Месяц: Октябрь 2016

Из книги 
"Белов В.Н. (Составит.). Елабужский край в составе Вятской епархии — исторические и этнографические материалы. Серия «Духовная жизнь Елабуги – по страницам Вятских Епархиальных Ведомостей 1867-1916 гг.». Елабуга, Издание Елабужского Отделения 
Русского Географического Общества, 2015. –  с. 266"

ВЕВ, 1900 г., № 20, Октября 16-го. отдел неофициальный. Стр. 956-957, 961-965

Начало Пугачевщины или Пугачевского бунта, как известно, относится к сентябрю 1773 года, когда беглый казак Пугачев в Оренбургской губернии объявил себя Императором Петром III. Возбужденное этим заявлением волнение из Оренбургской губернии стало распространятся далее и далее и скоро дошло до Вятской губернии. Уже в декабре того же 1773 года по нынешним Сарапульскому и Елабужскому уездам стали бродить шайки казаков, башкир, татар, производить возмущения, грабить церкви и обывательские домы, чинить расправу над непослушными, предавая их разного рода пыткам и даже смерти.

В июне 1774 года Елабужское духовное правление доносило в Казанскую консисторию: «село Алнаш, Церковь Божия во имя Живоначальныя Троицы входом варваров осквернена прошлаго 1773 года Декабря 19 числа; оными злодеяниями унесено из большой дароносицы один сосудец; со священного престола антиминс с Евангелием и покровы, також  и ризы – все разбросано во алтаре по полу. Онагож 19 числа Декабря того села священника Василия Михайлова при разграблении дому его по жестоком мучении оные злодеи, отвезя связанного от села Алнаш верст с пять, в дуброве убили и тело его долговременно для погребения приходские новокрещены поднять запрещали…Села Лямор церковь Божия во имя святых Первоверховных Апостолов Петра и Павла входом варварским осквернена сего 1774 г. Генваря 6 числа, и от священного престола антимис, напрестольное одеяние, церковные сосуды, дароносица, малые покровы и трои ризы злодеями увезены. А потом из того пограбленного по взятии от них злодеев на дороге дер. Бисовы старокрещ. Тимофеем Петровым возвращены в церковь освященные сосуды, малая дароносица и двои ризы. тогож села Лямор священно и церковно-служители злодеями жестоко мучены были и разграблены, однако остались все живы. Села Богородского, Ицкое Устье тож, священника Ивана Алексеева рапортом показано: сего де 1774 г. Генваря 24 числа Малмыжскаго заказа села  Водзимоньи священник убит злодеями башкирскими старшинами Уфимского уезда в дворцовой деревни Ижу».

«22 декабря 1773 года башкирских партий выступило (в Сарапультский уезд) до двух тысяч человек, — доносило Сарапульское духовное правление, — которые Сарапульскую слободу со всею волостию, атаковав, пленили в подданство самозванца Пугачева, объявляя лжесоставленные от него манифесты бывшего Императора Петра III, будто бы вживе, и ежели кто назовет Пугачевым, а не Императором и будет ему противен, без всякой пощады казнили всех смертию и как домы их разоряли, так и имение грабили все без остатку.».

«29 Генваря 1774 года проходом из деревни Уйвайской в село Дебесское, — доносили Слободское духовное правление со слов Дебесского духовенства, — вступила сильная разбойничья команда, называемая казачья, самозванца Пугачева, например, около 6 сот человек и при них командующий есаул, из коих казаков двое вошли в церковь с саблями при отпуске литургии и грозя им, священно-церковно-служителям, зачем де вы не поминаете третьяго императора Петра Федоровича, и приказывали двоеперстным сложением креститься и по-раскольничьи всякие требы чинить, чему де они священно-церковно-служители из веку не привычны и не желают и из-под неволи оставили им копию о самозванце».

В марте месяце того же года священник с. Чутырского Корнилий Короваев подал рапорт об увозе его связанного «воровинною веревкою в колодке выборными из новокрещен Григорием Вахрушевым, Минеем и Филиппом Широбоковыми в деревню Терехинскую к старшине, по-татарски называемому Абзелину Сулейманову, который по объявлении его, священника Корнилия, якобы он самозванца Пугачева назвал вором, хотел повесить, и из-за того страху означенный старшина с отином и на всю команду разно перебрали у него и на вино употребили всего 97 рублев и, привезши его священника в дом свой, оставили, а сами неведомо куда уехали».

Приход башкирских партий произвел в Сарапульском уезде среди инородцев весьма заметное волнение. Сарапульское Духовное правление в марте 1774 года, на основании доношений духовенства Ижевского завода и сел: Завьялова, Юски, Пужеучинского, Нылгижкьи, Козлова, Нечкина доносило в Вятскую консисторию, что «тех сел и приписанных к ним в приходы деревень, из вотяков новокрещены по нашествии в их жительствах башкирских воровских партий, по приказу начальников смутясь, все самовольно к злодейской самозванца Пугачева стороне, многие оставя христианскую веру, совратились в прежнее идолопоклонческое заблуждение: в церкви Божия не приходят, святым образам не поклоняются и оны образа некоторые ругательски раскололи и огнем сожгли, и мирские требы исправлять священников не призывают, и живут не венчаны, и их священников и церковно-служителей обще с башкирцами домы разграбили, и прочие злодеяния чинили.»

В начале 1774 года (зимой) вотяк с.Юски, Захар Иванов, вместе с новокрещеным дер. Капустиной сотником Сергеем и новокрещеным дер. Новой Моньи Василием Андреевым, по приговору от всех новокрещеных вотяков, ездил к Пугачеву под город Оренбург «для просьбы о бытии им по прежнему идоляторскому заблюдению вотяками». духовество сообщив об этом факте, не говорит, было ли дано вотякам разрешение, упоминает только, что с того времени вотяки не стали приходить в церкви.

Возбуждая население, бунтовщики старались склонить на свою сторону тем или иным способом и сельское духовенство: «в селах Завьяловском, Юски, Козлове, Нечкине – доносило Сарапульское Духовное правление – священник села Касаева Даниил Иванов, собрав всех священно-служителей, устращивая смертною казнию, приводил за бывшего покойного императора Петра III. якобы вживе, к присяге и подтверждал содержать раскольническую веру, и о воспоминании в священно-служениях бывшего Императора Петра III руки онаго попа Даниила прислана форма; точию по той форме – прибавляет Правление – исполнение не чинено».

24 июня явился в пределы Вятской губернии по дороге из г.Осы (Пермской губ.) на Казань сам Пугачев.

В Воткинском заводе он был торжественно встречен одним из священников с крестом; две церкви завода (холодная и теплая), обывательские дома, фабричные здания были выжжены; священник, не выходивший на встречу, был предан смерти (заколот).

