные лица нашей литературы, замечательные, хотя и неравные между собою таланты, — это перовое сходство; второе – сами произведения сходствуют между собою в достоинстве, как плоды одной и той же осени – осени, которая сменив неурожайное лето, или совсем ничем не дарит нас, или дарит пустоцветом. Даже и в индивидуальных свойствах того и другого есть разительное сходство: г.Вельтман, по воле своей прихотливой фантазии, выдумал небывалого наполеона, заставив его действовать совсем не по наполеоновски и вопреки фактам, известным о нем всем   и каждому; г. Александров, по недостатку в творящей силе своей фантазии, заставил, в своей повести, русские сословия действовать и говорить как-то не по своему, т.е. аристократов иногда по-мещански, а мещан по-аристократически. Так, например, тут граф Георг Тревильский не умеет на бале скрывать свои ощущения, беспрестанно краснеет и делает промахи против приличия, как школьник, попавший на светский раут; богатая аристократка приглашает к себе на бал разбогатевшего мужика с его женою, вольноотпущенною женщиною, а после приходит от этого в отчаяние и пр. А мещане? – послушайте, как говорят они: «Милочка ты моя, говорила она сама с собою, как расцвела… как пышный мак! как роза столиственная! как гвоздика махровая! что за ангел!… а я-то старая дура, сочла-было Машку, эту верхоглядку пеструю, за знатную даму, да я не гляжу на моего херувимчика прекрасного! оглупела! истинно оглупела на старости! Фетиньюшка, дитя мое! пусть Бог даст тебе счастье на всю жизнь! пусть исполнит лучшее из твоих желаний, за то, что светлый взгляд твой возвратил мне мои минувшие радости! Мою, некогда столь прекрасную цветущую молодость! Да, дитя мое, ты живой портрет мой! когда тусклые глаза мои вгляделись в тебя, то мне показалось, что это мое, когда-то  пятнадцатилетнее лицо, отразилось в зеркале…. И душа моя исполнилась неизъяснимой радостию!…» (стр.121-122). Как бы вы думали, кому принадлежит этот витиеватый монолог с украшениями романтической элегии? – старой кормилице, восьмидесятилетней няньке…

А вот способ выражения, особенно приличный расторговавшемуся мужику Федоту Федулову – послушайте: «Дочь наша молода, красавица, по твоему настоянию дано ей прекрасное воспитание, а велением судьбы имеет она отцом – бывшего крестьянина, а матерью – отпущенницу Матрену Вертлякову. Первые обстоятельства влекут к ней сердце молодого графа: последние лишают его возможности согласить это чувство с честию и своими обязанностями» (стр.47). После этих слов, по-неволе поверишь, что мужик — мужику рознь… Вообще недостаток вероятности в содержании, совершенно-внешняя запутанность в вымысле и бледность характеров, заметны в новой повести даровитого автора «Записок Девицы-кавалериста» и «Павильона».  Так не менее справедливость требует заметить, что, — далеко не равняя талант г. Александрова с истинно и высоко-поэтическим талантом г. Вельтипа, — мы все-таки должны сознаться, что «Угол» заключает в себе много интересных мест и, несмотря на все недостатки, вероятно будет читаться большинством публики с большим удовольствием, чем «Генерал Каломерос».

Отечественные записки. Учено-литературный журнал на 1840 год, издаваемый Андреем Краевским. Том XII. СПБ., в Гутенберговой типографии, 1840. Отдел Библиографическая хроника. I. «Русская литература». 1. Русские книги, изданные в течение второй половины августа и первой половины сентября месяца. Стр. 51-54[1]

339) Ярчук (,) Собака-Духовидец. Сочин. Александрова (Дуровой). В двух частях. С.Петербург. 1840. В тип. Императорской Российской Академии. В 12-ю д.л. В I-й части – 149, во II-й – 161 стр.

Г. Александров, видно, решился дарить нам каждый месяц по большой повести. Доброе дело! А то, право, нечего читать. На этот раз, г. Александров вводит своих читателей в мир фантастического, мир сколько обаятельный, столько и опасный – истинный подводный камень для всякого таланта, даже для всякого немецкого поэта, если он не Гофман. Правы ли мы – судите сами. Дело вот в чем.

