Месяц: Октябрь 2016

Из книги: "Белов В.Н. «Кавалерист-девица» глазами современников. Библиографическое исследование печатных источников XIX – начала ХХ вв. о Надежде Андреевне Дуровой./ В.Н.Белов, Елабуга, Издание Елабужского Отделения Русского Географического Общества, 2014. – 311 с."

Всемирная Иллюстрация, № 942, год XIX, 31 января 1887 г. Том XXXVII. № 6. стр.114-116

Всемирная иллюстрация, № 943, год XIX, 7-го февраля 1887 г. Том XXXVII, № 7, стр.131-134

Всемирная иллюстрация, № 944, год XIX, 14-го февраля 1887. Том XXXVII, № 8, стр. 154-155

Бегство это так рассердило гордого малороссийского пана, не желавшего выдавать дочь за москаля Дурова, что он проклял ее.

В продолжении двух лет молодая Дурова писала отцу, умоляя его простить ей, но все мольбы были напрасны, и только, когда у нее родился первый ребенок, строгий отец поехал в Киев и просил архиерея снять с него клятву: никогда не прощать дочь. После этого отец прислал прощение и свое благословение.

Молодая мечтательная Дурова надеялась, что у нее родится сын, прекрасный, как амур, которого она хотела непременно назвать Модестом, но увы! у нее родилась дочь и дочь вовсе не прекрасная. Дочь оказалась богатырем с черными густыми волосами и кричала так громко, что мать с ужасом отвертывалась от нее.

Полк, в котором служил Дуров, получил приказание идти в Херсон. когда Надежде, героине нашего рассказа, минуло четыре месяца. За полком в карете ехала молодая мать с горничной, нянчившей девочку и кормившей ее из рожка коровьим молоком. Кормилицу не взяли с собою, вероятно, из экономии. На ночлегах призывалась какая-нибудь крестьянка и в продолжении ночи кормила ребенка грудью. Все это не могло действовать успокоительно на ребенка, и девочка кричала в карете так, что нельзя было ее унять. Однажды мать Нади была особенно не в духе, так как крик ребенка не дал ей спать всю ночь. Полк вышел на заре, и Дурова надеялась уснуть в карете; но не тут то было: девочка начала плакать и кричать все громче и громче. Тогда мать, не помня себя с досады, выхватила из рук няньки ребенка и выбросила его в окно кареты. Увидав это, гусары вскрикнули от ужала, соскочили с лошадей и подняли девочку, всю окровавленную, почти без признаков жизни.  Они понесли было ее обратно в карету, но в это время к ним подскакал ротмистр, взял девочку и со слезами на глазах положил ее к себе на седло. Он весь дрожал, был бледен, как мертвец, и ехал, не говоря ни слова, не поворачивая головы в ту сторону, где была его жена. К удивлению всех, девочка ожила и даже не была изуродована; только от сильного сотрясения у нее долго шла кровь изо рта и из носа.

Отец, прижав Надю к груди, подъехал к карете и сказал жене:

-Благодари Бога, что ты не убийца! Дочь наша жива, но я не отдам ее тебе, и сам займусь ее воспитанием.

С этого дня воспитание девочки было поручено фланговому гусару Астахову, находившемуся постоянно при своем ротмистре. Ее только на ночь приносили в спальню, а утром, когда отец уходил, уносили вслед за ним. Воспитатель барышни, Астахов, носил ее по целым дням на руках, ходил с нею в эскадронную конюшню, сажал на лошадей, давал играть пистолетом и махал перед нею саблей, а она при этом хлопала ручонками и хохотала. Вечером гусар уносил девочку к музыкантам, где она и засыпала под музыку. Домой ее можно было перенести только сонную; так как при одном виде комнаты матери она обмирала от страха и с воплем хваталась обеими руками за шею Астахова. Со времени воздушного путешествия Нади мать не вмешивалась более в дело ее воспитания и вскоре родила второго ребенка, также девочку, к которой привязалась всей душой.

 

Глава II.

Года через три Дурову пришлось выйти в отставку, так как детей у него было уже трое, а с таким большим семейством ходить за полком было до крайности неудобно. Он поехал в Москву искать занятий, а жена его с детьми отправилась к своим родным в Малороссию. Старшей девочке Наде было тогда четыре с половиною года. Взяв ее из рук Астахова, мать ни на минуту не могла быть покойна. Девочка выводила ее из себя своими странными поступками и рыцарским духом: она знала твердо все командные слова, любила до безумия лошадей, и когда мать хотела заставить ее вязать шнурок, то она с плачем просила, чтобы ей дали лучше пистолет и позволили, как она говорила, пощелкать.

С каждым днем воинственные наклонности девочки – плоды воспитания Астахова – обнаруживались все более и более. Она постоянно бегала и скакала по комнате и кричала во все горло: «эскадрон! направо заезжай! с места марш, марш…марш»! Такие игры смешили младших сестер, но мать выходила из себя, уводила Надю к себе в комнату, ставила ее в угол и угрозами доводила до слез.

Наконец отец-Дуров получил место городничего в одном из уездных городов Пермской губернии, на Каме, и перевез туда свою семью. Мать, и прежде не любившая старшую дочь, теперь по видимому употребляла все силы, чтобы развивать в ней воинственный дух и страсть к свободе. Она не позволяла девочке гулять в саду, не позволяла отходить от себя ни на шаг и по целым дням заставляла ее сидеть у себя в комнате и плесть кружева. Она учила ее шить, вышивать и вязать и при этом страшно больно била ее по рукам.

Девочке минуло десять лет. Лишенная свободы, она только все и думала, как бы ей выбраться на волю, а мать между тем жаловалась отцу, что она не может справиться с воспитанницей Астахова, что огонь глаз Нади пугает ее. Отец успокаивал жену, говоря, что в этих ребячествах нет ничего важного, и что не стоит на них обращать внимания. Но мать продолжала держать девочку настоящей ученицей. Надя, сидя над подушкой, где плелось ее запачканное, порванное, перепутанное кружево, думала одну только думушку, как бы ей вырваться на свободу. Она мечтала, как выучится ездить верхом, стрелять из ружья и, переодевшись мужчиною, уйдет из дома. Когда к матери приезжали гости, девочка тотчас же убегала из комнаты в сад, где в углу, в кустах, хранился у нее целый арсенал: лук, стрелы, сабля и изломанное ружье. Забавляясь ими, девочка забывала весь мир, и только пронзительные крики ищущей ее прислуги заставляли ее бежать наконец домой.

Девочке минуло уже двенадцать лет, когда Дуров купил превосходного арабского жеребца. Сам он был отличным наездником и, выездив коня, назвал его Алкидом. Неукротимый Алкид был настоящий красавец. Все помыслы девочки обратились на него. Она решилась употребить все свои усилия, чтобы приучить коня к себе. Она носила к нему сахар, хлеб, соль, таскала потихоньку овес и всыпала ему в ясли, при этом она постоянно говорила с ним, точно Алкид мог понимать ее, и наконец достигла того, что неукротимый конь ходил за нею, как кроткая овечка.

Приучив к себе Алкида, девочка вставала на заре, уходила потихоньку из комнаты и прямо бежала в конюшню, где ручной конь ржанием приветствовал ее, а она давала ему хлеба, сахару и выводила на двор; потом подводила к крыльцу и, вскарабкавшись на ступени, садилась к нему на спину; быстрые движения его, скачки, храп нисколько не пугали ее: она крепко держалась за гриву и позволяла коню носиться с нею по всему большому двору, не боясь быть вынесенною за ворота, потому что они в эту пору были заперты. Случилось однакоже один раз, что эта забава была прервана приходом конюха, который, вскрикнув от ужаса и удивления, хотел было остановить галопирующего с барышней Алкида, но конь закрутил головой, взвился на дыбы и пустился опять скакать по двору; он все время прыгал и бешено брыкался; к счастью обмерший от испуга Ефим лишился внезапно голоса, иначе крик его переполошил бы весь дом и навлек бы на Надю жестокое наказание. Маленькая наездница легко усмирила Алкида ласковыми словами, причем трепала и гладила его по шее рукою. Конь пошел шагом, и когда девочка обняла его шею и припала к ней лицом, то он тотчас же остановился, потому что после этого она обыкновенно всегда сходила или, лучше сказать, сползала с него на землю. Ефим подошел взять Алкида и, ворча, пригрозил, что он пожалуется маменьке. Надя страшно перепугалась, обещала отдавать Ефиму все свои карманные деньги и просила у него позволения самой отвести Алкида в конюшню. Ефим усмехнулся, погладил бороду и сказал:

— Ну, извольте, если этот пострел вас больше слушается, нежели меня!

Торжествующая Надя взяла в руки повод и повела Алкида; к удивлению Ефима дикий конь шел за нею смирно и, наклоняя голову, легонько щипал девочку за плечики и за волосы.

Надя ничего в мире так не боялась, как гнева матери. Она готова была ночью пойти на кладбище, в лес, в пустой дом, в подземелье – куда угодно, хотя ей точно так же, как и другим детям, няньки рассказывали разные страхи про чертей и про разбойников, и про мертвецов. Девочка точно жаждала опасностей, но мать по прежнему целыми днями держала ее за противным рукоделием.

 

Глава III.

 

Однажды Дурова вместе с знакомыми дамами поехала в лес за Каму и взяла с собой старшую дочь. Надя в первый раз в жизни очутилась в густом бору. Она совершенно обезумела от восторга и тотчас же убежала, чтобы быть одной, а не на глазах у матери. Она принялась кричать, прыгать, карабкаться на тоненькие березки и, хватаясь за верхушки руками соскакивала вниз, но гибкое молодое деревцо легонько ставило ее на землю. Два часа пролетели для нее, как две минуты. Между тем все ее искали, аукали, но она не появлялась до тех пор, пока совершенно не выбилась из сил и тогда пришла к матери, но в таком виде, что мать тотчас же угадала, что девочка не заблудилась, а просто убежала, чтобы побыть наедине. По приезде домой мать от самой залы до спальни вела девочку за ухо и, толкнув ее к подушке с кружевом, приказала тотчас же сесть за работу.

— Вот я тебя, негодную, привяжу на веревку и буду кормить одним хлебом, говорила она.