27 июня Пугачев с толпою вступил в новокрещенское (вотское) село Завьялово. Вот как описывается пребывание его здесь одним из священников села Завьялова Стефаном Андреевым: «священника Елисей Козмина скололи до смерти, а потом в церкви Божией на престолах освященные антиминсы, одеяния, в предельной церкви срачицы, ризы, кроме одной жаркой голевой, коя была спрятана, стихари, воздухи, поручи, пелены да книг часослов. служебник, канонник, данную из Вятской консистории для сбору на церковное строение шнурованную книгу, ограбя увез с собою, из коих риз одну голевую травчатую отдал он злодей Пугачев обратно, також и имеющуюся во всех наших священно-служительских домах нажить, и скот, и лошадей ограбили всю без остатку и потом ушел он в Ижевский завод». На следующий день, 28 июня, когда Пугачев расположился на казенных лугах близ Ижевского завода, толпа вотяков Завьяловского прихода схватила в селе Завьялове священника Степана Андреева и дьячка Лариона Федорова, диакона Даниила Яковлева, дьячка Дмитрия Елисеева и пономарей Матфея Елисеева и Егора Шкляева и привела к Пугачеву, «и не спрося ничего – писали потом двое из сих лиц (свящ. и дьячек), — приказал он, злодей Пугачев, весить, и той и повесил вышеписанного дьякона Даниила Яковлева, дьячка Дмитрия Елисеева, пономарей Матфея Елисеева и Егора Шкляева».

Ижевский завод, за 14 лет перед тем основанный графом А.П.Шуваловым, был разграблен и выжжен; священник заводской церкви Гиляревский и дьякон Москвин бежали в г.Хлынов.

28 июня Пугачев с 8 казаками и с новокрещеным вотяком дер. Малой Бодьи появились во втором новокрещенском (вотском) селе, Юсках, и здесь начали производить жестокую расправу с духовенством. Вот как рассказывает о ней оставшийся в живых дьячек Степанов в своем донесении в Сарапульское Духовное Правление.

«Приехав в дом священника Семена Яковлева, они, не говоря ничего, означенного священникак с сыном его пономарем Андреем, да отца престарелого, бывшего в селе Вятском священника Якова Тихонова, который находился у него, священника Ивана Семенова, диакона Василия Никитина перевязали и у двора означенного священника Семенова, положа жердь один конец на погреб, другую на козелки всех повесили; армаем был онагож села Юски новокрещен; потом объявленный злодей Пугачев с казаками взошел в дом к священнику Ивану Семенову в горницу жены ево Марьи Никоновой, спросил, чтоб отдала ключи, от которой принявши посла в избу и по приходе в избе предписанный новокрещен Петр Актямиров просил у нее денег и за неимением отдать денег оной новокрещен Актямиров с казаками били ее плетьми смертельно, едва ожила, имеющуюся нажить разграбили всю без остатку, а после пришед в дом к священнику Семену Яковлеву потому же жену ево Татьяну Степанову, спрашивая денег, тиранически муча, обще с озвученными священниками на одной рели повесили и нажить всю без остатка, лошадей ограбили, откуда пришед в церковь Юожию, ризницу всю оставя, только одну казенную выбойчетую ризу, також завесу церковную и все без остатку ограбили, напрестольный крест да евангелие, овангелисты медные, сосуды церковные, оловянные, — затем, что не сребренные, не взяли, рассматривали зубами – повредили, а потом из церкви вышел к диакону Никитину, так же нажить всю ограбили и лошадей увели и всю нажить, наклав на взятые у оных же священников телеги, увезли…»

29 июня (1774 г. – В.Б.) Пугачев  направился к татарской деревне Агрызи. Когда он проходил мимо деревни Большой Бодьи, к нему вотяки привели священников села Пужеучинского Михаила Федорова, Андрея Алексеева и Петра Федорова, диакона Егора Алексеева, дьячка Александра Михайлова и священника села Алнаш Трифона Михайлова, которые схвачены были по дороге в Сарапул, куда они направлялись было из своих сел, спасаясь от Пугачева и его толпы.

По приказанию Пугачева, все приведенные к нему были повешены близ деревни Агрызи, в поле, трупы их были разбросаны по полю.

Сюда же, в дер. Агрызь, вотяки вновь привели священника села Завьялова Степана Андреева, который уцелел от первой расправы с завьяловским духовенством. Вотяки просили предать его смерти. Пугачев «намерился меня повесить – рассказывает о себе священник – однако того не учиняя, взял с собою насильно в команду, приказав постричь сзади волосы, и потом определили под караулом быть в обозе проводником, в коем и дошел до Казани и переночевав в лагерях одну ночь, откуда во время первого под Казань подступа бежал в дом свой».

«И в ту же мою небытность в доме – продолжает тот же священник – Июля против 22 числа реченного села Завьялова вышеписанный новокрещен Павел Емельянов Павой с бежавшими  из Казани от злодея Пугачева татарами пришел в дом, всячески ругаясь, требовали церковной казны и моей собственной нажити сыскивал и потом, взяв топор, ушел с теми татарами у церковной двери замок разбил и взошел, имеющуюся церковную казну в ящике, коя и была спрятана под левым крылосом, всего 36 рублев 64 коп., да означенную оставлшую  жаркоголевую ограбя унесли».

Из Сарапульского уезда Пугачев направился в нынешний Елабужский уезд;[2] здесь на пути лежало с. Алнаши, где Пугачев встречен был торжественно, согласно внушениям передовых отрядов. А внушения эти были, по рассказу священника Кулыгинского, таковы: духовенство должно встречать Пугачева с иконами, при колокольном звоне, а жители – с хлебом-солью. На дороге должен быть поставлен стол, накрытый скатертью, а на нем пиво, вино, мед, съестные припасы; на правой стороне дороги по выбору поставить людей, годных в службу. В заключение всего должна быть устроена виселица.

В с. Алнашах Пугачев остановился и спросил собравшихся жителей: «за кого вы меня принимаете?»

— Ты наш батюшка государь, — отвечали ему.

— Как с вами обходятся помещики?

— Их здесь нет.

— Не берут ли взятки исправники, судьи, писаря?

Они промолчали.

— не обидят ли вас попы?

Вотяки принесли какую-то жалобу на священника, с крестом и иконами встречавшего Пугачева. Священник тут же был повешен.

Такая расправа подала инородцам и здесь повод к своеволию и самоуправству. В с. Можгах, находящемся  от с. Алнаш в 30 верстах, вотяки с шумом и криками вытащили из дома священника Григория Семенова с женою его Ириною и хотели повесить на желобе амбара, для чего уже привязаны были и петли. Но более благоразумные из вотяков силою освободили священника.