В конце XVII столетия, не знаем где именно, только не в России, человек пять студентов решились погулять за городом. Беспрестанно представлявшиеся им то там, то здесь кладбища навели на них уныние и возбудили охоту рассказывать друг другу страшные истории. Эдуард начал рассказывать историю своей собаки Мограби. Этот Мограби – ярчук, т.е. собака-духовидец, — качество, свойственное всякой черной собаке, мать которой вся черная и родилась также от черной собаки, и так до восьми включительно: девятая непременное – ярчук. Мограби хотели убить служители, но Эдуард выпросил ему жизнь у своего отца еще бывши ребенком. Скоро Мограби навел ужас на весь дом несколькими доказательствами своей страшной способности видеть духов. Однажды к ним приехал богемский барон, бледный молодой человек с угасшими глазами. Мограби обнаружил фантастический ужас от его присутствия, а барон, узнав способности этой собаки, упал в обморок, — и больше его не видели. Ставши студентом, Эдуард бродил с своим Мограби по Богемии и однажды ночью заплутался в диком лесу. Мограби обнаружил признаки  [2]духовидения и тащил его за платье в сторону, противную той, куда он направлялся. Вдруг он встречает барона Рейнгофа, который, пригласив его к себе в замок, тотчас же удаляется. Они знакомятся, и барон признается Эдуарду, что он влюблен в дьявола, который явился ему в долине его замка, в полночь, во время полнолуния, в виде женщины, с черными как смоль волосами и синими белками глаз, окруженной толпою дьяволов с длинными руками и железными когтями; что он давно подозревает, будто этот дьявол невидимо следит за ним, и что ужас, обнаруживаемый в его присутствии Мограби, совершенно удовлетворил его в сей ужасной истине. К этому присовокупил он, что еще с детства был влюблен в женщину с черными волосами и синими белками глаз, увидев дома ее портрет, и,  в заключение, требовал у Эдуарда помощи, чтоб отделаться от адского призрака. Для этого он просил его сходить в заколдованную долину в полночь полнолуния, с Мограби, чтобы убедится, явление духов было истинно, или то призрак его расстроенного воображения. Эдуард насильно притащил с собою Мограби, надев на него намордник, и в самую полночь действительно увидел чертей. Мограби лишился чувств; только сильно-пахучими ароматическими травами Эдуард привел его в чувство, и, проклиная барона, уехал не повидавшись с ним, а Мограби, с тех пор начал чахнуть.

Когда Эдуард кончил таким образом свой рассказ, вдруг увидел идущего к ним барона Рейнгофа, но уже не бледного, а цветущего здоровьем, и за ним – Мограби, тоже здорового и скачущего повыше леса стоячего, пониже облака ходячего, тогда-как, за минуту назад, он едва ползал. Барон присоединяется к честной компании [3]и, узнав о предмете разговора, начинает доканчивать свою историю, из которой читатель узнает, что в заколдованной долине чертей не бывало, а являлось в полнолуние двенадцать старых цыганок, чтоб собирать травы, только в этом месте растущие; из этих трав он составлял сильный яд, которым, если  помазать темя, то человек мгновенно лишался ума – и еще такое снадобье, от малейшей дозы которого в человеке исчезал всякий недуг, способности его утончались, веку прибавлялось по малой мере вдвое. Проклятые цыгане жили неподалеку от оврага и там варили свои дьявольские снадобья, которыми производили огромный торг, наживая горы золота. У них была девушка-сиротка, из цыганок же, с черными волосами и синими белками глаз, которую они насильно приставили к адской лаборатории. Барон, увидев в первый раз чертей, влюбился в Мариолу, ибо узнал в ней свой идеал. Когда Эдуард ушел с Мограби, барон сделался болен от мысли, что вовлек другого в несчастье и погубил чудесную собаку. В припадке бешенства, бросился он в лес и прыгнул в пропасть оврага. Если кто открывал убежище цыган, то они натирали ему голову ядом, чтобы лишить его ума: это они сделали и с бароном; но Мариола предварительно натерла его голову благотворным снадобьем. Он освободил ее из подземелья и женился на ней, а старых цыганок с цыганом, захватив посредством солдат, предал суду. Все это у автора длинно, растянуто, многословно.; события представляют собою какую-то путаницу разных невероятностей, лишенных всякой занимательности.

Но этим еще не все кончилось. Барон, извольте видеть, нашел свой идеал с черными волосами и блаженстве разделенной любви и предложил Эдуарду познакомить его с своею дьяволоподобной женою; но когда Эдуард приехал в дом, где они остановились, то увидел, что их и след простыл. Ему подали письмо от барона, в котором он уведомляет, что жена его решительно не хочет, чтоб, кроме его, кто-нибудь из мужчин видел ее. В письме вложен был портрет дьявольской красавицы. Эдуард до того влюбился в этот портрет, что сделался болен и стал с ума сходить; но отец, застав его вечером за портретом, вырвал его из рук и уничтожил, чем и способствовал его выздоровлению. Прошло с тех пор много времени. Барон зовет в письмах своих Эдуарда к себе в гости, говоря, что его жена уже согласна показывать себя другим, что она нисколько не стареется, и что ее трудно отличить от старшей дочери. Эдуарду и хотелось было в гости к барону, ради его дочки, да он знал, что отец не позволит ему жениться. Но вот дражайший родитель Эдуарда умер; Эдуарду стукнуло сорок семь лет; он уже и не боится отца, да боится преступить клятву век не жениться, которую дал себе. Наконец он не вытерпел – поехал и женился. Все знакомые осуждали его за этот брак, особливо переспелые девы. Выписываем последние строки этой повести: «Поговаривали кой-где в уголках потихоньку, и то крестясь и со страхом оглядываясь по сторонам, что будто бы смерть его была ужасна, сверхестественна, что в последнюю минуту он явственно услышал вой Мограби, и умер, проклиная Рейнгофа и его подарок – портрет Мариолы.».