С этого дня Надя еще больше стала мечтать о свободе. Она просиживала целый день за отвратительным кружевом, а когда наступала ночь, и все в доме засыпало, и двери запирались, она вставала, потихоньку одевалась, выходила на заднее крыльцо и бежала прямо в конюшню, там она брала за повод своего верного Алкида, проводила его через сад на скотный двор и здесь уже садилась на него и выезжала через узкий переулок прямо к берегу реки, а оттуда к Старцовой горе. У подошвы горы Надя соскакивала с лошади, взводила ее на самую круч и, подыскивая себе пень, вместо подножки, опять вспрыгивала на спину бешенного коня и до тех пор хлопала его ручкой по шее и щелкала языком, пока Алкид не пускался сначала в галоп, затем вскачь и, наконец, даже в карьер. При первом свете зари девочка возвращалась домой, ставила лошадь в стойло и не раздеваясь ложилась спать; вследствие этого последнего обстоятельства ее ночные путешествия и были наконец открыты. Горничная, приставленная к барышне, находила ее каждое утро спящей в постели одетой; она доложила об этом барыне и взялась даже подкараулить, зачем Надя одевается. В первую же ночь мать вместе с горничной увидели, что девочка вышла из дому одетая, прямо побежала в конюшню и вывела из стойла злаго Алкида. Думая, что Надя Лунатик, мать не осмелилась остановить ее или закричать, из опасения, чтобы девочка не испугалась. Она приказала дворецкому и конюху Ефиму следить за нею, а сама пошла разбудить мужа. Дуров вскочил с постели и наскоро оделся, чтобы быть свидетелем странного происшествия. Но к его приходу все уже было кончено: девочку и Алкида торжественно разводили по местам. Дворецкий, увидав, что барышня хочет садится на лошадь, без всяких предосторожностей крикнул ей:

— Куда это вы, барышня?

После этого происшествия мать Нади ни за что не хотела более оставлять ее у себя и отправила дочь к своей матери, Александрович, в Малороссию. Дедушки уже не было в живых, а бабушке шел восьмидесятый год. Благочестивая старуха очень полюбила Наденьку, не дерала ее взаперти и старалась всячески развлекать ее. Но в доме все родные были такие набожные и строгие люди, что девочка не смогла даже заикнуться о своем желании покататься верхом; это показалось бы чем-то ужасным. Через год в имение бабушки приехала еще одна из теток и увезла Надю к себе погостить. Тетка эта жила открыто и весело. Она очень мило одевала Надю, и Надя начинала думать, что участь женщины не так ужасна и печальна, как ей постоянно твердила мать, на начала даже находить удовольствие бывать в обществе. В Малороссии Надя прожила два года и, будучи лет 18-ти, встретила одного молодого человека, который ей понравился, но свадьба их не состоялась, и она опять вернулась домой к отцу и матери.

Мать в последнее время много хворала и не могла по прежнему смотреть за дочерью и выезжать с нею в свет. Пользуясь этим. Надя выпросила у отца позволение ездить верхом. Ротмистр приказал сшить для дочери казачий чекмень и подарил ей своего Алкида. С этого времени Надя сделалась постоянным товарищем отца во всех его прогулках за город. Он учил ее красиво сидеть, крепко держаться на седле и ловко управлять лошадью, и любовался ее легкостью, ловкостью и бесстрашием. Отец со вздохом сожалел, что Надя не мальчик и не может быть опорою его старости. Слова отца вскружили голову восемнадцатилетней девушке. Забыв свою жизнь в Малоросии и слыша опять жалобы матери на несчастную женскую долю, девушка твердо решилась сделаться воином, сыном для отца своего и отделаться от пола, участь и вечная зависимость которого начала страшить ее.

 

Глава IV.

 

В это время в город к ним пришел казачий полк. Полковники и офицеры часто приглашались обедать к городничему, но дочь его очень мало показывалась и не принимала участия в прогулках. Она составила план уйти с полком из города и дойти до регулярных войск.

15-го сентября 1806 года казаки получили приказ выступить из города; в пятидесяти верстах от города у них была назначена дневка. В день своих именин Надя встала на заре и, сидя у окна, обдумывала, как все сделать. Сердце ее замирало и слезу выступали из глаз при мысли, как будет огорчен ее бегством отец, которого она обожала. В это время солнце озарило ее комнату, и сабля отца, висевшая на стене прямо против окна, казалась горящею. Она сняла ее со стены и, вынув из ножен, глубоко задумалась. Сабля эта была ее игрушкой с детских лет.

А теперь она будет защитою и славою моей на военном поприще. Я буду носить тебя с честью! воскликнула девушка, целуя клинок и вкладывая его в ножны.

В этот день мать подарила Наде золотую цепь, отец триста рублей денег и гусарское седло с алым вальтрапом; даже маленький брат отдал ей золотые часы. Принимая подарки, девушка невольно думала, что родные собирают ее в дорогу.

Она провела этот  день со своими подругами, а в одиннадцать часов пришла проститься с матерью и так нежно целовала ее руки, что та в первый раз ласково поцеловала ее в голову и сказала: «Поди с Богом!».

Надежда жила во флигеле в саду. В нижнем  этаже жила она, а в верхнем отец. каждый вечер, отправляясь спать, он заходил поболтать к ней. Ожидая в этот вечер посещения отца, она спрятала на постель, за занавес, свое казацкое платье, поставила у печки кресла и стала подле них дожидаться, когда отец пойдет к себе. вскоре сердце ее забилось сильнее, услыхав шаги отца.

— Что ты так бледна? спросил Дуров, отворив дверь и садясь на кресло. Что с тобой? ты верно нездорова?

— Нет, я только озябла, ответила девушка, едва удерживаясь от слез.

— Зачем же ты не велишь протапливать свою комнату? И зачем ты не прикажешь Ефиму выгонять Алкида на корде? к нему приступа нет. Сама ты не ездишь, другим не позволяешь, и он так застоялся, что скачет на дыбы даже в конюшне.

Девушка ответила, что прикажет промять лошадь, и опять замолчала, боясь разрыдаться.

— Ты что-то грустна, друг мой. Прощай, ложись спать, сказал отец, целуя дочь в лоб.

Девушка поцеловала его обе руки, и слезы градом полились у нее из глаз.

— Ты вся дрожишь. Видишь, как ты озябла! сказал он. Добрая моя дочь, прибавил он, трепля ее по щеке.

С этими словами он вышел  из комнаты, а девушка встала на колени около того кресла, где сидел отец, и, наклонившись, со слезами целовала то место, где стояла его нога. Успокоившись немного, она встала, скинула женское платье, подошла к зеркалу, обрезала свои локоны, положила их в стол, сняла черный атласный капот и одела казачью форму. Стянув талью черным шелковым кушаком, она надела высокую шапку с пунцовым верхом и взглянула еще раз на свою преобразившуюся фигуру в зеркало. Помолившись на образ Божией Матери, девушка вышла из комнаты.

Приказав Ефиму, стоявшему уже с оседланной лошадью, идти на Старцову гору, сама она сбежала поспешно на берег Камы, сбросила там свой капот и положила его на печок со всеми принадлежностями женского туалета. Она сделала это без всякого намерения заставить отца думать, что она утонула, а этим она хотела дать ему возможность отвечать без замешательства на затруднительные вопросы недальновидных знакомых. Оставив платье на берегу, она взошла прямо на гору по тропинке, проложенной козами; ночь была холодная и светлая; месяц светил во всей полноте своей. Надежда остановилась взглянуть в последний раз на прекрасный и величественный вид, открывавшийся с горы: за Камою, на необозримое  пространство видны были Пермская и оренбургская губернии. Темные, обширные леса и зеркальные озера рисовались как на картине. Город у подошвы утесистой горы дремал в полуночной тишине; лучи месяца играли и отражались на позолоченных главах собора и освещали кровлю дома, где девушка выросла.

— Что-то думает теперь мой отец? размышляла она: говорит ли ему сердце, что завтра любимая его дочь не придет поздороваться с ним?

В эту минуту до слуха девушки донеслись брань Ефима и сильное храпение Алкида. Она побежала к ним и в самую пору: Ефим не мог справиться с лошадью. Девушка села на лошадь, отдала Ефиму обещанные пятьдесят рублей, попросила никому ничего не говорить и, опустив Алкиду повода, вмиг исчезла у изумленного Ефима из вида.

Алкид несся вскачь версты четыре, но так как девушке в эту ночь надо было проехать пятьдесят верст, то она его удержала и поехала шагом по темному дремучему лесу, где не видно было не зги.

— Свободна! свободна! шептала девушка и свободу свою я не отдам до самой могилы.

 

Глава V.

 

Полковник и офицеры завтракали, когда в избу вошел знакомый нам юный казак.

— Которой ты сотни? спросил у него полковник.

— Ни которой, отвечал юноша: но приехал просить вас об этой милости.

— Не понимаю тебя! с удивлением ответил полковник: почему же ты нигде не числишься?

— Не имею права.

— Казак не имеет права числиться в казачьем полку? Что за вздор!

— Зачем же ты в казачьем мундире, и чего ты хочешь от меня? с нетерпеньем спросил полковник.

— Я уже сказал вам, полковник, что желаю иметь честь быть причисленным к вашему полку, хотя только на то время, пока дойдем до регулярных войск, отвечал юноша.

— Но все-таки я должен знать, кто ты таков, молодой человек, и сверх того разве тебе не известно, что у нас никому нельзя служить кроме природных казаков?

— Я и не имею этого намерения, но прошу у вас только позволения дойти до регулярных войск в звании и одеянии казака, при вас или при полку вашем; что-же касается того, кто я такой, я скажу вам только одно: что я дворянин, оставил дом отцовский и иду в военную службу без ведома и воли моих родителей; я не могу быть счастлив ни в каком другом звании кроме военного, потому решился в этом случае поступить по своему произволу; если вы не примите меня под свое покровительство, я найду средство и один присоединиться к армии.

Юноша говорил это с таким жаром, что возбудил участие полковника.

— Ну хорошо, молодой человек, сказал он: ступай с нами. Как же твое имя, молодец?

— Александр.

— Александр Васильевич Дуров.

В это же утро полк выступил, и юноша Дуров, сидя на Алкиде, стоял в строю и возбуждал всеобщее любопытство и разговоры офицеров, любовавшихся прелестным конем и тонкой талией всадника.

Дуров сначала краснел от замечаний, но когда полковник вскочил на своего коня и скомандовал «справа по три»! то он совершенно оправился и двинулся на ряду с другими.

Переднее отделение, нарочно составленное из людей с хорошими голосами, запело любимую казацкую песню: «душа добрый конь». Под его грустный мотив песни девушка невольно задумалась.

— Давно-ли я была дома, думала она: в одежде своего полка, окруженная подругами,  любимая отцом, уважаемая всеми, как дочь градоначальника. Теперь я казак, в мундире, с саблею. Тяжелая пика утомляет мою еще почти детскую руку. Вместо подруг меня окружают казаки, говор, грубые шутки и хохот которых смущают меня.