От Алнаш Пугачевская толпа направилась к селу Челнам и расположилась на лугах близ реки Тоймы кормить лошадей. В полдень приехал и Пугачев с своею свитою. Здесь он был встречен так же, как и в с. Алнашах, священником Иваном Егоровым Кудрявцевым. Не слезая с коня, Пугачев приложился ко кресту и предложил те же вопросы, что и в Алнашах. Здесь жалоб не было принесено, так как приход состоял из русских, которые с уважением относились к своему кроткому старцу, священнику, и священник Кудрявцев остался в живых.

Отсюда Пугачев с толпою направился к с. Трехсвятскому[3]. 4 июля был уже в с.Мамадышах (ныне уездный город казанской губернии) и 11 июля подступил к г.Казани.

Таким образом, в течение 8-9 дней пройдя от г.Осы к Мамадышу по южной части нынешней Вятской губернии, Пугачев с преданною ему толпою разграбил церкви в Воткинском заводе (и сжег), в с. Завьялове, в Ижевском заводе, в с.Юськах. Кроме того, его толпа в с. Нылгижике покрала из церкви с жертвенника (чрез решетку алтарного окна) дискось, звездицу и покров.

За это же время Пугачевым и его сообщниками были преданы смерти 3 священника, дьякон и дьячек с. Пужеучинского, 3 священника, диакон и дьячек с. Юскинского, 1 священник, диакон и 4 дьячка с. Завьяловского, 1 священник села Водзимонья, 2 священника с. Алнаш и 1 священник Воткинского завода, итого 20 человек из 6 приходов.

14 сентября Пугачев,  как известно, был схвачен и выдан правительству. Но взволнованный им Вятский инородческий край долго не мог успокоиться. Грабежи и самоуправство продолжались. Новокрещенные вотяки, между прочим, не хотели давать содержания своему духовенству. от 16 октября 1774 года дьячек с.Юски Антон Степанов писал в Сарапульское Духовное правление: «и теперь от них нахожусь в крайней опасности и без всякого пропитания, понеже они и вторично его, злодея, к себе ожидают и о сделанных ныне в с. Юськах релях проговаривают, что оные де рели строят бояра себе, а не тем, которые у злодея де Пугачева в злодействе были».

П.Луппов

[1] Пребывание Пугачева в Вятской губернии сравнительно еще весьма мало исследовано. Капитальный труд по истории Пугачевщины, принадлежащий перу Дубровина, дает об этом времени сведения скудные и иногда неверные. Поэтому мы считаем не излишним познакомить читателей с теми сведениями, которые заключаются в делах архива Вятской консистории и в некоторых рукописях, хранящихся в библиотеке Московской Академии. Документы Вятского архива следующие: копии доношений духовенства сел: Завьялова, Юсок и Пужеучинского, извлеченные из доношений Сарапульского и Слободского духовных правлений, ведомость о том, где Пугачев проходил, кто из священников к нему наперед выезжал и кто был повешен из духовенства.

В библиотеке Московской академии сохранилось черновое (отпуск) доношение Елабужского духовного правления о том, сколько в Елабужском заказе от толпы оказавшегося в Оренбургской губернии вора Пугачева злодейски церквей святых разграблено и что именно похищено и входом оных ехидцов осквернено и коликое число всякого духовного чина людей умерщвлено, когда и в каких местах.

[2]  Здесь мы будем пользоваться сделанною священником Кулыгинским записью преданий, хранящеюся в (в рукописи) в библиотеке Московской Духовной академии.

[3]  О пребывании Пугачева около с. Трехсвятского (нынешнего города Елабуги) см. статью свящ. Кулыгинского в Рус. Старине 1882 г., кн.2.

Из книги 
"Белов В.Н. (Составит.). Елабужский край в составе Вятской епархии — исторические и этнографические материалы. Серия «Духовная жизнь Елабуги – по страницам Вятских Епархиальных Ведомостей 1867-1916 гг.». Елабуга, Издание Елабужского Отделения 
Русского Географического Общества, 2015. –  с. 266"

ВЕВ, отдел неофициальный. 1895, № 19, октября 1-го. Стр.800-805

У вотяков, как и у всех языческих народов, существует культ умерших. Умершие, по понятиям вотяков, живут в загробном мире в таких же в общем условиях, в каких жили на земле. Связь их с оставшимися в живых родственниками не прерывается, а принимает только несколько своеобразный характер. По  смерти человек получает большую силу и власть над живыми людьми: он может наслать болезнь на них и их скотину, наказать неурожаем и т.п. Чтобы избавиться от таких напастей, вотяк время от времени кормит умерших (в этом только и состоит поминовение) и тем задабривает их; тогда они сменяют гнев на милость и не прочь бывают облагодетельствовать здоровьем и богатством тех своих родственников, которые угощают их. Впрочем, не велика у вотяка надежда на благосклонность к нему умершего, а потому он считает за лучшее так поставить дело, чтобы покойник не нашел к нему дороги; таков смысл некоторых обрядов при выносе покойника из дома. Вообще вотяк умерших ставит, кажется, на одну доску с шайтанами. Так. например, обувая покойника в лапти, вотяки, против обыкновения, не перекрещивают веревок спереди ноги и говорят, что делают так «на шайтанскую форму». При поминовении покойников строго запрещается говорить: «осто, козма» — обычное выражение в вотских молитвах, которое крайне не любят и злые духи[1]. Характерно, наконец, в данном отношении, сопоставление слов шай (кладбище), шай-гу (могила), шай-пул (гробовая доска), шайтан (злой дух), очевидно, происходящих от одного корня. Обычай «поминать», т.е. кормить стариков, нисколько не противоречит вышеприведенному мнению: кормят же вотяки и сись-юись^,ев[2], которые несомненно суть злые духи.

Лишь только вотяк помрет, родственники его всеми мерами начинают заботиться, чтобы спровадить его скорее в могилу; один обряжает его, другой наскоро сколачивает гроб, соседи копают могилу, ни мало не заботясь о указанной законом глубине ее. Пока покойник в дому, никто из мужчин того дома не занимается обычными работами. Если, при всей своей торопливости, не успеют схоронить покойника до ночи, его оставляют в дому на ночь и всю ту ночь не спят. Хозяйка печет яйца и колобки, и ими в первый раз поминают умершего[3]. Домашние вотские поминки (кисьтон) всегда устраиваются таким образом. На стоящее у порога корытце, из которого обыкновенно кормят собак, ставят зажженную восковую свечу. Старший из мужиков подходит к корыту, льет в него кумышки и пива, крошит хлеба, яиц и т.п., причем обращается к умершим с такою речью:

«Чэкэ, пересьос, сиелэ, азяд мед усёз. Эн кжты-мыжты. Пудоез животэз дзеч возь. (На-те старики[4], ешьте, пусть упадет перед вами. Обиды нам не делайте. Скотину хорошо берегите).