Мы не без намерения так подробно изложили содержание этой повести. Мы хотели приобрести полное право спросить наших читателей: понимают ли они хоть  что-нибудь в этой груде нескладных небылиц? По всему видно, что автор хотел написать фантастическую повесть; но, во-первых, фантастическое, отнюдь не тоже самое, что нелепое; а во-вторых, фантастическое требует не только таланта, но и еще таланта фантастически- настроенного, и притом огромного таланта. Таким был гениальный Гоффман. В его рассказах, по-видимому диких, странных, нелепых, видна глубочайшая разумность. В своих элементарных духах поэтически олицетворял он таинственные силы природы; в своих добрых и злых гениях, чудаках и волшебниках поэтически олицетворял он стороны жизни, светлые и темные ощущения, желания и стремления, невидимо живущие в недрах человеческой природы. Если угодно, мы беремся показать и доказать глубоко-разумное значение каждой черты в любой фантастической повести Гоффмана. Но Гоффман был один, и доселе природа никому еще не позволяла безнаказанно тянутся в Гоффманы. Тик – немецкий писатель с большим талантом; но прочтите его фантастическую повесть, известную на русском языке под названием «Чары Любви», — и вы увидите, что кроме хорошего рассказа, все в этой повести – вздор возмущающий душу, болезненная галиматья. Но в «Ярчуке» и того не видно: это просто скучный, утомительный рассказ ни о чем. С-тех-пор, как вы узнаёте, что в заколдованной долине являлись цыгане, а не черти, и что Мограби заболел от насыпанного на кустах и трав ядовитого порошка, а вылечился потом от маленькой дозы благотворной мази, данной ему бароном, — Мограби из ярчука, т.е. собаки—духовидца, становится просто собакою, и все его духовидство делается пустою вставкою в сказку, и без того нескладную. Что же касается до любви Эдуарда к портрету Мариолы, потом до его женитьбы на ее дочери, и наконец до слухов о его страшной смерти, то это просто пустяки, которые не стоят, чтобы тратить на них слова. Изложение достойно содержания: ни лиц, ни образов; все действующие лица – и идеальная цыганка Мариола, и старая колдунья, — говорят тем же языком, как и сам барон Рейнгоф и его мать, именно плохих романов прошлого века.

И вот наша современная литература! В куче книг видите вы одну с именем автора, которого первые сочинения обнаружили замечательное дарование, с жадностию хватаетесь за нее, — и что же? прочитываете две-три страницы, и бросаете… И к чему эти набеги на Богемию, эти претензии на изображение фантастического мира? Пишите, господа, о том, что вокруг вас, что можно брать не ходя далеко. Дело не в содержании, а в таланте: гоголь и в ссоре Ивана Ивановича и Иваном Никифоровичем умел найти богатое содержание…  Ничего нет тяжелее обманутого ожидания, ничего нет тяжелее, как перелистывать груды книг

И все за тем, чтобы сказать,

Что их не надобно читать!...

 

[1] Текст  приведен по первой публикации рецензии, принадлежащей перу В.Г.Белинского. Пропущенные места скорректированы по другому изданию, указанному в соответствующих сносках (В.Б.)

[2] В оригинале издания из которого извлечен настоящий текст, на слове «диком» заканчивается 51-я страница, словом «духовидения» начинается 52-я страница. По всей видимости – техническая ошибка при наборе и печати текста оригинала, т.к. явственен пропуск текста. Выделенный текст восстановлен по изданию: «Сочинения В.Белинского, с портретом автора и его факсимиле. Часть четвертая. Издание второе. М.,В типографии В.Грачева и Комп. 1863, стр.133» (Прим. – В.Б.).

[3] В оригинале издания из которого извлечен настоящий текст, на слове «Барон» заканчивается 1-я колонка 52-й страницы, «и» — начинается 2-я колонка. По всей видимости – техническая ошибка при наборе и печати текста оригинала, т.к. явственен пропуск текста. Выделенный текст восстановлен по изданию: «Сочинения В.Белинского, с портретом автора и его факсимале. Часть четвертая. Издание второе. М.,В типографии В.Грачева и Комп. 1863, стр.134» (Прим. – В.Б.).

 

Из книги: "Белов В.Н. «Кавалерист-девица» глазами современников. Библиографическое исследование печатных источников XIX – начала ХХ вв. о Надежде Андреевне Дуровой./ В.Н.Белов, Елабуга, Издание Елабужского Отделения Русского Географического Общества, 2014. – 311 с."