Ей захотелось плакать, и она наклонилась на крутую шею коня своего, обняла ее и прижалась к ней лицом.

Через десять минут этот порыв тоски кончился, и юноша ехал бодро и весело.

Спустя месяц казацкий полк пришел на Дон, и полковник предложил Дурову поселиться у него. Дуров с удовольствием принял это предложение, и был ласково встречен полковницей, очень жалевшей, что такой молоденький мальчик уже испытывает все трудности похода. Полк дома пробыл не долго и получил приказ выступить в Гродненскую губернию.

В то время, как казаки собирались на площади, Дуров остался в зале дожидаться полковника и задумчиво смотрел в окно. Задумчивость его была прервана самым неприятным образом: одна из горничных полковницы поьтхоньку подкралась к нему сзади и с усмешкой проговорила:

— Что вы стоите здесь одна, барышня? друзья ваши на лошадях и Алкид бегает по двору.

Сердце девушки так и заныло, и она быстрыми шагами вышла из залы.

 

Глава VI.

 

В гродненской губернии наконец Дуров встретил уланский полк и тотчас же направился к ротмистру Казимирскому, который вербовал солдат для своего полка.

Ротмистру Казимирскому было лет пятьдесят. Это был человек добродушный и весьма храбрый. При входе казацкого офицера он тотчас же встал и вежливо спросил, что ему надо.

Дуров объяснил, что желает поступить в уланы. Так как компания против французов уже начиналась, то людей вербовали не слишком разборчиво, и на слова юноши:

— Если вам угодно поверить одному слову моему, что я точно русский дворянин, то я буду уметь ценить такое снисхождение и по окончании компании обязываюсь доставить в полк все, что нужно для подтверждения справедливости моих слов.

Ротмистр принял его и обещал выхлопотать ему позволение ездить на своей собственной лошади. Он отдал молодого рекрута под надзор одного старого улана, чтобы тот обучал его действовать саблей и пикой. Это учение страшно утомляло Дурова, но он тем не менее был безусловно счастлив и, разгуливая в свободное время по окрестным лесам, вспоминал о прошлом своем заточении в комнате матери за подушкой с кружевом и от души жалел своих подруг и сверстниц. Конечно, и в настоящем его положении бывали черные пятна, но он к  ним скоро привыкал. Так, например, когда он надел казенные сапоги, — он едва передвигал ноги и первое время совсем чувствовал себя несчастным.

Перед выступлением заграницу и следовательно перед возможностью тотчас же участвовать в сражении Дуров написал к отцу письмо, в котором умолял простить его и благословить.

 

Глава VII.

 

Дуров писал свой дневник, и мы возьмем из него целиком описание его впечатлений после первого сражения.

Мая 22-го 1807 г.

«В первый раз еще видела я сражение и была в нем. как много пустого наговорили мне о первом сражении, о страхе, робости и наконец отчаянном мужестве. Какой вздор! Полк наш несколько раз ходил в атаку, но не вместе, а по-эксадронно. Меня бранили за то, что я с каждым эскадроном ходила в атаку; но это право, было не от излишней храбрости, а просто от незнания: я думала так надобно, и очень удивлялась, что вахмистр чужого эскадрона, подле которого я неслась как вихрь, кричал на меня: «да провались ты отсюда, зачем ты здесь скачешь»? Воротившись к своему эскадрону,  я не стала в свой ранжир, но разъезжала поблизости: новость зрелища поглотила все мое внимание; грозный и величественный гул пушечных выстрелов, рев или какое-то рокотание летящего ядра, скачущая конница, блестящие штыки пехоты, барабанный бой и твердый шаг, и спокойный вид, с каким пехотные полки наши шли на неприятеля, — все это наполняло душу мою такими ощущениями, которых я никакими словами не могу выразить.

Едва было я не лишилась своего неоцененного Алкида: разъезжая. как я уже сказала, вблизи своего эскадрона и рассматривая любопытную картину битвы, увидела я несколько человек неприятельских драгунов, которые окружив одного русского офицера, сбили его выстрелом из пистолета с лошади. Он упал, и они хотели рубить его лежащего. В ту минуту я  понеслась к ним, держа пику наперевес. Надобно думать, что сумасбродная смелость испугала их, потому что они в то же мгновенье оставили офицера и рассыпались врознь; я прискакала к раненому и остановилась над ним; минуты две смотрела я на него молча; он лежал с закрытыми глазами, не подавая признака жизни; видно думал, что над ним стоит неприятель; наконец он решился взглянуть, и я тотчас спросила, не хочет ли он сесть на мою лошадь. «Ах, сделайте милость, друг мой»! сказал он едва слышным голосом; я тотчас сошла с лошади и с трудом подняла раненого, но тут и кончилась моя услуга; он упал ко мне на руку грудью, и я, чуть держась на ногах, не знала, что мне делать и как посадить его на Алкида, которого тоже держала за повод другою рукой; такое положение кончилось бы очень печально для обеих, то есть для офицера и для меня, но к счастью подъехал к нам солдат его полка и помог мне посадить раненого на мою лошадь. Я сказала солдату, чтобы лошадь прислали в коннопольский полк товарищу Дурову, и драгун обещал мне прислать. Я пошла пешком, раскаиваясь, что отдала своего Алкида, тем более, что ротмистр, сначала с участием спросил меня: «твою лошадь верно убили, Дуров? Не ранен ли ты? но, узнав, почему я хожу пешком крикнул: «пошел за фронт, повеса»! Хотя печально, но поспешно шла я к тому месту, где видела флюгера пик коннопольского полка. Встречающиеся с сожалением говорили: «ах, Боже мой, какой молодой мальчик ранен» Иначе никто не мог думать, видя улана пешком.

К неизъяснимой моей радости Алкид был возвращен мне, хотя и не так, как я надеялась, но все же возвращен: я шла задумчиво полем к своему полку, вдруг вижу едущего от неприятельской стороны нашего поручика П. на моей лошади; я не вспомнилась от радости и, не заботясь о том, каким случаем конь мой очутился под П., подбежала гладить и ласкать своего Алкида, который тоже изъявил радость свою прыжком и громким ржанием. «Разве это лошадь твоя»? спросил П. Я рассказала ему свое происшествие. Он не похвалил моей опрометчивости и сказал, что купил мою лошадь за два червонца у казаков. Хотя я ему обещала возвратить эти два червонца, но офицер отвечал мне: «Сегодня оставь лошадь у меня; мою убили и мне не на чем быть в деле»! Он дал шпоры моему Алкиду и ускакал, а я чуть не плакала, видя моего ратного товарища в чужих руках, и поклялась в душе никогда более не отдавать своего коня. наконец этот мучительный день кончился; П. отдал мне Алкида, и армия наша преследует теперь ретирующегося неприятеля».

 

Глава VIII.

 

не всегда было Дурову хорошо на войне: он терпел нередко холод и голод и засыпал так крепко, что раза два чуть было не погиб из-за того, что его нельзя было разбудить. Храбрость его тоже зачастую бывала неуместна. Однажды он отправился ковать своего Алкида и вместо того, сидя на кресле перед камином в корчме, заснул так, что полк ушел, и он целую ночь блуждал, отыскивая его. К утру он нашел своих коннопольцев, когда они уже были на лошадях. Полк двинулся. Товарищи обрадовались, увидав Дурова, которого считали погибшим, но вахмистр счел своей обязанностью побранить его.

— Ты делаешь глупости, Дуров! сказал он. Тебе не сносить добром головы своей: под Гутштатом в самом пылу сражения вздумал отдать свою лошадь какому-то раненому!… Неужели у тебя не достало ума понять, что кавалерист пешком среди битвы – самая погибшая тварь. Над Пасаржею ты сошел с лошади и лег спать в кустах, тогда как весь полк с минуты на минуту ожидал приказания идти и идти на рысях.  Что же бы с тобою было, если бы ты не имел лошади, которая, не во гневе тебе сказать, гораздо тебя умнее! В Гельсберг отпустили тебя на пол часа, а ты уселся против камина спать, тогда как тебе и думать о сне нельзя было. Солдат должен быть более нежели человек! В этом звании нет возраста! Обязанности его должны быть исполняемы одинаково как в семнадцать, так и в тридцать и восемьдесят лет. Советую тебе умирать на коне и в своем ранжире, а то предрекаю тебе, что ты или попадешься бесславно в плен, или будешь убит мародерами или, что всего хуже, будешь сочтен за труса!

Замечание вахмистра жестоко укололо Дурова, но не придало ему сил. От недостатка сна он точно помешался и весь горел. Во время остановки на следующий день он лег спать в траву на берегу речки, и на заре проснулся от команды: «мунштучь!.. садись»!.. и от топота бегущих лошадей. вахмистр уж был на коне и торопил улан строиться. Дуров вскочил и увидал, что Алкид его переплывает на другую сторону реки.

— Что ты стоишь без лошади? крикнул подскочивший вахмистр.

Некогда было колебаться: Дуров бросился вплавь на другую сторону, вышел на берег, замунштучил лошадь, переплыл обратно на Алкиде и стал в свое место прежде, нежели эскадрон совсем построился.

— Ну, по крайней мере молодецки поправился, сказал вахмистр с довольным видом.

Дуров еще раз подобрал раненого, повез его на своей лошади, а сам остался пеший посреди самого разгара битвы. Но за это генерал сделал ему выговор и отправил в Вагенбург, т.е. к раненым. Видя, как Дуров страшно изменился в лице, ротмистр, очень любивший его, сказал что-то тихонько генералу.

— Нет, нет! отвечал тот; надобно сберечь его. Потом он оборотился к Дурову и уже довольно ласково прибавил:

— Я отсылаю вас в Вагенбург для того, чтобы сохранить для отечества храброго офицера на будущее время; через несколько лет вы с большею пользою можете употребить ту смелость, которая теперь будет стоить вам жизни, не принося никакой выгоды.

 

Глава IX.

 

Когда наши войска вернулись в Россию, Дурова постигло горе: Алкид вырвался у него из рук, когда они шли с водопоя, и, перескакивая на плетень, наткнулся на кол, и тот переломился у него в теле. Добрый конь, умирая, положил голову на плечо своего товарища, рыдавшего над ним. Дуров горем своим тронул своих товарищей, которые зарыли Алкида и сделали над ним бугор из дерна. До глубокой ночи плакал Дуров над могилой своего друга, и добродушный ротмистр приказал, чтобы два дня не мешали ему грустить и не употребляли никуда по службе.