Юэз нянез кучо-качо эн кельты (На полосах засеянных не оставляйте пустых мест).

Нылэз ниез-но дзеч воз (Детей хорошо берегите).

Азяд мед усёз ини, пересъёс (Пусть упадет пред вами, старики (Предлагаемая пища))».

Прочие члены семьи в это время сидят за столом и ужинают. Одна лишь собака внимательно следит за обрядом поминовения и дожидается, скоро-ли и до нее дойдет очередь поминать стариков. Действительно, вотяки на этот раз даже скликают с улицы собаку, если ее нет в избе, чтобы она подобрала накрошенное в корыто. Как с этим фактом мирится представление вотяков, что они своими поминовениями кормят умерших, положительно непостижимо.

Так как. по понятиям вотяков, люди после смерти живут в общем так же, как и до нее, то они стараются наложить в гроб всякой всячины, чтобы покойник не нуждался в загробном мире ни в чем и не беспокоил живых. Самого его наряжают в теплую одежду и в шапку, кроме того богатые кладут в гроб еще перемену белья и верхней одежды, кочетык – лапти плести, трубку с табаком; бабам кладут серебро, которое они носили на груди и на голове; девушкам умершим – много всякой одежды, так как умершие холостыми на том свете скорее посватаются за тех, кто захватил с собою приданного. Ребятам в рот кладут меду или масла.

Иные при выносе покойника из дома снимают с крюков дверь и прилаживают ее так, чтобы она отворялась не в ту сторону, как прежде. На дворе гроб ставят на обрубок и несколько раз повертывают его на нем. Все это делается для того, чтобы покойник не мог ориентироваться на новосельи и найти дорогу в старое жилище. Когда вынесут покойника из дома, в порог втыкают топор: так бы пусть и смертность пресеклась в этом доме. На кладбище прежде всего бросают в могилу мелкую медную монету, как плату земле (музъем дун) за место, занимаемое гробом. Засыпая гроб в могиле, приговаривают:

«Ым ныр вылад усеем сюез зарни по ахвесь мед луоз. Бер кылем семьядэ дзеч возь, секыт эн кар. (Земля, упавшая на рот и нос тебе, золотом и серебром была бы для тебя. Оставшуюся семью хорошенько береги, тяжело не делай ей).

Аракыдэ удалтытэ, сурдэ удалтытэ (Урожаю дай на кумышку и пиво тебе)».

На могилу бросают яиц и колобков и затем возвращаются домой, где и пируют с родственниками, поминаючи покойника. Поминают его еще в третью, седьмую, сороковую и годовую ночь (непременно ночью). При этих поминовениях кормят не только поминаемого покойника, а и других умерших, которые могут прийти в гости к нему. Последним бросают в окно колобок и просят удовольствоваться им и не отнимать угощения у того покойника, для которого  устроены поминки. Если помер кто-нибудь из взрослых, зимой (иногда через несколько годов после смерти) для него устраивают так называемый йыр пыд сётон (предложение головы и ног) или  йыр пыд сюаи (свадебное пиршество, по поводу предложения покойнику – головы и ног). Обряд этот состоит в том, что режут лошадь или корову и пируют со всеми родственниками, поминая покойника. Мальчишки в это время поют свадебные песни; ночью запрягают лошадей с колокольцами и бубенчиками и везут в лукошке ободранные ноги и голову зарезанной скотины в какое нибудь определенное место, где и выбрасывают все это. Менее состоятельные вотяки для этого обряда покупают на базаре только голову и ноги, а бедные и совсем не исполняют йыр пыд сюан^,а, хотя от него «старик там больно весела живет».

Если с вотяком случится какое-нибудь несчастье в дороге – захворает лошадь, сломается колесо и т.п., он сейчас догадывается, что это «старик поймал его» и тут же устраивает импровизированные поминки.

Все вотяки поминают стариков по домам перед Пасхой и Покровом. Кроме того, в конце августа, где-нибудь в логу поминают их целым обществом. На последние поминки (чэкаськон или уллань сиськон), устраиваемые обыкновенно в ненастный день, когда нельзя работать на поле, ходят только домохозяева; режут корову или лошадь (а в небольших деревнях – овечку), часть ее тут же крошат покойникам, а остальное делят поровну и едят с семейными.

Заканчивая свои очерки о религиозных представлениях вотяков и об обрядах, служащих выражением этих представлений, считаем нужным присовокупить следующее замечание. Елабужские некрещеные вотяки, находясь среди многочисленного христианского населения, в значительной степени утратили полноту и целостность своих языческих верований. Иные их обряды потеряли свой внутренний смысл, например, редкий из вотяков скажет что-нибудь определенное о боге Ахташе, хотя все приносят ему жертвы. Другие языческие обряды вотяки уподобляют христианским, напр. свои поминовения — священнодействиям над просфорами во время проскомидии и т.п. Некоторые, наконец, обряды совершенно забываются, напр. вышеописанные обряды при выносе покойника из дома многим вотякам неизвестны. Очевидно, язычество в наших краях на пути к своему упадку, если не в количественном, то в качественном отношении. Весьма желательно, чтобы скорее пришло то время, когда наши очерки, если и будут иметь какое-нибудь значение, то разве для одних только археологов и историков.

Священник Михаил Елабужский.   

[1] Вят. Еп. Вед. за 1894 г. № 20. Стр.651.

[2] Там же, стр.650.

[3] Поминать умерших по вотски бурэ ваины пересьосыз. Однажды только мне привелось услышать от вотяка характерное выражение «восяськиз атаезлы, анаезлы» — помолился он своим (умершим) отцу и матери.

[4] При этому умершие поминаются по именам.

Из книги 
"Белов В.Н. (Составит.). Елабужский край в составе Вятской епархии — исторические и этнографические материалы. Серия «Духовная жизнь Елабуги – по страницам Вятских Епархиальных Ведомостей 1867-1916 гг.». Елабуга, Издание Елабужского Отделения 
Русского Географического Общества, 2015. –  с. 266"

ВЕВ Отдел неофициальный, 1895, № 15, Августа 1-го. Стр. 621-631

Вотские моления бывают общественные и частные. На общественные моления собираются в одно место или несколько деревень или же только жители одного селения. Первого рода общественные моления бывают после паровой пашни, не каждый год. Деревенские моления бывают обязательно не менее 8 раз в год: 1) на овсяном поле после сева. 2) на паровом поле перед паровой пашней (иногда после нее), 3) перед сенокосом на особом отгороженном месте, называемом луд, 4) осенью на молодой озими и 5) четыре раза в мирских шалашах. Кроме этих деревенских молений бывают и экстраординарные.