Отечественные записки, учено-литературный журнал на 1839 год. Том II. Раздел VI. Современная библиографическая хроника. Русская литература. Фрагмент рецензии на книгу «Сто русских литераторов» т.1 СПб., 1839 С.Петербург. В Гуттенберговой типографии, 1839 с.123-124

… — Серный Ключ г-на Александрова (Н.А.Дуровой) принадлежит к числу тех занимательных рассказов «Девицы-кавалериста», которыми читатели вероятно не раз любовались в ее Записках. Здесь автор вывел на сцену двух любовников-Черемисов – девушку и молодого парня, который добровольно идет на медведя, появившегося в лесах, соседних с его селением, борется с ним, убивает его и сам падает мертвым; девушка сходит с ума. Рассказ простодушный, без вычур, без трескучих эффектов, без нравоописательных и юмористических затей, но полный жизни и занимательности, подобно всему, что выходит из под пера г-жи Дуровой. Слог ее и в этой статье чист, правилен, ровен…

Отечественные записки, учено-литературный журнал на 1839 год. Том II., Раздел VI. Современная библиографическая хроника. Русская литература. С.Петербург. В Гуттенберговой типографии, 1839 с. 139-140

57) Записки Александрова (Дуровой) – Добавление к «Девице-Кавалерист». Москва. 1839. В тип. Н.Степанова. В 8 д.л. 362 и II стр. С портретом автора.

Верно, каждому из наших читателей известно, что восприемником «Девицы-Кавалериста» был Пушкин: в его «Современнике» впервые появились отрывки из записок г-жи Дуровой; а глубокий эстетический вкус Пушкина мог одобрять только истинно-прекрасное. Появление сочинений: «Кавалерист-Девица» и «Год жизни в Петербурге» оправдали всеобщие надежды; на днях вышедшие «Записки Александрова» вполне подтвердили несомненную уверенность в ее таланте.

Содержание новой ее книги следующее: 1. Некоторые черты из детских лет; II. Дон; III. Гудишки; IV. Занятие по службе; V. Отъезд в Полоцк; VI. Игра на биллиарде; VII. Гусарский полк; VIII. Посещение; IX. Неудачный скачек; Х. Юзефа; XI. Любовь; XII. Редкий человек; XIII. Странный товарищ; XIV. Князья; XV. Переход в уланы; XVI. Домбровица; XVII. Поход; XVIII. Пора домой; XIX. Встреча на кладбище; ХХ. Могилы; XXI. Сова; XXII. Литературные затеи; XXIII. Танцовальный вечер; XXIV. Шалости; XXV. прошение в отставку. XXVI. Лас-Казас.

Читатели наших журналов отчасти знакомы с новым произведением г.Александрова. В «Лит. Прибавлениях» прошедшего года мы поместили две главы (I и III) из этой книги (Лит. Приб. 1838, № 41 и 44).

Доказывать, что книга г.Александрова вполне заслуживает внимание вовсе не нужно: публика и без того поверит нашим словам. Не любопытна ли, например, хоть эта заметка о нравах обитателей воинственного Дона:

«В истых патриархальных правах войска донского, в его родной земле, я находила самым благородным, что все их сотники, есаулы и даже полковники не гнушались полевыми работами. С каким  уважением смотрела я на этих доблестных воинов, поседевших в бранных подвигах, которых храбрость делала страшным их оружие, была оплотом государству, которому они служили, и делала честь земле, в которой родились – с каким уважением, говорю, смотрела я, как они сами возделывали эту землю, сами косили траву полей своих, сами сметывали ее в стога!.. как благородно употребляют они время своего отдохновения от занятий воина! Как не отдать справедливости людям, которых вся жизнь, от юности до могилы, посвящена пользам или отечества или своей семьи; как не отдать им преимущества перед теми, которые лучшее время жизни проводят травя беззащитных зайцев и отдавая хлеб детей своих – стае борзых собак!

Как я теперь весела от утра до вечера! Воля, драгоценная воля, кружит восторгами голову мою от раннего утра до позднего вечера. Но как только раздастся мелодичное пение казаков, я  погружаюсь в задумчивость, грусть налегаем мне на сердце, я начинаю боятся странной роли в свете, начинаю страшится будущего… Национальный напев казаков трогает, отзывается грустью; сюжет песен их – всегда трагическое происшествие, где главную роль играет душа — добрый конь и, разумеется, седло черкесское, уздечка шелковая, стремена позолоченные. Втрое лицо – молодой казак, тяжело раненый. Народные песни добрых казаков показывают воинское ремесло их и не испорченность нравов. Всегда – воспеваемый герой, делая предсмертные поручения коню душе-доброму, велит бежать ему стрелой к дому своей матери, и говорить почти также, как у Малороссиян:

Да як выйде к тоби да стара маты,

Ой знай, коню, що й одвичаты!