Вскоре после этого Дурова вытребовали в Петербург, где он получил приказ явиться к государю императору Александру I.

Когда за Дуровым затворилась дверь, государь тотчас подошел к нему, взял его за руку и, продолжая держать его руку, стал спрашивать в полголоса и с таким выражением милости, что вся его робость исчезла.

— Я слышал, сказал государь: что вы не мужчина, правда ли это?

— Да, ваше величество, правда, прошептала девушка и затем, потупив глаза и видя, что государь покраснел, девушка тоже вспыхнула.

Расспросив подробно обо всем, что было причиною поступления девушки в службу, государь много хвалил ее храбрости и прибавил, что это первый пример в России, что все ее начальники отозвались о ней с великими похвалами, называя храбрость его безмерною; что ему очень приятно этому верить, и что он желает сообразно этому наградить ее и возвратить с честью в дом отцовский, дав…

Государь не имел времени кончить; при словах «возвратить в дом»! она вскрикнула от ужала и в ту же минуту упала к ногам государя.

— Возвратить в дом! в ужасе вскричала она: не отсылайте меня домой, ваше величество! не отсылайте! я умру там! непременно умру! не заставляйте меня сожалеть, что ни нашлось ни одной пули для меня в эту кампанию! Не отнимайте у меня жизнь, государь! я добровольно хотела ею пожертвовать для вас!

— Чего же вы хотите? спросил государь поднимая ее.

— Быть воином, носить мундир, оружие! Это единственная награда, которую вы можете дать мне, государь! другой нет для меня! Я родилась в лагере; трудбный звук был колыбельной песнью для меня. Со дня рождения люблю я военное звание; с десяти лет обдумывала средства вступить в него; в шестнадцать достигла цели своей… одна без всякой помощи. На славном поле своем поддерживалась одним только своим мужеством, не имея ни от кого ни протекции, ни пособия. Все согласно признали, что я достойно носила оружие, а теперь, ваше величество, хотите отослать меня домой! Если – бы я предвидела такой конец, то ничто не помешало бы мне найти славную смерть в рядах воинов ваших.

Если вы полагаете, что одно только позволение носить мундир и оружие может быть вашею наградою, то вы будете иметь ее и будете называться по моему имени — Александровым.   Не сомневаюсь, что вы сделаетесь достойною этой чести, отличностью вашего поведения и поступков; не забывайте ни на минуту, что имя это всегда должно быть беспорочно, и что я не прощу вам никогда и тени пятна на нем! Теперь скажите мне – в какой полк хотите вы быть помещены? Я произведу вас в офицеры.

— В этом случае позвольте мне, ваше величество, отдаться в вашу волю, сказала девушка.

— Мариупольский гусарский пол, один из храбрейших и корпус офицеров из лучших фамилий, сказал государь: я прикажу поместить вас туда. Завтра получите вы от Ливена сколько вам надобно будет денег на дорогу и обмундировку. Когда все уже будет готово к вашему отъезду в полк, я еще увижу вас.

Государь поклонился, и Александров пошел к двери.

 

Глава Х.

 

Когда Александров явился во второй раз к государю, то Александр I встретил его словами:

— Мне сказали, что вы спасли офицера. Неужели вы отбили его у неприятеля? Расскажите мне это обстоятельство.

Когда Александров рассказал все, как было, Государь взял со стола Георгиевский крест и сам надел его в петлицу мундира счастливого офицера.

После этого свидания Александров тотчас же увидался с своим дядей и услыхал, что мать его умерла, и кроме того узнал, каким образом стало известно, что он не мужчина.

Отец Дурова получив от дочери письмо, отослал это письмо к своему младшему брату, прося его разузнать, жив ли коннополец Дуров? Дядя показал это письмо кое-каким генералам, и таким образом императору стало известно, что  у него в армии служит женщина.

Через три года с половиной Александров взял отпуск и поехал домой к отцу.

Домой он приехал в ту самую пору ночи, в какую оставил кров отеческий. Ворота были заперты. Он взял из саней саблю и  маленький чемоданчик и отпустил ямщика в обратный путь. Стоя у ворот того дома, где девушка – гусар жила запертою как в тюрьме, ей сделалось грустно, и она пошла к тому месту палисада, где, как ей было известно, вынимались четыре тычины. В это отверстие Надя часто уходила ночью, бывши ребенком, чтобы побегать на площадке перед церковью. Думала ли когда-нибудь девочка, вылезавшая в это отверстие в белом платьице, что она когда-нибудь влезет в него гусаром! Окна всего дома были заперты. Надя подошла к детской, но ставни оказались запертыми изнутри. Две собаки узнали свою барышню и бросились ласкаться к ней. После долгих попыток достучаться наконец отворились сени, и Наталья, бывшая горничная, спросила:

— Кто там?

— Это я, отопри Наталья.

— Ах, Боже мой, барышня! радостно вскрикнула Наталья, спеша отодвигать засовы и запоры.

Увидав офицера, она в изумлении отступила.

— Ах, ты Боже мой! да вы ли это?

— Что же, ты разве меня не узнала?

— Матушка – барышня! да как же вас узнать-то ка-бы не по голосу и в жизнь бы не узнала!

Наталья отворила дверь в комнату, сняла шинель и, увидав золотые шнурки мундира, снова ахнула.

— Какое богатое платье! Матушка барышня, да вы генерал что ли?

Она молола всякий вздор и в заключение прибавила.

— Да, может быть теперь вас уж нельзя звать барышней? Не прикажете ли вы сделать чаю?

— Сделай, милая Наталья.

—  Ах, матушка-барышня, вы все такие же добрые как и прежде! Я сию минуту сделаю чаю! да как же вас теперь зовут, барышня? Вы, вот я слышу, говорите не так уже, как прежде.

— Зови так, Наталья, как будут звать другие.

— А как будут звать другие, матушка… батюшка, извините…

Надежда, предвидя подобные сцены и со знакомыми, уже стала раскаиваться, что приехала к отцу, которого у видела только на следующее утро.

По окончании этого отпуска началась французская кампания, в которую Александров был контужен ядром.

Александров – Дуров личность не вымышленная, а действительно существовавшая.

Если бы Надежда Андреевна попала не в военный, а в какой-нибудь другой кружок, из нее вышел бы ученый или что-нибудь иное, потому что энергии в этой женщине было не мало. Выйдя в отставку штаб-ротмистром, она занялась литературою и своими произведениями обратила на себя внимание Пушкина. После французской кампании все Россия говорила о девице-кавалеристе, называя ее русскою Жанной д^,Арк.

Лет двадцать пять тому назад один из русских литераторов был на Урале и в каком-то небольшом городе ему привелось встретиться с надеждой Андреевной. Он рассказывал, что это очень скромная старушка в черном мужском сюртучке, довольно поношенном, худенькая, смуглая, с косым пробором на гладко-причесанных коротких редких волосах. Разговаривая с ним, она покуривала Жуков табак в трубке с длинным чубуком.

Дурова умерла несколько лет назад в большой бедности.

 

Л. Шелгунова[1] 

[1] Вероятнее всего – Людмила Петровна Шелгунова, урожденная Михаэлис (1832-1901) – переводчица, жена писателя Николая Васильевича Шелгунова, — В.Б.

Из книги: "Белов В.Н. «Кавалерист-девица» глазами современников. Библиографическое исследование печатных источников XIX – начала ХХ вв. о Надежде Андреевне Дуровой./ В.Н.Белов, Елабуга, Издание Елабужского Отделения Русского Географического Общества, 2014. – 311 с."

Байдаров В. Кавалерист Девица Александров-Дурова. Издание редакции журнала «Досуг и Дело». СПб., Типография товарищества «Общественная польза», 1887

Вадим Байдаров, — псевдоним довольно известного в свое время и весьма плодовитого русского писателя и агронома-любителя Владимира Петровича Бурнашева (1810 – 1888).  Он много писал в известных Санкт-Петербургских журналах середины XIX века – «Севрноей пчеле», «Отечественных записках» и других изданиях. Многолетняя литературная деятельность Бурнашева была очень плодовита и разнообразна. Помимо участия во многих газетах и журналах, он издал ряд книг разного рода. Не вижу особого смысла утомлять читателя перечислением литературных заслуг г-на Бурнашева, однако думаю, что будет справедливым назвать данный его «труд», далеко не лучшим издательским проектом.

Трудно сказать чем была подиктована тематика для очередной его книги, возможно это был вовсе не выбор  самого писателя, а «заказ» редакции журнала «Досуг да Дело» которой были изданы последние шесть книг писателя,  но как свидетельствуют некоторые современные изданию рецензии (одна из которых приведена в нашей книге ниже) – читающая публика не была в восторге от этого издания.

Действительно, фактически книга (достаточно пространная – 255 страниц) во многом является простым переложением Записок самой Надежды Андреевны. По крайней мере, биографической эту работу назвать сложно, поскоку в нее перекочевали все те автобиографические «неточности» (без сомнения – умышленно вставленные Надеждой Андреевной), которые присущи ее  собственным произведениям, — год рождения (1788 вместо 1783); имя матери (Марфа Тимофеевна, вместо Надежды Ивановны); место службы отца (город Ирбит Пермской губернии, вместо Сарапула Вятской) и т.д. и т.п. Повествование оканчавается годом увольнения из армии и практические последние пол века жизни удивительного человека, в том числе ее литературная деятельность, остается за рамками книги. Т.е. автор не потрудился ознакомиться даже с современными ему источниками, дабы создать более менее правдивую повесть.

В все сказанное делает книгу В.Байдарова (В.П. Бурнашева) абсолютно бессмысленным с точки зрения источниковедения, трудом, и здесь мы уделили ему место лишь в целях более полного перечисления библиографических публикаций рассматриваемого периода. В виду практического отсутствия оригинального текста так же считаю лишним и приведение фрагмента этого произведения, тем более, что интересующиеся исследователи вполне могут найти сканированный его вариант на всеобще-доступных ресурсах Интернета.

 

Из книги: "Белов В.Н. «Кавалерист-девица» глазами современников. Библиографическое исследование печатных источников XIX – начала ХХ вв. о Надежде Андреевне Дуровой./ В.Н.Белов, Елабуга, Издание Елабужского Отделения Русского Географического Общества, 2014. – 311 с."

Дело. Журнал литературно-политический. Год 13-й. № 12.  С.-Пб., типография Г. Благосветова. По Надеждинской улице, дом № 39, 1879 стр. 255-259

Статья «Историки-романисты и историки-журналисты». Об историческом романе Мордовцева «Двенадцатый год».