А. Жрецы

При жертвоприношении читает молитву на частных молениях сам домохозяин или старший женатый сын его; на напольных деревенских молениях – выборное обществом на данный только, единичный случай, лицо; наконец, при молениях многодеревенских, а также в луде и мирских шалашах – особое лицо (восясь), избираемое ворожецом (туно) на всю жизнь. В помощники восясю туно выбирает двух человек, один из которых называется купулкутысь (буквально – в пазухе держащий), а другой – тыр или тусьты-дуры-миськись (моющий чашки и ложки). Они прислугают восясю при молениях. процесс избрания ворожецом восяся и помощников ему довольно интересен. Вот рассказ одного вотяка о том, как в его деревне туно выбирал жрецов.

«Мы ходили молиться в мирской шалаш в соседнюю деревню; потом пожелали построить свой шалаш. Пригласили из Сарапульского уезда за 15 рублей туно указать место для шалаша и выбрать восяся и помощников ему. Когда туно приехал, все собрались в тот дом, где он остановился. Туно встал пред столом, на котором стояла чашка с водой, и стал смотреть в нее. Долго смотрел, потом сказал: «не могу увидать, кого Бог выбирает вав в восяси; придется верно помучиться мне сильно; перевяжите меня по животу полотенцем и стягивайте, насколько хватает у вас сил». Мы так и сделали, он скоро упал навзничь и лежал в обмороке с полчаса. Мы испугались и все стали на колени. Очнувшись, он пригласил желающих разогнуть ему пальцы в кулаке. но из подходивших никто не мог сделать этого. Тогда он сам вызвал из толпы троих по именам. Первый подошел, разогнул указательный палец и был назначен восясем; второй и третий разогнувшие следующие пальцы, были назначены кунул-кутысем и тыром. После этого туно встал, потребовал себе вина и стал пить и пировать».

Кроме выбора жрецов, на обязанности туно лежит еще  отвод, в случае нужды, места для общественного моления. Для этой цели туно носит с собою саблю (палаш), которой и очерчивает новое место для моления. Занимается, наконец, туно лечением посредством наговоров и ворожбой. Ворожит он часто весьма удачно, что объясняется кажется тем, что у него есть чуть ли не в каждой деревне агенты.

Туно утверждает, что с ним часто беседует Бог. Многие вотяки верят этому. Другие напротив, уверены, что ему открывает все шайтан. Но все вообще, если не уважают, то по крайней мере боятся его, и редкий решается ослушаться его советов. Насколько велик его авторитет в дикой вотской среде, показывает следующий факт. Одному вотяку туно сказал: «если хочешь разбогатеть, сожги сначала свой дом». Вотяк, после продолжительного колебания, действительно поджег свой дом, а с ним сгорело еще домов десять.

От туно нужно отличать пельляськись^,я  (буквально – дующий, шептун), который занимается только лечением разного рода средствами.

Б. Моления нескольких деревень в одном месте

Когда вспашут пар, старики нескольких деревень собираются и решают, когда быть общественному богомолению. После этого совета начинают собирать пожертвования на покупку жертвенных животных. В означенный день где-нибудь в перелеску, на веселом месте[1] собираются жители ближайших деревень, без различия пола и возраста. Каждая хозяйка несет хлеб, масла, иные еще – мед. Раскладывают костер и все подходят к нему. Впереди всех в шапке стоит одетый в белую одежду восясь, лицом на юговосток, и читает молитву. Вот эта молитва в русском переводе:

«Боже, услышь нас, молимся Тебе. Сохрани нас в добром счастии, жить бы нам в непрерывном довольстве. Обереги от злых людей, от болезни, от мора. Дай богатства великому Царю подати платить. Дай мне детей, стояли бы они кругом меня, женил бы я их и выдавал замуж. Дай мне скотины полон двор, полно поле; сохрани ее от хищных зверей, от ям и оврагов. Посеянный хлеб родился бы сам 30, 60, и 90 соломою, налился  бы, как ягода, созрел бы, как золото и серебро, (настолько густой,) чтобы белка бегала по нему. Сохрани его от червяка. Дай теплого и мягкого дождя. Ливень и бурю пронеси мимо, пролей над лесом. Во время жатвы было бы у меня семьи по числу соломинок на полосе. Поставить бы мне сноп возле снопа, а на гумне – скирду возле скирды. Во время молотьбы таскать бы мне хлеб в амбар не через (узкие) двери, а прямо через крышу. Имеющие уши слышали бы про мое богатство, и имеющие глаза видели бы его. Сохрани нас, Боже, на лоне твоем (кунулад – за пазухой), под крылом твоим. Воззри оком твоим и на нас и малое моление наше прими за большое. Аминь!»[2]

Во время чтения молитвы восясь по временам снимает шапку, и кланяясь, говорит: «аминь!». Стоящий позади народ кланяется вместе с ним. особый выбранный от общества распорядитель наблюдает за этим;  кто зазевается и не отвесит положенного поклона, тех он тычками приглашает к благоговению; вырывает изо рта трубки у тех, которые не нашли нужным расстаться с этим вотским удовольствием даже во время молитвы. Молодеж часто шалит и бросает сзади чем-нибудь в шапки молящихся. Когда восясь читает молитву, в это время кто-нибудь режет жеребенка, которого кладут головой также на юго-восток. Кровь выпускают в чашку, и часть ее восясь выливает на костер (тыла)[3]. После этого каждый домохозяин подходит к костру, берет частицу хлеба, масла, меду, а также кусочек мяса и все это бросает в огонь. Оставшееся мясо варят и едят. После жеребенка с такими же обрядами «молят» гуся, который дает, по понятиям вотяков, узду жеребенку. Затем приносят в жертву телку. Этих трех животных приносят в жертву Кылчин-Иньмару[4]. Моление завершается принесением в жертву Му-кылчиню черного быка. При жертвоприношении Му-кылчиню жертвенные части бросают не в огонь, а в вырытую яму; в другую яму кладут отбросы от жертвы – кости и т.п. Обе ямы заваливают землею и закрывают чем-нибудь тяжелым, чтобы собаки не разрыли их и не оставили Му-кылчиня без обеда.

Общественное богомоление продолжается несколько дней и ночей подряд. Собственно говоря, молятся очень мало; все же остальное время угощаются, пируют. Молодежь играет, поет песни, распутничает почти без всякого стеснения.