Уважение к родителям, безусловное повиновение воле их и заботливое попечение об их старости служат отличительною чертою свойства обитателей Дона и несомненным доказательством чистоты их нравов…»

Издание прекрасно, как все выходящее из типографии г-на Степанова. Портрет г-жи Дуровой (14 лет) мог быть лучше; впрочем, мы благодарны и за то, что есть.

 

Из книги: "Белов В.Н. «Кавалерист-девица» глазами современников. Библиографическое исследование печатных источников XIX – начала ХХ вв. о Надежде Андреевне Дуровой./ В.Н.Белов, Елабуга, Издание Елабужского Отделения Русского Географического Общества, 2014. – 311 с."

Северная пчела. Газета политическая и литературная, №  64, Вторник, 21-го Марта 1839.

Русская литература.

49. Записки Александрова (Дуровой). Добавление к Девице-Кавалерист. Москва, в типографии Н.Степанова, 1839, в 8 д.л., 362 страницы.

Первое появление Записок Г-жи Дуровой наделало много шуму, если не в литературе, то в свете; потом все затихло, и свет, по обыкновению, забыл о том необыкновенном человеке, который еще так недавно возбуждал в нем живейшее любопытство. Г-жа  Дурова написала небольшую книжку, где доказала невыгоды своего третьего посещения, и прекрасно набросала отличительные черты светского общества, ныне бросающегося на одно, а завтра с энтузиазмом принимающего другое. Портреты некоторых лиц обозначены довольно выпукло.

Северная Пчела давно и несколько раз говорила, что Записки госпожи Дуровой встретили у нас не такой прием, какого бы они заслуживали по своей занимательности, и что большая часть нашей публики ограничилась одними восклицаниями и аханьями. Что делать? У нас нет еще ненасытной жажды к чтению, и весьма многие достаточные люди, которые могли бы за один раз скупить всю Русскую Литературу, до сих пор ограничиваются забавным: пожалуйте почитать, т.е. загребают жар чужими руками. Говоря теперь о новом сочинении, о Записках Александрова, мы не хотим никого уверять в их занимательности, и к чему послужило бы это уверение? Г-жа Дурова, сама собою, составляет такое необыкновенное в нашем обыкновенном обществе явление, возбуждает столько дум во всяком мыслящем человеке, что малейшая подробность, бросающая свет на чудную ее жизнь, не может не быть любопытна. Так и новые Записки нашей женщины-воина и автора заключают в  себе многие обстоятельства и подробности из ее детских лет, многие черты военной службы, многие очерки характеров, несколько рассказов, мыслей, впечатлений, словом, все то, что девица-кавалерист видела, слышала, думала, чувствовала и проч. и проч. Рассказ автора известен: он отличается легкостью, простодушием, отсутствием всякой затейливости, порою оригинальными мыслями, иногда чувством, и следовательно с этой стороны удовлетворяет требованиям литературным. Где истина, там и занимательность, там жизнь и деятельность! Не упрекайте автора в говорливости, которая, с первого взгляда, может показаться лишнею; вспомните только о его судьбе, о положении его в обществе, и вы согласитесь, что говорливость эта очень извинительна. Если Г-жа Дурова имеет в своем портфеле еще несколько материалов дял своих Записок, мы просим ее не скрывать их от публики, и если наконец запас таких Записок когда нибудь истощится, мы все-таки просим не бросать пера, и стать в ряды наших любимых писателей, точно с такою же честию, с какою некогда она стояла в рядах храбрых защитников отечества.

К книге приложен портрет сочинительницы, когда ей было четырнадцать лет от роду.

 

Из книги: "Белов В.Н. «Кавалерист-девица» глазами современников. Библиографическое исследование печатных источников XIX – начала ХХ вв. о Надежде Андреевне Дуровой./ В.Н.Белов, Елабуга, Издание Елабужского Отделения Русского Географического Общества, 2014. – 311 с."

Северная пчела. Газета политическая и литературная, №  174, Суббота, 5-го Августа 1839.

Русская литература.

110. Гудишки. Сочинение Александрова (Дуровой). Четыре части. С.Петербург. В типографии Штаба отдельного Корпуса Внутренней Стражи. 1839 г., в 12 д.л., с портретом.

111. Повести и рассказы, сочинение Александрова (Дуровой). В 4-х частях. Часть первая. С.Петербург. В типографии Штаба Отдельного Корпуса Внутренней Стражи. 1839 г., в 12 д.л., 233 стр.