…В «Девятнадцатом годе» мечтания о груди не дают автору покоя и заставляют его в изображении этой ужасной военной эпохи говорить не столько о кровавой борьбе, о битвах, о разорении народа, сколько о той-же груди, которую не уложишь и в величенную шапку. Для этого на первый план поставлена у него известная кавалерист-девица Дурова. Кто такая была эта кавалерист-девица – теперь известно вполне достоверно. Она была дочь коллежского советника Дурова, жившего в Сарапуле, но вовсе не девица, а жена некоего Чернова. Надежда Чернова бежала из дому не потому, что ее увлек в армию воинственный патриотизм, «по семейным несогласиям принуждена была скрыться из дому и от родных своих» и потом уже поступила на военную службу по именем  Александра Соколова («Руск. Архив», 1872, 2043). Но эта Надежда Чернова, как женщина уже много вытерпевшая в жизни и видавшая виды, показалась г. Мордовцеву недостаточно пикантною, и он превратил ее в девочку, будто-бы развившуюся воинственно под влиянием обстановки в доме ее отца, отставного гусара. Она, видите-ли, родилась на походе; мать ждала сына, и до того возненавидела девочку, что однажды «выбросила ее из окна кареты прямо под копыта гусарских коней» (II, 310). Девочка «выросла на конюшне». «Вместо игрушек, она требовала пистолета, с плачем прося позволения пощелкать им. По дому только и слышалась ее команда: «эскадрон направо! Заезжай! С места марш-марш!» (Стр.11). Но удивительное дело: воспитанная в гусарской конюшне девочка, как рассказывает романист-художник в конце 2-й части романа, в начале первой появляется слабенькою, робкою провинциальною барышнею, которую увлекают на войну не солдатские наклонности, привитые воспитанием, а романтические мечты о борьбе с самим Наполеоном. Но изобразить Чернову бой-бабой, какою ее должно было создать изображенное Мордовцевым воспитание, ему не захотелось, потому что такая женщина в кругу солдат представляла бы мало поводов к пикантным намекам и старческим слюнкам… Неопытная же девочка – другое дело, и по поводу ее каждою главу романа можно украсить занимательной картинкой.

Картина 1-я. Ночь перед бегством Надежды из дому. «Девочка снимает с себя капот и остается в одной беленькой сорочке. Так она кажется еще моложе – совсем ребенок. Потом берет со стола ножницы, подносит их к своей белокурой, совсем растрепавшейся косе… «Теперь я совсем казаченок, шепчет она, глядя на себя в зеркало: —  совсем выросток казачий, и лицо у меня другое – никто не узнает, что я девка, барышня…». Но вдруг румянец заливает ее бледные щеки: сорочка спустилась до плеч и открыла ее белые девические груди, небольшие, но круглые, упругие… «Ах противные… вот где я женщина… но  я вас затяну в чекмень – никто не увидит, никто не догадается, что там, под чекменем… И женскую сорочку долой – у меня припасена мужская…» (февраль, с.5-6).

Картина 2-я. Прибытие в полк. Дурова сидит в избе среди офицеров. Жарко. Ей говорят: расстегните  чекмень – оставайтесь в одной рубашке: мы свои люди». – Шутка сказать – расстегните  чекмень! А что под чекменем-то? Рубашка?.. То-то и есть, что противная рубашка выдаст тайну… заметно будет..» (id., 19).

Картина 3-я. Поход. Дурова, подружившись с уланским офицером Грековым спит. Греков встает и тихонько подходит к товарищу. Тот лежит на спине, голова закинута назад. Шевелятся только губы у сонного да грудь высоко поднимается… Что за чудо? Греков себе не верит.. Ему и прежде казалось, что у этого стройненького, перетянутого в рюмочку, женоподобного Дурова, при всей его тонкине и жидковатости, грудь казалась очень высокою, соколиною; но теперь он положительно видел, что под чекменем вздымаются и опускаются женские груди. Форма груди совсем женская, и овал у талии, закругления к бедрам – совсем не мужские..».

Картина 4-я. Сцена первой любви Грекова и Дуровой. Ну тут «роскошная грудь» и т.д. следует по положению…..[1]

…Рассказывая всякую всячину о ничтожной личности Черновой, г. Мордовцев хотя и выводит на сцену целые сотни деятелей того времени, даже таких, как батальонная собачка Жучка, или кот Бонапартушка, Робеспьерка волкодав, пес Вольтерка и т.д. (III, 469), но ни о ком не говорит обстоятельно, ничьего портрета не изображает вполне. Коню Дуровой, напр., Алкиду, отведено больше места и посвящено больше внимания, чем Наполеону, и, нужно отдать справедливость г. Мордовцеву, изображение Алкида, его ума, привязанности к хозяину, гордого, независимого характера, пожалуй даже патриотизма, сделано превосходно…..

[1] Далее рецензент приводит еще несколько «картин» — выдержек из романа «Двенадцатый год» в которых имеется упоминание  груди Дуровой, которые мы отпускаем в виду ненужности. Отношение рецензента к автору и рецензируемому произведению. Закончим публикацию выдержки из статьи небольшим нижеследующим фрагментом.

 

Н.Ш. Бесплодная Нива. Дело. Год четырнадцатый. № 10 (Октябрь), СПб, 1880 стр.53-61

 

…. Г. Мордовцев избирает осью своего романа личность, к которой никак ни приурочишь ни политической, ни общественной идеи. А в то-же время чутье правды не позволяет навязать герою подвигов, для которых у него не было соответственных идей. Осью романа г. Мордовцева служит Дурова, и он называет ее русской Иоанной д^,Арк. Но разве Дурова служит центром тяготения двенадцатого года и разве около нее двигаются события? Иоанна д^,Арк была действительно центром общего возбуждения; она явилась в момент общего упадка духа, чтоб воодушевить войско и народ, и достигла этого. Она предводительствовала войсками, она возбудила народную войну, она явилась общим  ангелом-хранителем, в которого все верили, которому все молились. Но что такое Дурова? Не более, как маленькая горячая головка, увлеченная общим водоворотом, песчинка, потерявшаяся среди тысячи других песчинок и не имевшая никакого влияния ни на ход, ни на характер событий. Не будь Дуровой, двенадцатый год остался бы тем-же двенадцатым годом и ничего бы в нем не изменилось, тогда как без Иоанны д^,Арк изменилась бы судьба Франции. Но предположим, что наша Дурова – действительно — Иоанна д^,Арк. Как же поступает г.Мордовцев с этой святыней и в какое  положение он ее ставит?

Г. Мордовцев назвал свой роман «Двенадцатым годом», но двенадцатому году у него посвящена только третья часть, а в первых двух он говорит о войне 1807 года и о финляндской войне. Говорить о них заставила его та-же Дурова, т.е. русская Иоанна д^,Арк, выступившая на сцену в 1807 году. Не будь центром тяготения Дурова, конечно, явилось-бы и большее соответствие частей, отвечающее заглавию романа. Предположим, однако, что соответствие частей не зависело от г.Мордовцева и он оборвал свой роман по каким-нибудь внешним причинам. Наш вопрос в том, насколько  с именем Дуровой можно связать политические и общественные идеи и сделать ее сосредоточием событий.  Дурова – скорее болезненный продукт русской жизни, чем здоровая сила. Она изуродованная, искалеченная, сломленная и погибшая женщина, из-за которой можно обвинить многие порядки, царящие и до сих пор в русской семье, но женщина, которую нельзя превращать ни в какого пионера и жизнь которой не может и не должна быть ни для кого примером. Пользуясь дневником Дуровой, г. Мордовцев влагает в ее уста такие признания. Казаку Грекову, который очень привязался к ней, она говорит, что судьба ее была горькая и странная. Родилась она на походе. Ее матери хотелось родить мальчика, и когда вместо него родилась дочь, он ее возненавидела. Однажды, когда больная Дурова сильно раскричалась и не давала матери спать – это было на марше – мать ее, выведенная из терпения, велела выбросить ее из кареты под копыта гусарских лошадей. После этого отец Дуровой поручил ее воспитание солдатам своего эскадрона и отдал на попечение флангового гусара.  Выросши в конюшне, Дурова подражала во всем своему пестуну-гусару, считая его идеалом. «Но, Боже мой, говорит Дурова, — разве я была виновата в этом изуродовании моей природы, моих наклонностей?». Иоанны д^,Арк воспитывались не уродованием, а воспитанием наклонностей. В них с младенчества  западала какая-нибудь идея, не частная а общая, не личная, а всечеловеческая. У Дуровой-же от домашнего гнета явилась только одна мысль – о личном освобождении. «О, вы, мужчины, не знаете, что значит свобода для женщины», говорит Дурова, а может быть, за нее г. Мордовцев. Но предположим, что это говорит Дурова. Г.Мордовцев, желая возвести Дурову в идею, говорит, что в гусарстве и уланстве она искала в сущности того, чего нынешние девушки наши ищут на фельдшерских и медицинских курсах, в гимназиях, на так-называемых университетских курсах. Она искала признания за женщиной человеческих прав м завоевала себе свободу, как она умела. Но вот Дурова достигает своего. Она может идти куда хочет, делать, что желает; никто не вторгается в ее душу, никто не стесняет ее личной независимости. Так-ли росла и слогалась Иоанна д^,Арк и к тому-ли она стремилась? Сам Мордовцев, наконец, заставляет Дурову сознаться. Что она гналась за фикцией и что в ее порыве и в поведении заключалась очень маленькая личная идея, несознанная, неразработанная и лишенная всяких устоев. Иоанна д^,Арк не сламывалась и ее верования и симпатии, как и ее идеалы, оставались твердыми и постоянными. С Дуровой-же, после знакомства с Сперанским и поездки в Петербург, совершилось какое-то медленное, но окончательное разложение. «Ее прежние идеалы шатались, падали, разбивались в дребезги, как глиняные статуэтки, а новые слагались неясно, не вполне очерченные. Ей казалось, что она ходит по дорогим обломкам, ищет чего-то еще более дорогого, но сомнение, недостаток прежней веры словно паутиной застилает перед ней и прошлое, то, что в нем казалось святым, и настоящее – тот путь, по которому она шла, подавленная сомнениями. И она завидовала той детской светлости, с которой другие смотрели на жизнь. Она завидовала Бурцеву, для которого не было неразрешенных вопросов жизни. Девочкой она жаждала свободы, она не хотела быть рабой условных приличий – и вот она свободна. Но свобода эта опять какая-то условная, украденная… Кроме того, она и другим, глубоко затаенным чувством осознавала, что она женщина. Она теперь только, когда казак греков после финляндской компании ушел с своим полком на Дон, — теперь только поняла она, как слаба она, как ничтожна ее мнимая свобода и как ничтожно ее геройство перед простым человеческим чувством». Ох, это простое человеческое чувство! И всегда-то оно замешается, и всегда оно станет поперек, и  всегда оно испортит. Испортит не только русскую жизнь, но и русский роман. Французской Иоанне д^,Арк это чувство не было нужно и она им не испортила своего дела; у русской Иоанны д^,Арк одно это чувство и было сосредоточием жизни. Положим, что по женскому пониманию причин исторических явлений все это верно.Но зачем понадобилось г. Мордовцеву закончить сцену на стр. 69 и 70 второй части так, как он ее заканчивает? Описав исповедь Дуровой казаку Грекову, г. Мордовцев заключает сцену так: «и казацкие и уланские губы соединились. Ну, а дальше как следует: это всякий знает». Ни один человек с чувством, даже при самом мелком понимании явлений жизни и человеческих побуждений, не позволил-бы себе ничего подобного этой ненужной и бесцельной грубости…..[1]

[1] На этом рецензент заканчивает рассуждения о Дуровой – как прообразе рецензируемого романа, так и о Дуровой – героини романа,   в связи с чем и мы, решились ограничиться приведенным фрагментом статьи, как наиболее интересным и тематически подходящим к формату нашего библиографического исследования, — В.Б.