Ранее, при общественных богомолениях, вотяки приносили в жертву даже людей. сами вотяки утверждают, что «старики людей молили». Ныне варварский обычай этот исчез. По крайней мере существование его среди елабужских вотяков нельзя подтвердить никакими доказательствами; даже народная молва, так щедрая на вымыслы и преувеличения, ничего не говорит об этом.

В. Деревенские общественные моления.

Напольные деревенские моления почти ничем не отличаются от вышеописанных молений в одном месте нескольких деревень. Главная особенность этих молений была указана выше, именно: молитву при жертвоприношении читает не восясь, а выборное обществом на единичный данный случай лицо.

1) После яровой пашни приносят в жертву Кылчинь-иньмару на поле телку или двух овец.

2) Пред паровой пашней приносят в жертву на поле ему-же жеребенка, гуся и телку, и Му-кылчиню – черного быка.

3) На молодой озими приносят в жертву Му-кылчиню черного быка. На это богомолье ходят только домохозяева – мужчины; если хозяйствует в доме женщина (вдова при малых детях), то допускается и она. Жертвенным мясом при этом молении позволяется кормить только своих однодеревенцев.

4) Пред сенокосом мужчины молятся Кереметю в особом, огороженном месте, называемом луд; приносят в жертву овцу; молитву читает восясь. Хлеб на это моление приносят всегда пресный.

5) Моления Вож-шуду существенно отличаются от вышеписанных молений. Общественные моления ему совершаются в мирских шалашах (будзим квала). Шалаш – это четырехстенное строение без пола и потолка с небольшим отверстием в крыше для прохода дыма. Дверь из мирского шалаша всегда обращена на юг; наблюдается также  при постройке его, чтобы вблизи текла на юг река или ручей. среди шалаша подвешивается на железном крюке котел, а под ним разводится огонь, на который и бросают жертвенные части. В мирском шалаше молятся четыре раза в год, и каждое моление имеет особое название: сызил-юон[5] — осенний праздник; называется осенним, хотя и совершается зимою, между Николиным днем и Крещением; вэй-юон – масляничный праздник, акашка-юон – пасхальный праздник и гужем-юон – летний праздник, после Петрова дня.

Когда старики решат, в какой день начать праздник, жители деревни сносят к восясю нужную для жертвы провизию. В назначенный день, после обеда, иногда поздним вечером, восясь приносит в шалаш каравай хлеба, говядину, бурак пива и бутылку кумышки (или вина) и ставит все это на стол, стоящий посреди шалаша и покрытый скатертью и ветками (зимою еловыми ветками, пасхой – вербовыми, а летом – березовыми). Вместе с восясем приходят в шалаш все, кто пожелает помолиться с ним. Сначала восясь берет хлеб с говядиной и, оборотившись лицом на север, читает молитву, поднимая и опуская слегка хлеб в руках. Молитва иногда прерывается словами «омин», причем восясь и все присутствующие кланяются. Прочитавши молитву, восясь часть хлеба и говядины бросает в огонь, а остальное кладет на полку, покрытую как и стол, ветвями. Затем берет чашку, наливает в нее кумышки и пива и читает ту же молитву. В третий раз молится с одним только пивом в руках, в четвертый – с одной кумышкой и наконец в пятый – с пустыми руками, причем  молитву заканчивает словами: «до следующего праздника терпи теперь, Вожшуд!». Иные вотяки приносят в мирской шалаш только что заколотых животных и отливают часть крови на огонь, при чем восясь молится:

— Кабыл басьты, Будзим Иньву. Сыче мурт чэж кузмаз. Сёт солы тазалык, эн виситы ини. (Прими моление, великий Иньву. Этот человек пожертвовал (примерно) утку. Дай ему здоровья, не насылай уже болезни.).

Ныне, без кумышки охотников молиться в мирском шалаша стало мало, и восясю иногда приходится подолгу дожидаться, пока соберется хотя немного народу.

7) В иной год, безразлично – летом или зимою, собираются всей деревней молиться Ахташу, приносят в жертву обыкновенно гуся. Определенного места для моления Ахташу не бывает.

8) Наконец, бывают еще непредвиденные деревенские моления. В одно прекрасное утро какой-нибудь старик или туно заявляет: «мне во сне Бог открыл, чтобы в вашей деревне замолили (примерно) солового жеребенка». Вотяки верят подобному откровению и принимаются искать животное означенной масти. Догадливые продавцы запрашивают с них непомерную цену, но тогда уже вотяки за ценой не стоят.

Г. Частные моления.

1) Во дворе у каждого некрещеного вотяка есть свой шалаш (квала). В те дни, когда бывают моления в мирском шалаше, молятся и в частных своим Вожшудам. В частный шалаш ходят молиться  только хозяин с хозяйкой, или же, если у них есть женатый сын, то – последний с молодушкой. Самое моление совершается точно также, как ив мирском шалаше, с тою только разницею, что здесь молитву читает не восясь, а хозяин шалаша. Помолившись, идут домой и дают пить оставшееся от жертвоприношения пиво и кумышку остальным членам семьи, родственникам и соседям. Прежде, чем пить, каждый говорит: «осто, тазалык Вожшуд мед сётоз» т.е. дал бы Вожшуд здоровья.

В шалаше молятся часть и не в праздники, по обещанию или по указанию туно, причем приносят в жертву как домашних, так и диких животных, напр. зайцев, хлухарей, рябчиков, дятлов, диких гусей и уток, щук и т.д.

Бывает, что туно приказывает вотяку принести в жертву Вож-шуду животное, обещанное еще каким-нибудь дедушкой вотяка, давно умершим. Если вотяк не расположен расплачиваться за обещания своих предков, он велит сварить кашу, берет ее и со всей семьей идет молиться в шалаш, прося Вож-шуда подождать нужной и обещанной жертвы. Вож-шуд вероятно забывчив, а вотяк после этого не считает уже нужным напоминать ему о своем обете.

Иногда туно велит принести жертву чужому Вожшуду. Если этот Вожшуд близко, то вотяк действительно идет в указанный шалаш и там приносит в жертву обыкновенно утку с кашей. Если же указанный ворожецом Вожшуд далеко, то вотяк идет в перелесок, нагибает какое-нибудь небольшое деревцо и кладет на вершину его крупы на тряпочке; затем отпускает дерево, и оно, разгибаясь, рассыпает крупу. Обряд этот равносилен принесению жертву Вожшуду.

2. По воскресеньям[6] утром, когда в каждом вотском дому пекут блины, домохозяин выходит во двор со свежеиспеченным блином и, оборотившись лицом на юго-восток, в шапке молится Кылчин-Иньмару. Возвратившись в избу, он бросает блин в печку на огонь (тыла) и садится завтракать.