 

Приятно видеть, что Девица-Кавалерист, после издания в свет своих Записок, не отказалась от литературных занятий. Собственные записки ее, как картина жизни действительной, могли подлежать литературному суду только в отношении языка и слога; но Гудишки и Повести, как создания воображения, требуют суда иного, именно в отношении к творчеству. Здесь господин Александров вполне является писателем, и следовательно вполне подвергается критике. Будем откровенны: Гудишки и Нурмена много уступают прежним сочинениям Девицы-кавалериста. Это не удивительно: где она описывала себя, где слово было только отголоском внутренней жизни, там  она не могла не возбудить к себе участия, и там самое изложение не могло быть холодно, безжизненно. Что же мы видим в Гудишках и Нурмене? Два странные предания, одно Литовское, другое Татарское, предания, описанные не тем бойким пером, которым мы так любовались, предания рассказанные с бесчисленным множеством утомительных подробностей, и переполненные многословия. Умолчим о несообразностях; они не могут быть более или менее извинительны; лучше заметим с удовольствием, что в обоих книгах есть места, написанные с большим чувством; они заставляют даже забывать читателя о недостатках целого. Места эти именно и хороши потому, что автор был верен самому себе. Надобно заметить еще о слоге Александрова. Главный недостаток его – многословие и небрежность в отделке, чего легко можно избегнуть при соблюдении известных условий. В настоящее время некоторые веруют безусловно в несправедливую мысль, что должно писать так, как говоришь, т.е. что не должно быть ни какого различия между языком книжным и народным. Непреложная истина, что книжный язык должен по возможности приближаться к современному языку, потому что тем самым он приобретает силу, но неопровержима также истина, что разговорный язык не может быть целиком передаваем  бумаге. Причина простая и всем известная: речь, произносимая устами человека, исчезает мгновенно, следовательно исчезают вместе с ней шероховатости и неправильности, которые на письме нетерпимы ни под каким видом. Изустная речь может быть сильна, прекрасна, но переносимая на бумагу, она потребует эстетической отделки. Нельзя же выгнать словесность из области изящных искусств! Потому нет ни одного образованного языка, в котором выражение книжное и народное было бы слито. Возьмите в доказательство французский разговорный язык: он доведен до высокой степени совершенства, и сравните его с французским же языком книжным. большая разница! А между тем этот язык мог бы вмещать в себе и то и другое выражение. Всякое произведение слова должно быть изящно. Притом мысль о приближении книжного языка к народному, мысль совсем не новая: на ней основал Ломоносов преобразование русского языка, а Карамзин слога, и все литераторы следовали этой мысли, коль скоро совершенное исполнение ее оказывалось возможным.

И так, если наружную одежду мыслей Г.Александрова отделать эстетически, она много от того выиграет. Естественность, неотъемлемое достоинство этого писателя, останется неприкосновенною; румянить ее незачем, а придать ей привлекательную наружность можно и должно.

Мы думаем, что настоящая область Г.Александрова, как писателя – действительная жизнь, жизнь современная. В этой области он может быть полным хозяином-распорядителем. За материалами дело не станет. Возьмите быт наших провинциальных помещиков, жителей уездных городов, разверните перед нами картину военной жизни, и будьте уверены, что ваши создания будут прекрасны. А ведь все это очень хорошо знакомо автору! В подтверждение наших слов укажем на повесть: Серный ключ. В чем главное ее достоинство? В рассказе, особенно в ведении и заключении, как выражаются наши почтенные риторы. Ротмистр Лепин и исправница Лязовецкая оживляют весь рассказ; потребуйте рассказать дело без них, выйдет не то. Может быть мы ошибаемся в нашем предположении, но говорим это от искреннего желания успехов Г.Александрову на литературном поприще. Кто не ошибался в жизни!

К Гудишкам приложен портрет автора-гусара той эпохи, когда ему было 18 лет от роду.

 

Из книги: "Белов В.Н. «Кавалерист-девица» глазами современников. Библиографическое исследование печатных источников XIX – начала ХХ вв. о Надежде Андреевне Дуровой./ В.Н.Белов, Елабуга, Издание Елабужского Отделения Русского Географического Общества, 2014. – 311 с."

Библиотека для чтения, журнал словесности, наук, художеств, промышленности, новостей и мод. Том 27. Издание книгопродавца Александра Смирдина. СПб., в типографии Эдуарда Праца и К^о. 1838 Граф Маврицкий. Рассказ Г.Александрова (Девицы-кавалериста) стр. 169-192

ЧИТАТЬ В ФОРМАТЕ PDF.

 

Из книги: "Белов В.Н. «Кавалерист-девица» глазами современников. Библиографическое исследование печатных источников XIX – начала ХХ вв. о Надежде Андреевне Дуровой./ В.Н.Белов, Елабуга, Издание Елабужского Отделения Русского Географического Общества, 2014. – 311 с."

Северная пчела. Газета политическая и литературная, №  255, Четверток, 10-го Ноября 1838.

Русская литература.

197. Год жизни в Петербурге. Соч. Александрова. СПб, в типографии А.Воейкова и Компании, 1838, в мал. 8, 202 стр.