Из книги: "Белов В.Н. «Кавалерист-девица» глазами современников. Библиографическое исследование печатных источников XIX – начала ХХ вв. о Надежде Андреевне Дуровой./ В.Н.Белов, Елабуга, Издание Елабужского Отделения Русского Географического Общества, 2014. – 311 с."

Мордовцев Д. Русские женщины нового времени. Биографические очерки из русской истории. Женщины девятнадцатого века. СПб., Издание А.Черкесова и К^о. 1874

Гл. VIII. Надежда Андреевна Дурова (Кавалерист-девица). с.97-150.

Книга достаточно известного русского писателя украинского происхождения XIX века Даниила Лукича Мордовцева (1830-1905) включает в себя пространный (более 50-ти страниц) биографический очерк, посвященный Н.А.Дуровой. Как и многие биографы Дуровой XIX века, автор не особенно утруждает себя историческими изысканиями архивных документов и правдивых публикаций о Надежде Андреевне и за основу очерка берет «Записки» самой Надежды Андреевны, содержащие, как известно, определенную долю фантазии сочинительницы, особенно в фактах ее детской биографии. Литературной деятельности героини очерка также посвящено всего полстранички от общего объема работы, что делает ее не слишком ценным библиографическим источником. Однако с точки зрения нашего исследования определенный интерес представляет вступительная часть очерка, где автор, хоть и высказывая свое собственное мнение, отражает мнение определенной части современников Надежды Андреевны. именно эту (вступительную) и наиболее любопытную часть очерка мы и приводим ниже.

 

Фрагмент (стр.97-98):

Если бы женская личность, имя которой поставлено в заголовке настоящего очерка, жила в более отделенные времена, то, прочитав рассказ о ней в каком-либо древнем хронографе, мы подумали бы, без сомнения, что это – продукт творческой фантазии народа, повествовательная фабула, измышленная по примеру средневековых легендарных сказаний об Александре Македонском, о Карле Великом, о рыцаре Боярде, что это, одним словом, романтический вымысел, которым услаждается воображение человека, сознающего в то же время, что выводимая перед ним личность – не реальная личность, а идеал, достижение которого возможно лишь только в представлении.

Но женская личность, о которой мы говорим, жила так недавно, умерла на нашей памяти – это была реальная женская личность, которую многие помнят, вспоминают о ней, потому что любили ее, были  с ней дружны, видели ее старческое увядание и смерть. Могиле ее еще не пострадала от времени. То, что она писала – до сих пор читается с интересом.

А между тем жизнь этой странной женщины представляется чем-то сказочным, невероятным, отдающем далекою, неслыханною, положительно мифическою стариною.

Женщина эта – Надежда Дурова, известная под именем «кавалериста-девицы».

События ее молодости возбуждают глубокое удивление, и именно в настоящее время Дурова, как необыкновенное явление, заслуживала бы серьезного изучения, потому что то, что сделала эта женщина служит самым веским аргументом в пользу того, что женщина способна на всякое великое дело в такой же  мере, как и мужчина, и что, при известном направлении ее воли и при известном воздействии на нее обстоятельств жизни и воспитания, различие, полагаемое между мужчиною и женщиною и основанное на некотором физиологическом неравенстве или скорее половом несходстве, окончательно падает перед живым доказательством совершенно противного, представляемым личностью этой именно девицы Дуровой…..

Шестьдесят лет назад именем Дуровой была полна вся Россия: об ней говорили начиная от царского дворца и кончая бедной мужицкой хаткой. Теперь только ее имя забыто, как забывается все на свете, вытесняемое другими именами, другими событиями…

ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ

Из книги: "Белов В.Н. «Кавалерист-девица» глазами современников. Библиографическое исследование печатных источников XIX – начала ХХ вв. о Надежде Андреевне Дуровой./ В.Н.Белов, Елабуга, Издание Елабужского Отделения Русского Географического Общества, 2014. – 311 с."

Н.Д. К биографии «Девицы-кавалериста». Голос. Газета политическая и литературная, издаваемая А.Краевским, 1863 № 346 стр.1371-1372

ЧИТАТЬ

Из книги: "Белов В.Н. «Кавалерист-девица» глазами современников. Библиографическое исследование печатных источников XIX – начала ХХ вв. о Надежде Андреевне Дуровой./ В.Н.Белов, Елабуга, Издание Елабужского Отделения Русского Географического Общества, 2014. – 311 с."

Энциклопедический словарь Т-ва Бр. А. и И. Гранат и К. Изд. 7-е. т.19. СПб., 1914 ст.166

Дурова, Надежда Андреевна, иначе —  Александр Андреевич Александров, кавалерист-девица, род. в 1783 г. Вверенная воспитанию дядьки-солдата, она с малолетства полюбила военную службу; 18 лет она вышла замуж, и через год у нее родился сын. через несколько времени она, вследствие семейных неприятностей и покоряясь давнишней мечте, решилась бежать вслед за казачьим полком. В 1806 г. она поступила на службу в казачий отряд под видом денщика; участвовала в компании 1807 г. По возвращении в Россию Д. сделалась известна Александру I, который пожаловал ей георгиевский крест, назначил корнетом с фамилиею по собственному имени – Александров. В 1811 г. Д. переведена в литовский уланский полк, с которым участвовала в компаниях 1812-1814 гг. В 1816 г. вышла в отставку с чином штабс-ротмистра и пансионом и поселилась в Сарапуле. В 1836 г. она издала свою автобиографию под заглавием «Кавалерист-девица». С этих пор Д. занялась литературою и участвовала во многих журналах. Ум. в 1866 г.

Из книги: "Белов В.Н. «Кавалерист-девица» глазами современников. Библиографическое исследование печатных источников XIX – начала ХХ вв. о Надежде Андреевне Дуровой./ В.Н.Белов, Елабуга, Издание Елабужского Отделения Русского Географического Общества, 2014. – 311 с."

Военная энциклопедия (Издательство И.Д.Сытина). Т.9. СПб., 1912  243-244

В статье сохранены сокращения, используемые в оригинальном тексте.

Дурова, Надежда Андреевна (Александров, Александр Андреевич), известная в истории и литературе под именем «кавалерист-девицы», род. в Киеве в 1873 г. и б. дочерью гусар. ротм-ра Д., впоследствии Сарапульского городничего. Вверенная восстанию денщика-гусара, татарина Ахматова, сильно привязавшегося к ребенку, она с малолетства полюбила воен. жизнь и службу. «Седло, — рассказывала она впоследствии в своих записках, — было моею первой колыбелью; лошадь, оружие и полков. музыка – первыми детскими игрушками и забавами». 17 л. от роду Д. б. выдана замуж за мелк. чин-ка Чернова, через год у нее родился сын (об этом в ее записках ничего не говорится) и, так. обр., прозвище «кавалерист-девица» является не соответствующим истине. Супруж. жизнь Черновых сложилась неудачно, и в 1806 г. Д., покоряясь давниш. мечте, решилась бежать вслед за проходившим через г.Сарапул казач. полком. Одетая в казач. костюм, на своей лошади «Алкид», подаренной ей отцом, она нагнала казаков и упросила взять ее с собой, назвавшись дворян. сыном Александром Васильевым, против воли родителей решившим во что бы то ни стало поступить на воен. службу. Прибыв с полком в Гродно, Д. поступила на службу «товарищем» (рядовым в Конно-Польский улан. п., под именем дворянина Александра Васильева Соколова. Несмотря на лишения и трудности, неразрывно связанные с солдат. жизнью, особенно при необходимости скрывать свой пол, она легко переносила их. С Конно-Польск. п. Д. участвовала в комп. 1807 г., в сражениях с фр-зами при Гутштадте, Гейльсберге, Фриланде и во мног. мелк. стычках, всюду обнаруживая блестящую храбрость. М. проч., в сражении под Гутштадтом она выказала пример высокой доблести, спасши офицера от неминуемой гибели; по возвращении в Россию, Д., вследствие всеподданейш. ходат-ва ее дяди (по просьбе отца) о розыске Надежды Черновой, товарища Конно-Польск. полка Соколова, сделавшись известна Имп. Александру I, к-рый милостиво отнеся к ней, пожаловал за подвиг  под Гутштадтом солдатский Георг. крест и произвел «у.-оф-ра Соколова» в корнеты, с переводом в Мариуппол. гусар. п., повелев ей вместе с тем называться впредь по своему  имени Александровым. В 1810 г. Д. б. командирована ординарцем к Милорадовичу, гл-щему рез. армией в Киеве, а в  1811 г. переведена в Литовский улан. п., с к-рым приняла участие в отеч. войне 1812 г., в сражениях под Смоленском и при Бородине, состоя орд-цем при ген. Коновницине. После Бородин. боя у Д. вышла неприятность с полков. ком-ром, вследствие чего она упросила Кутузова взять ее к себе в ординарцы. Однако, сильн. контузия в ногу под Бородином и изнурит. лихорадка побудили Д. взять отпуск и уехать домой в Сарапул, для лечения. Весной 1813 г. она вернулась в полк и участвовала с ним в походе 1813-14 гг., причем отличилась при блокаде кр-сти Модлин и осаде Гамбурга. По взятии парижа Д. воспользовалась мирн. временем, чтобы с одним из товарищей объехать Голштинию, к-рая ей очень понравилась. В 1815 г. ей снова пришлось идти в поход за гр-цу, по возвращении из к-рого Д. в 1816 г. Д. вышла, по болезни, в отставку с чином штабс-ротмистра и пенсией в размере 1 т. руб. в г. и поселилась в Сарапуле у престарелого отца. Уездная будничная обстановка не соответствовала романтической натуре Д., и она нередко отлучалась в СПб. Послед. годы жизни Д. провела в Елабуге. В 1836 г. она издала свою автобиографию, под заглавием «Записки кавалерист-девицы», при посредстве и поддержке Пушкина, напечатавшего отрывки из этих записок в своем «Современнике» и  рекомендовавшего их публике. С этих пор Д., побуждаемая Пушкиным к дальнейшей писательск. деят-ти, занялась лит-рой и участвовала во мног. журналах («Современник», «Библ. для Чтения», «Отеч. Зап» и др.). Умерла она в 1866 г. в Елабуге. Похороны Д. почтил квартировавший там в то время 8-й рез. б-н, отдав праху ее воин. почести, причем Георг. крест нес офицер. На ее полузабытой могиле 14-й драг. (ныне улан.) Литовский п. (бывший Литов. улан.), в к-ром прошла часть боев. службы Д., в 1901 г., по случаю предстоящего 100-лет. юбилея полка, соорудил памятник, надпись на к-ром заканчивается словами «Вечная память, в назидание потомству ее доблестной душе». К 100-лент. же юбилею Литов. драг. п. в 1903 г. собрал при полков. музее неболь. коллекцию, посвященную памяти Д. – штабс-ротмистра Александрова и состоящую из ее портретов, автографов, сочинений и рукоделий, копий с документов, относящихся к ее службе, и литературы о ней. по отзывам современников, Д. обладала экзальтированным, восторженным характером, отличалась редкой душевной добротой и не была чужда нек-рым странностям и причудам. Одевалась она всегда в мужск. платье (синий чекмен на крючках), с Георг. крестом в петлице, и носила фуражку воен. покроя. Все сочинения Д. изданы под именем Александрова и в свое время пользовались успехом. В числе их известны: «Год жизни в Петербурге», «Граф Маврицкий», роман «Гудишки», повести «Ярчук», «Клад» «Угол» и др. (Байдаров, Кавалерист-девица Александров-Дурова, СПб., 1887; Мордовцев, Русские женщины XIX в.; Сакс, Кавалерист-девица шт. ротм. А.А.Александров, СПб., 1912).