3) Когда начнет выходить из земли посеянный овес, домохозяин берет лукошко с овсом и первое снесенное в ту весну куриное яйцо и идет на поле. Здесь он разбрасывает овес на полосу, а яйцо закапывает в землю; при этом молится, дал бы Бог такого урожая, чтобы зерна овса были по куриному яйцу. Затем возвращается домой и пирует с семьей и родственниками. Праздник этот называется гер шыд-юон (буквально – праздник пахотных щей).

Священник Михаил Елабужский.

[1]  Вообще вотяки для своих богомолений выбирают самые живописные места.

[2] Молитва эта читается вотяками при всех молениях, как общественных, так и частных, безотносительно к тому, какому богу они молятся. Вотяк молится о богатстве – и только о нем одном. Нравственный элемент совершенно отсутствует в его молитве. Хотя в вотском языке и есть слово селык, которым крещеные вотяки заменяют слово наше грех, но, кажется, это – слова не однозвучащие. Вероятно только приспособлено старое слово, значившее в древности нечто иное, к новым христианским понятиям. По крайней мере, когда с вотяком – язычником заговоришь о грехе, он скептически замечает: «какой такой грех? кто видел его? кто встречался с ним?

[3] Глагол тыласько (от слова тыл – огонь) значит: бросаю жертву в огонь.

[4] См. нашу статью «Боги некрещеных вотяков Елабужского уезда» в Вят. Еп. Вед. 1894 г. № 13.

[5] Собственно юон (от юисько – пью) значит пировня. Отсюда видно, что составляет существенную часть вотских праздников.

[6] Елабужские некрещеные вотяки ныне празднуют воскресенье, раньше же праздновали пятницу. Следы такого обычая сохранились в вотских названиях этих дней: пятница называется удмурт-арня (вотский праздник), а воскресенье – дзюч-арня (русский праздник).

Из книги 
"Белов В.Н. (Составит.). Елабужский край в составе Вятской епархии — исторические и этнографические материалы. Серия «Духовная жизнь Елабуги – по страницам Вятских Епархиальных Ведомостей 1867-1916 гг.». Елабуга, Издание Елабужского Отделения 
Русского Географического Общества, 2015. –  с. 266"

ВЕВ Отдел неофициальный, 1894, № 20, октября 15-го, Стр.646-652

Для обозначения понятия «злой дух» вотяк употребляет несколько Синонимических выражений; из них более обыкновенны – шайтан и пэри, менее употребительны — кюйз йырси (длинноволосый), туй чутри, дышмон, явол (искаженное – дьявол). В прежнее время, кажется, с каждым из данных выражений соединялось представление об особом, определенном существе; но нынешние вотяки не только не могут указать различия между всеми этими выражениями, но даже не в состоянии сделать, например, буквальный перевод на русский язык выражения туй чутри.

Не смотря на то, что вотяки побаиваются пэри и не прочь задобрить его умилостивительными жертвами, они все-таки подчас поступают с ним довольно неуважительно, чтобы не сказать больше. В деревнях, где живут некрещеные вотяки, существует обычай изгнания шайтана из деревни, обыкновенно, в ночь на Пасху. Собираются  мужики (главным образом молодежь, но между ними замешиваются бородачи довольно почтенного возраста) в одну из бань и оттуда идут вдоль по всей деревне с неистовым криком, гамом и треском. Подходя к каждому дому, усердно бьют его колотушками, выгоняя шайтана. Иногда, уверяют вотяки, им покажется перепуганный шайтан, бежащий из деревни то кошкой, то собакой. В обыкновенное время шайтану затрудняют доступ в дом, втыкая в потолок и двери ветви можжевельника. Кроме того, вотяк знает еще средство, благодаря которому шайтан не подступится к нему, где бы он ни был. Для этого стоит только носить на шее тряпку с дегтем, которого терпеть не может шайтан, или шайтанову кость (шайтанлэсь лы – особого рода кость, кажется, из ноги овечки). Увидевши этот трофей на шее вотяка, шайтан подумает: «верно, хитер этот вотяк, если убил моего товарища», и постарается  подальше уйти от опасного человека. Бедному шайтану приходится терпеть не только от людей, а даже и от собак и волков. Дело в том, что шайтаны быстро распложаются и могли бы донять человека, если не хитростью, то массой своей. Но их много перелавливают и съедают собаки и волки, оставляя только небольшую кость, которую люди и носят на шее. Как же собака видит шайтана и ловит его, а ты не видишь? Спросишь, бывало, вотяка. «А затем – у ней четыре глаза» (В счет положены еще два желтых пятна над глазами).

Как ни много средств у вотяка избавиться от козней пэри, но все-таки злой и хитрый пэри может улучить свободный момент и, так сказать, ударить вотяка в ахиллесову пяту; он может, например, разбить человека параличом, послать какую-нибудь болезнь на детей его, разрушить бурей его строения, подвести под беду и т.п. Для того, чтобы задобрить пэри, вотяк, как сказано было выше, и приносит ему под час умилостивительную жертву. Это делается таким образом: хватает вотяк первую попавшуюся под руки утку и со словами: «бери, пэри, утку, даю тебе ее, только не мучь меня», бросает ее на воздух. Вот и весь обряд. Утка, понятно, рано или поздно возвращается к хозяину, и таким образом жертва пэри не приносит никому никакого материального ущерба. И волки сыты, и овцы целы. Очевидно, пэри, по понятиям вотяков, не настолько умен, чтобы не придать значения подобной жертве.

Деятельность некоторых пэри ограничена известной сферой, по которой они и получают особые наименования. Так в вотской демонологии существуют:

Абасты, называются иначе муньчо пэри (банный пэри), муньчо мурт (банный человек), муньчо кузё (хозяин бани). Как показывает самое название его, муньчо пэри живет в бане. Это – один из самых злых духов. Но вотяк умеет и его перехитрить. От одного вотяка слышал такой рассказ: «Когда мужики сходят в баню, а бабы еще не ушли мытся, в это время албасты развешивают для просушки в бане свою одежду. Иди тогда в баню; размахнувшись рукою назад от себя, захвати одежду албасты и. не оглядываясь, беги домой. Если оглянешься, албасты покажется тебе зверем и разорвет тебя. Придя домой, положи куда-нибудь с молитвою одежду. Албасты каждый день будет приходить к тебе и с плачем просить тебя возвратить ему одежду. Проси тогда сколько угодно денег, и он натаскает их тебе». – Почему же ты не испробовал этого средства так быстро разбогатеть? спросил я рассказчика. – «Смелости не хватает», ответил он скромно.