Когда появилась в свет книга: Кавалерист-Девица – многие не поверили (а многие и ныне не верят) в истину события. Правда, были прежде, лет за 25, слухи о том, что девица служила в уланах и гусарах, но слухи эти затихли и были причислены к обыкновенным выдумкам праздных людей. Те, которые знали доподлинно (в том числе и пишущий эти строки), что сперва в Польском уланском, потом в гусарах и наконец в Литовском уланском полку, служила благородная девица, получила офицерский чин и георгиевский крест, не знали, что с нею сталось и почитали ее умершею. С удивлением узнали все, что эта девица, снискавшая уважение русских воинов, своею храбростью и благородством характера – жива, и издала свои Записки! Мы думали, что этих Записок разойдется, по крайней мере, 20 000 экземпляров, соразмеряя по числу грамотных людей в России – но вышло не так. С некоторого времени публика приметно охладевает к Русской Литературе, не слишком однако ж приклоняясь к иностранной. Ныне таков период. Подождем – пройдет! Первое издание, однако ж, разошлось, скоро и возбудило множество толков на счет автора, а еще более любопытства видеть девицу-кавалериста. В числе  различных толков было много нелепого и много даже злого, ибо зависть не могла оставить в покое человека, о котором все говорят и которого читают. Пишущий сии строки знал лично многих из непосредственных начальников автора книги: Кавалерист-девица, знал многих товарищей автора, и ни от кого ничего, кроме хорошего и похвального. Прошло около тридцати лет от вступления автора-девицы в военную службу, и около двадцати четырех лет от отставки, и об этой храброй и умной девице вовсе не знали в свете, пока она сама не явилась в  нем, с своею книгою. Это лучшее возражение противу всех выдумок злобы и зависти! Автор лихой кавалерист перед фрунтом, и скромная девица в частной жизни. Первый шаг ее в свете, т.е. вступление в службу, мы позволяем завистникам ее критиковать и называть необдуманным поступком, если они имеют столько духу, чтобы упрекать за этот поступок, искупленный отличною службою и долговременным честным и благородным поведением. если бы автор знал, что его можно уличить в чем нибудь, то верно не издал бы в свет своей книги! Но кавалерист- девица, в простоте души своей, с солдатской откровенностью рассказала свои необыкновенные приключения, не оправдывая себя, не возвышая, потому что чистая душа не может притворятся. Обстоятельства, делающие честь  чувствованиям автора, заставили его выступать, быть может противу воли, на литературное поприще. Добрые друзья посоветовали девице-кавалеристу издать свои Записки, и она сделала это, никак не полагая, что сказав правду, ни для кого не оскорбительную, можно возбудить в ком то зависть!

Зависть автору не страшна, потому что книга Девица-Кавалерист презанимательная, написана живо, ясно, наполнена любопытными приключениями и верными очерками военной жизни. Гораздо несноснее было для автора любопытство, которому он должен принести жертву. Множество лиц, различного звания, желали с ним познакомиться. Некоторое время он был тем, что в Англии называют львом (lion), т.е. диковинкою, которую все хотели видеть. Так точно в Англии рвались некогда, чтобы иметь у себя, на вечерах, Вальтер-Скотта, после первых его романов, и Россини, после первых его опер. Послушайте, что зять В.Скотта говорит об этом! Вальтер-Скотт очень хорошо знал, что общества, которые приглашали его, делали это из одного любопытства, и что они бросили бы его, и побежали смотреть жирафа или белого слона, если б они в это время привезены были в Лондон. Вальтер-Скотт по утрам хохотал, с приятелями, над этою смешной стороною городских обществ и был прав, а зять его собрал эти рассказы и поместил в своих Записках. Девица-кавалерист, которую мы с этих пор станем называть Г-ном Александровым, издала об этом предмете небольшую книжку, о которой мы поговорим теперь.

Не называя лиц и даже не описывая их так, чтобы их можно было узнать, Г-н Александров рассказывает, каким образом, в течение года, его приглашали в общества, как принимали, и наконец, как провожали. Из наблюдений своих, Г.Александров извлек нравственный результат, а именно, что светские связи, не основанные на интересе, так же непрочны, как паутина, и что человек, обративший на себя внимание, чем бы то ни было, не должен жертвовать собою, для удовлетворения пустого любопытства толпы, если не хочет испытать толчка своему самолюбию. Г.Александров, по неопытности своей в светской жизни, верил, что в нем принимают участие добрые люди, искавшие его знакомства и приглашавшие к себе в гости. В первое посещение его обременяли ласками и вниманием, во второе его угощали холодною вежливостью, а в третье посещение старались от него отделаться, как орт человека ненужного. На этом основании автор составил множество занимательных домашних сцен и начертал, живою кистью, много характеров. Он списывал с натуры, и потому главное достоинство картин его – верность. Рассказ приятный. Это очерки нравов современных, которые легко читаются и невольно заставляют усмехнуться.