Из книги: "Белов В.Н. «Кавалерист-девица» глазами современников. Библиографическое исследование печатных источников XIX – начала ХХ вв. о Надежде Андреевне Дуровой./ В.Н.Белов, Елабуга, Издание Елабужского Отделения Русского Географического Общества, 2014. – 311 с."

Русские портреты XVIII и XIX столетий. Издание Великого Князя Николая Михайловича. Том IV. Выпуск 3. СПб., Экспедиция заготовления государственных бумаг, 1908 № 75

Под номером 75 помещен акварельный портрет Н.А.Дуровой работы А.Брюлова из собрания Великого Князя Николая Михайловича. со следующей сопроводительной статьей.

НАДЕЖДА АНДРЕЕВНА ДУРОВА, 1783-1866 «Кавалерист-девица», дочь гусарского ротмистра из дворян Вятской губернии, а потом Сарапульского городничего Андрея Васильевича Дурова (р.1752 г. ум. 1826 г.), от первого брака его с дочерью  Полтавского помещика Надеждой Ивановной Александрович (ум. 1807 г.). В раннем детстве вела  скитальческую жизнь, так как отец постоянно менял местожительство и только в 1789 году послился в Сарапуле, получив место городничего.  мать не любила свою старшую дочь, всецело порученную заботам денщика-гусара. «Седло было моей первой колыбелью, лошадь, оружие и полковая музыка – первыми детскими игрушками и забавами», вспоминала впоследствии Дурова. Неудивительно, что при таком воспитании у нее явились воинственные наклонности, гусарские манеры и вкусы. мать, несмотря на строгость, не могла ничего поделать с дочерью, а отец, наоборот, поощрял не нравившиеся матери наклонности девочки и подарил ей верховую лошадь «Алкида». Три года прожила затее Дурова у бабушки в Пирятинском уезде и у тетки на Волыни и здесь стала более походить на девицу, но, возвратившись в Сарапул, быстро забыла правила, внушенные бабушкой и теткой. 25 октября 1801 г. Дурова была выдана замуж за дворянского заседателя Сарапульского Нижнего земского суда Василия Степановича Чернова и через год родила сына Ивана; но ни семейная жизнь вообще, ни сам муж не соответствовали ее вкусам, к тому же она увлекалась есаулом стоявшей в Сарапуле казачьей сотни. Уход из Сарапуля казачьего отряда побудил ее исполнить свое заветное желание поступить в военную службу. 17 сентября 1806 года она скрылась, оставив на берегу реки свое платье, догнала на своем Алкиде казаков и продолжала путь под видом денщика есаула. В 1807 г. Дурова поступила юнкером в Конно-польский уланский полк под фамилией Соколова и участвовала  в военных действиях, заслужив знак военного ордена. Из полка она написала родителям письмо. Отец стал хлопотать о возвращении дочери, и тогда открылось, кто такой был «юнкер Соколов». Дурова была вызвана в Петербург, представлялась Александру I и получила разрешение остаться на службе. Ей были даны имя и фамилия Александра Андреевича Александрова. Тогда же она была переведена в корнеты, с переводом в Мариупольский гусарский полк. В 1811 г. дурова была переведена в Литовский уланский полк, затем участвовала в Отечественной войне и при Бородине контужена в ногу. Произведенная после Бородина в поручики, она была назначена в ординарцы к Кутузову, но контузия заставила ее уехать к отцу. В 1813 г. Дурова вернулась в армию и отличилась при Модлине и Гамбурге. В 1816 г. она вышла в отставку с чином штабс-ротмистра, после чего жила то в Сарапуле, то в Елабуге, и часто бывала в Петербурге. В 30-х годах началась литературная деятельность Дуровой: в 1936 г. в «Современнике» Пушкина появились отрывки из ее записок. Пушкин заинтересовался ее личностью, писал о ней восторженные отзывы и поощрял к дальнейшей литературной деятельности. Вслед за тем появились целиком «Записки» ее, в которых она рассказывает свою жизнь, но умалчивает о некоторых событиях (напр. о замужестве). Записки Дуровой имели большой успех и побудили ее к писанию романов и повестей, в свое время имевших успех и вызывавших одобрительные отзывы критики (Белинский), но теперь совершенно забытых. Дурова отличалась восторженным характером, редкой душевной добротой, благодаря которой постоянно осаждалась разными просителями, и необыкновенной любовью к животным. В ее квартире было особое помещение для бездомных и больных собак и кошек, за которыми она сама ухаживала. Дурова ходила всегда в мужском костюме, о себе говорила в мужском роде и не любила, когда к ней обращались, как к женщине. Она скончалась в Елабуге 23 марта 1866 года. При погребении ей были отданы воинские почести. В 1901 году, на средства 14 драгунского Литовского полка и пожертвования граждан г.Елабуги был сооружен на могиле Дуровой памятник со следующей надписью: «Надежда Андреевна Дурова, по повелению Императора Александра корнет Александров, кавалер Военного ордена. Движимая любовью к родине, поступила в ряды Литовского уланского полка, Спасла офицера, награждена Георгиевским крестом. Прослужив 10 лет в полку, произведена в корнеты и удостоена чина штабс-ротмистра. Родилась в 1783 году, скончалась в 1866 году. Мир ее праху! Вечная память в назидание потомству ее доблестной души!».

Из книги: "Белов В.Н. «Кавалерист-девица» глазами современников. Библиографическое исследование печатных источников XIX – начала ХХ вв. о Надежде Андреевне Дуровой./ В.Н.Белов, Елабуга, Издание Елабужского Отделения Русского Географического Общества, 2014. – 311 с."

Дурова. Русский биографический словарь: Дабелов — Дядьковский  — Изд. под наблюдением председателя Императорского Русского Исторического Общества А. А. Половцова. — Санкт-Петербург: тип. Товарищества «Общественная польза», 1905. — Т. 6.  стр.723-725

Дурова, Надежда Андреевна (Александр Андреевич Александров), штабс-ротмистр армии, писательница. Д. родилась в 1783 г. (а не в 1789 или 1790, как пишут некоторые ее биографы) от отца – гусарского ротмистра, родом из дворян Вятской губ., и матери – дочери полтавского помещика Александровича умерла 23 марта 1866 г. О первых годах ее жизни существует две версии. По одной из них, Д. с младенчества вела скитальческую жизнь, так как отец ее, следуя за полком, постоянно менял место жительство. При таких условиях ни мать, ни отец не могли обратить надлежащего внимания на воспитание Д., и она была поручена заботам гусарского рядового Астахова. «Седло было первой моей колыбелью, лошадь, оружие и полковая музыка – первыми детскими игрушками и забавами», пишет Д. в своих «Записках». По той же версии Д. была привезена в г.Сарапул в конце 1789 г., где ее отец поступил на место городничего по смерти бывшего до него секунд-майора Касиновского. В метрике 1790 г. августа 3 (№51) показано: «Сарапульского городничего секунд-майора Андрея Дурова родилась дочь Евгения; восприемница дочь его, Андреева, отроковица Надежда».