Г-н Александров издает ныне уже третью часть своих Записок, или продолжение сочинения Кавалерист—Девица. Заглавие это, по правде сказать, несколько водевильное, придумали приятели Г.Александрова,  и этим даже повредили книге, прикрыв истину романтическим названием. Теперь Г.Александров печатает просто свои Записки, или мемуары. Мы слыхали, что они уже отпечатаны, в Москве и на днях будут в магазинах А.Ф. Смирдина. Тогда мы поговорим об них поподробнее. Сознаемся, что все, касающееся до этого автора, нас крайне занимает, во-первых, потому что Г-н Александров имеет дарование, во-вторых, что жизнь его исполнена необыкновенного и даже чудного; в-третьих, что этот автор пишет с благородною целью и для благородной цели. Его сочинения приятно читать и столь же приятно покупать, зная, что эти деньги пойдут на доброе дело. Дальнейших объяснений не нужно.

Ф.Б[1].

[1] Ф. Булгарин

 

Из книги: "Белов В.Н. «Кавалерист-девица» глазами современников. Библиографическое исследование печатных источников XIX – начала ХХ вв. о Надежде Андреевне Дуровой./ В.Н.Белов, Елабуга, Издание Елабужского Отделения Русского Географического Общества, 2014. – 311 с."

Библиотека для чтения, журнал словесности, наук, художеств, промышленности, новостей и мод. Том двадцатый. Издание книгопродавца Александра Смирдина. Санктпетербург, в типографии Эдуарда Праца и К^о. Раздел VI. Литературная летопись. Стр.3-4

Кавалерист-девица. Происшествие в России. Издал Иван Бутовский. СП.-бурге, в тип. Военной, 1836, в-8. Две части, стр. 289-299.

Вы, верно, слыхали, — кто этого не слыхал? – что какая-то девушка – дворянка находилась в Русской военной службе, славно билась с врагами, отличилась на поле битв, получила царское позволение оставаться в мундире, которому она приносила честь, и была наконец украшена Георгиевским крестом. Вот это записки нашей Русской амазонки. прочитайте «Девицу-кавалериста», и увидите, что это правда. Сочинительница пересказывает свое горестное детство, свой побег из отцовского дома, свою кочевую, бивачную жизнь, ведет в сечу битв, — и каких еще битв! И вот мы с ней в кабинете Русского Царя, ангела-утешителя героини. Все это так необыкновенно, неожиданно, что можно почесть весь рассказ мистификацией.

Записки писаны, вероятно, самою героинею, и слог их – прелесть. Умно, живо, пламенно, и, что всего лучше, — под гусарским ментиком, под уланским мундиром, видна везде тонкая наблюдательность женщины. Мы уверены, что если бы г-жа Дурова стала описывать похождения других так, как она умеет пересказывать свои собственные, она была бы автором весьма примечательных романов.

 

Из книги: "Белов В.Н. «Кавалерист-девица» глазами современников. Библиографическое исследование печатных источников XIX – начала ХХ вв. о Надежде Андреевне Дуровой./ В.Н.Белов, Елабуга, Издание Елабужского Отделения Русского Географического Общества, 2014. – 311 с."

1836 Современник. Литературный журнал, издаваемый А. Пушкиным. Т.2. СПБ., в Гуттенберговой типографии, 1836 стр. 53-54

ЗАПИСКИ Н.А.ДУРОВОЙ Издаваемые А. Пушкиным

Modo vir, Modo foemina

В 1808 году молодой мальчик, по имени Александров, вступил рядовым в Конно-Польский Уланский полк, отличился, получил за храбрость солдатский Георгиевский крест, и в том же году произведен был в офицеры в мариупольский Гусарский полк. В последствии перешел он в Литовский уланский, и продолжал свою службу столь же ревностно, как и начал.

По-видимому все это в порядке вещей и довольно обыкновенно; однакож это самое наделало много шуму, породило много толков и произвело сильное впечатление от одного нечаянно открывшегося обстоятельства: корнет Александров был девица Надежда Дурова.

Какие причины заставили молодую девушку, хорошей дворянской фамилии, оставить отеческий дом, отречься от своего пола, принять на себя труды и обязанности, которые пугают и мущин, и явиться на поле сражений – и каких еще? Наполеоновских! Что побудило ее? Тайные, семейные огорчения? Воспаленное воображение? Врожденная, неукротимая скромность? Любовь?… Вот вопросы, ныне забытые, но которые в то время сильно занимали общество.

Ныне Н.А. Дурова сама разрешает свою тайну. Удостоенные ее доверенности, мы будем издателями ее любопытных записок. С неизъяснимым участием прочли мы признания женщины, столь необыкновенной; с изумлением увидели, что нежные пальчики, некогда сжимавшие окровавленную рукоять уланской сабли, владеют и пером быстрым, живописным и пламенным. Надежда Андреевна позволила нам украсить стр. Современника отрывками из журнала, ведённого ею в 1812-13 году. С глубочайшей благодарностью спешим воспользоваться ее позволением.

Изд.