Этот документ дает основание думать, что другие данные о юности Н.А. неверны. По этим данным обстановка, при которой родилась и воспитывалась Д. представляется в таком свете. В 80-х гг. прошлого столетия в г.Пирятине стоял кавалерийский полк, в котором, между прочим, служил бедный дворянин Андрей Васильевич Дуров. Офицеры часто бывали у полтавского помещика Александровича, и Дуров влюбился в одну из его дочерей и вскоре стал пользоваться взаимностью. Родители Надежды Ивановны (мать Д.) не согласились выдать ее за неизвестного, бедного офицера. Тогда молодые люди решились бежать и обвенчаться без родительского благословения. Когда у них родилась дочь, Надежда, они должны были подумать о средствах к существованию, так как у Н.И. не было ничего, а у  А.В. только маленькая деревенька Вербовка, Сарапульского уезда, Вятской губ. Иного выхода не было, как ехать в имение Александровича, с. Великая Круча (в 7 в. от Пирятина) и просить прощения за свой поступок. Горячее раскаяние и стесненное материальное положение молодой четы смягчило родителей, и они простили Дуровых. Прожив некоторое время в В.Круче, Дуровы уехали в Вятскую губ., оставив дочь на воспитание бабушки. Н.А. завоевала себе симпатии обитателей Великой Кручи своей привлекательностью и скромностью и прожила там до 17 лет. По тем же сведениям только к тому времени родители взяли ее к себе в Сарапул. Как бы то ни было, но в 1801 г. мы застаем Дурову в г.Сарапуле, так как в метриках о бракосочетавшихся 1801 г., октября 25, № 44, читаем: «Сарапульского нижнего земского суда дворянский заседатель 14-го класса Василий Стефанов Чернов 25 лет поял господина сарапульского городничего Андрея Дурова дочь девицу Надежду 18 лет». Через год у Черновых родился сын (об этом в «Записках» не говориться), которого назвали Иваном. Спокойная семейная жизнь Д. продолжалась недолго.

В начале этого столетия Прикамская местность была далеко не спокойным местом. Татары и киргизы уже прекратили свои набеги на Сарапульский уезд, но разбойничьи шайки иногда нападали на жителей Сарапуля. Для поимки воров и охраны жителей в городе находился отряд казаков. Д. познакомилась с есаулом отряда, полюбила его и сошлась с ним. Возникли семейные неприятности, и Д. решила оставить семью, исполнив свое заветное желание – поступить в военную службу. В 1806 г. казачий отряд выступил из Сарапуля. Д. переждав два дня после его выступления, 17-го сентября, в день своих именин, оставила платье на берегу реки и в военной одежде отправилась вслед за есаулом, под видом его денщика.

С началом войны 1807 г., Д. приняла участие в военных действиях вместе с конно-польским уланским полком, куда она поступила в г.Гродно под именем дворянина Соколова. Небезынтересно отметить всеподданнейший доклад, 28-го сентября 1807 г., доказывающий, что родители Д. принимали меры для возвращения дочери. В докладе этом читаем: «Коллежский советник Дуров, в Вятской губ., в г. Саратове (По всей видимости опечатка – В.Б.) жительствующий. ищет повсюду дочь Надежду, по мужу Чернову, которая по семейным несогласиям принуждена была скрыться из дому и от родных своих, и от которой было письмо из Гродно, что она записавшись под именем Александра Васильева сына Соколова в конный польский полк, служит товарищем и была во многих с неприятелем сражениях» и т. д. Напавши на след Д., отец и дядя ее подали прошение на Высочайшее имя о «возвращении им сей несчастной». В течение почти трех лет пол Д. оставался в армии неизвестным, и она, делая кампанию с полком, участвовала в сражениях при Гутштадте, Гейльсберге, Фридланде, где обнаружила редкую храбрость, получила юнкерский знак военного ордена и первый офицерский чин, с переводом в Мариупольский гусарский полк. Во время войны она была ранена в правую руку и, когда сняли с нее мундир, чтобы осмотреть руку, пол ее был узнан. Донесли государю; государь отнесся к ней чрезвычайно милостиво, назначил ей пенсию, разрешил именоваться Александровым и обращаться непосредственно к нему с просьбами. Вскоре после этого Д. уехала в Сарапуль к отцу (мать ее умерла вскоре после бегства Д. из дома). В 1811 г. мы видим Д. опять в рядах армии, на этот раз в уланском Литовском полку, вместе с которым она принимает участие в отечественной войне 1812 года. Ей пришлось сражаться под Смоленском, при Колоцком монастыре и, наконец, при Бородине, где она была контужена в ногу. После Бородинского сражения Д. была назначена бессменным ординарцем при главнокомандующем армией, князе Голенищеве-Кутузове, но, вследствие полученной контузии, принуждена была оставить полк и уехала лечиться в Сарапуль. В мае 1813 г. Д. вернулась в ряды действующей армии и приняла участие в войне за освобождение Германии, причем отличилась при блокаде крепости Модлина и осаде Гамбурга. В 1816 году, уступая настоятельным просьбам своего отца, Д. вышла в отставку с пенсионом и чином штабс-ротмистра. Выйдя в отставку, она поселилась в г. Сарапуле, где место городничего занимал уже не отец ее, а брат, Василий Андреевич. Пошловатая уездная будничная обстановка не соответствовала романической натуре Д., и она довольно часто отлучалась в Петербург. В 1819 г. Д. переселилась вместе с братом в г. Елабугу, Вятской губ.; через 10 лет, в 1829 г., снова вернулась в Сарапуль, и, наконец, в 1840 г., когда брат ее уехал в Кунгур, опять выбрала местожительством Елабугу, где познакомилась и подружилась с местным городничим, Э. О. Ерличем. В Елабуге Д. оставалась до конца своей жизни. Похороны «девицы кавалериста» почтил местный кадровый батальон приличным воинским конвоем, проводившим ее до могилы. Георгиевский крест нес офицер. Последние годы жизни Д. проводила в полном уединении, не появлялась ни в каких общественных собраниях. Может быть, это происходило потому, что она жила одною пенсией, крайне незначительной (после ее смерти остался, говорят, только один рубль), а может быть, преклонные лета заставляли ее искать отдыха от такой бурной, необыкновенной жизни, какая выпала ей на долю.

От природы Д. обладала экзальтированным, восторженным характером, отличалась редкой душевной добротой и не была чужда некоторым странностям и причудам. Насколько сердечно относилась Д и к людям, и к животным, показывает ее образ жизни по выходе в отставку. В Елабуге местные жители, пользуясь ее добротой, обращались к ней со всевозможными просьбами и жалобами, часто нелепыми и неосновательными. Д. все эти прошения передавала своему приятелю Э. О. Ерличу, настаивая на их немедленном удовлетворении. Любовь Д. к животным тоже всячески эксплуатировалась голодными обывателями Елабуги и Сарапуля. Но никакие обманы и вымогательства не останавливали штабс-ротмистра: в его квартире всегда было особое помещение для бездомных и больных кошек и собак. Д. сама за ними ухаживала, сама лечила их и всячески опекала. Страсть к животным сохранилась у нее до конца жизни. Ходила Д. всегда в мужском платье, обыкновенно в синем чекмене на крючках, шароварах и фуражке на военный покрой. Только отсутствие усов и множество мелких морщин на смуглом и весьма утомленном лице, да чересчур малый для мужчины рост обнаруживали пол Д. Нужно сказать, что Д. чрезвычайно не любила, когда к ней обращались, как к женщине. Насколько ей это бывало неприятно, показывает следующий случай. Сын ее, Иван Васильевич Чернов, засватав невесту, послал ей письмо, прося благословения. Д., вскрыв конверт и увидев, что сын называет ее «маменькой», немедленно порвала письмо и не ответила на него. Брат ее передал Ивану Васильевичу судьбу письма, и тот отправил другое, чисто делового характера. Дозволение на брак было послано. Несмотря на некоторые свои странности, Д. пользовалась любовью и уважением окружающих, видевших в ней не только «девицу кавалериста», не только известную писательницу, но доброго, отзывчивого человека, всегда готового помочь словом и делом.
Что касается литературной деятельности Д., то произведения ее в свое время не только читались, но и пользовались значительным успехом, доказательством чего служат отзывы Пушкина о Д. Он признавал несомненный талант в авторе «Записок» и побуждал Д. к дальнейшей литературной деятельности. «Будьте смелы», — пишет А. С. Пушкин Дуровой, — «вступайте на поприще литературное столь же отважно, как и на то, которое вас прославило». Для нашего времени произведения Д. в значительной мере уже утратили свой интерес. Некоторая неправдоподобность и запутанность фабулы, бледность и неестественное положение героев составляют общую черту повестей и рассказов Д., черту, которую ей охотно прощали современники и которая много способствовала тому, что произведения Д. теперь почти забыты. Писала Д. под псевдонимом Ал. Андр. Александрова и Девицы-Кавалериста. Из литературных ее трудов известны следующие:
«Записки» (отрывок), «Современник» 1836, ч. 2. — «Кавалерист-Девица», происшествие в России. СПб. 1836. 8°. — «Записки Александрова», добавление к «Девице-Кавалеристу», М., 1839, 8°. — «Елена, T — ская красавица», «Библ. для Чтения» 1837 г., т. 23, кн. I. — «Граф Маврицкий», «Библ. для Чтения», т. 27, кн. I. — «Год жизни в Петербурге» или «Невыгоды третьего посещения», СПб., 1838, 12°. — «Гудишки», ром. в 4-х ч., соч. Александрова, СПб., 1839, 12°. Посвящается кн. T. В. Юсуповой. — «Серный ключ», черемисская повесть. Сборник «Сто русских литераторов», СПб., т. I. — «Повести и рассказы», в 4-х ч., СПб., 1839, 16°. — «Клад», СПб., 1840, 16°. — «Ярчук» или «Собака-духовидец», СПб., 1840. — «Угол», СПб., 1840, 12°. — «Павильон», повесть — «Отеч. Записки», 1839. № 2.

 

«Академический Месяцеслов», 1867, стр. 98. — «Весть» 1866, № 35. — «СПб. Ведом.» 1861, № 3. — «Библ. Записки», 1859, № 5, стр. 133. — «Девица-воин», стихотв. «Маяк», 1840, ч. 8, стр. 27. — «Голос», 1863, № 346. — «Энциклопедический лексикон» Плюшара. — «Настольный словарь» Толля. — «Биографич. словарь русских писательниц» кн. Голицына. — «Иллюстр. Газета», 1866, т. 17. № 18, стр. 287. — «Вятские Губ. Ведом.», 1866, № 18 и 40. — «СПб. Ведом.», 1866, № 125. — Мордовцев: «Русские женщины XIX в.». СПб., 1874 г. — «Воспоминания Т. П. Пассек», т. II, стр. 333. — «Русск. Архив», 1872, стр. 2043. — «Русский Архив», 1872, стр. 199. — Соч. А. С. Пушкина, под ред. П. О. Морозова, т. V, 297, 348; т. VII, 401, 408. — Геннади: «Словарь», 1, 325. — Соч. Белинского, III, 76; IV, 128. — «Библиот. для чтения», 1840, т. 42, отд. VI, стр. 24. — «Киевская Старина», 1886, т. XIV, стр. 398. — «Исторический Вестник», 1860, № 2, стр. 414. — Байдаров: «Кавалерист-девица Александрова-Дурова», СПб., 1887. — «Русская Старина», 1890, № 9.
Б. С.