Ву пэри (водяной пэри) или иначе ошмес пэри (ключевой пэри), ву-мурт (водяной человек), ву кутысь (держащий воду). Ву-мурты живут семьями в воде в деревнях и занимаются тем же, чем люди. Им вотяки приносят настоящие жертвы, главным образом коз и петухов; но иногда отделываются и обманом. Напр., наклонившись напиться из реки, вотяк иногда для предосторожности бросает в реку траву и говорит: «меня не держи, а вот это держи».

Кенер дурр пэри – пэри, живущий возле прясла.

Сюрэс вож пэри – живущий на распутиях.

Луд пэри – живущий на вольных, диких местах.

Тыл-пэри – бушующий в огне.

Тэл-пэри – действующий в вихре.

Ахшан-пэри – сумеречный пэри; им часто стращают детей.

Туг пэри – пэри хмеля, ломает с похмелья.

Палэс-мурт (не цельный человек) или нюлэс мурт (лесной человек)[1].  Живет в лесу,  иногда принимает вид человека, пирует и играет в деньги на базарах. Подшучивает над зашедшими в лес, сбивает их с дороги, пугает, иногда защекочивает до смерти.  Вообще представления некрещеных вотяков о нюлэс мурте очень сходны с представлениями русских суеверов о лешем.

Сиись-юись (ядущий и пьющий) питается ночью кровью человека, не причиняя ему видимой раны, и этим может до смерти иссушить человека. Чтобы избежать этой печальной участи, иные вотяки болтают в чашке муку с водой, кладут в чашку ложки и ставят на заборный столб со словами: «сись-юисьос, еште и пейте это, ко мне не ходите». Если после этого вотяк увидит тяжелый сон, то, значит, духи не удовлетворились его угощением, и он еще подбавляет им кушанья.

Корка кузё (домовой) и гидь кузё (хозяин скотного двора) – это самые безобидные существа в вотской демонологии. Первый из них живет в домах, второй – в скотном дворе. Если почему-нибудь скотина понравилась ему, он сильно заботиться о ней, кормит ее, воруя даже с этой целью корм у соседей.

Много более, чем злого духа, вотяк боится колдуна, которого называет ибир, или убир, или искаженными русскими именами ведин, еретник. Ибирь портит (сэрэ, ведна) людей, для чего обыкновенно ворует у них одежду и кладет ее к истоку какого-нибудь ручья. Человек начинает от этого без всякой видимой причины сохнуть и умирает. особенно опасны ибиры-женщины; они пьют кровь у скотины и ребят, которых без молитвы уложили спать. Иногда вотяки, при смерти ребенка, спрашивают себя: «кто его съел?». Мужчины —  ибиры менее опасны; более умные из них не пьют кровь, а предпочитают вегетарианскую кухню: гложут верхушку дерева, от чего последнее и начинает сохнуть сверху. Ибиры же едят луну, от чего бывает ущерб ее; но Бог снова творит ее каждый месяц. Ибир может превращаться в домашних и диких животных, иногда его вотяк «видит» летящим по небу в форме огненнаго шара. Тогда следует разорвать на рубахах завязку[2], и сказать просто: «осто козма!» — ибирь упадет на землю. Чаще же всего ибирь превращается в собаку; и мне приводилось видеть, как вотяки с дубинами гонялись за какой-нибудь незнакомой им собакой, подозревая в ней ибира.

Из ибиров есть более хитрые и менее хитрые; поэтому человек, испорченный одним ибиром, может быть вылечен другим. Наиболее хитрые из них называются кылчинь-ибир. Его можно узнать по тому, что у него в каждом глазу по два зрачка – одним он видит людей, другим – бесов.

Особенно страшна  для язычника-вотяка ночь на великую пятницу – кулэм потонюй (ночь выхода мертвых). Тогда Бог дает полную волю всем шайтанам и живым и мертвым ибирам портить людей. Вотяки сильно берегутся в ту ночь, некоторые до петухов совсем не спят, не отпускают никуда ребят, подбирают всю одежду в одно место и караулят ее, накуривают в избе пихтой и кладут на порог и окна рябиновые ветки (пихты, рябины шайтаны и ибиры терпеть не могут). некоторые с шашками и ружьями караулят всю ночь у истоков, ручьев, не принесет ли какой-нибудь ибирь туда одежду портить.

От ибира нужно отличать человека, которого называют шайтан кыл тодысь, знающего какое-то секретное шайтаново слово; благодаря этому слову человек может легко разбогатеть.

«Стоит ли говорить о подобных явно нелепых верованиях?» — подумает, может быть, кто-нибудь из читателей нашего очерка. По нашему мнению – стоит говорить. Прежде чем бороться с заблуждениями, нужно, очевидно, познакомиться с ними. Человек, знающий те религиозные верования, с которыми он думает бороться, во-первых, видит, куда ему нужно направлять удары; во-вторых, скорее войдет в доверие слушателей своих, что мы утверждаем по собственному опыту. Заговорите вы с вотяком прямо: «в каких богов ты веруешь? как поминаешь покойников?» — и он или ничего не ответит, или ответит общими фразами. Но если вы зададите ему какой-нибудь частный вопрос, если покажете ему, что вы в курсе современных религиозных верований его, то он разговорится с вами откровеннее, сообщит вам много интересных подробностей и будет много более склонен выслушать и принять к сведению замечания и возражения с вашей стороны. Не нужно оставлять без внимания самых мелких и нелепых его верований, потому что то, что кажется мелким и нелепым на взгляд интеллигентного человека, может иметь большую цену в глазах полудикаря-вотяка. Не презирать нужно невежества, а считаться с ним. И вот потому-то мы льстим себя надеждою, что наша заметка принесет хотя лепту помощи миссионерам в их святом деле.

Священник Михаил Елабужский.

[1] Вотяки других местностей, как это видно из этнографической литературы (Первухин, Верещагин и др.), различают этих существ, но елабужские вотяки, насколько я мог убедится, не делают уже различия между палэс-муртом и нюлэс-муртом.

[2]  Расчетливый вотяк часто вместо пуговиц пришивает к рубахе веревочки, которыми и завязывает ворот.

Из книги 
"Белов В.Н. (Составит.). Елабужский край в составе Вятской епархии — исторические и этнографические материалы. Серия «Духовная жизнь Елабуги – по страницам Вятских Епархиальных Ведомостей 1867-1916 гг.». Елабуга, Издание Елабужского Отделения 
Русского Географического Общества, 2015. –  с. 266"

ВЕВ, Отдел неофициальный. 1894 г, № 13, июля 1-го. Стр.410-413 

Самого главного бога своего некрещеные вотяки называют Будзим иньмар – великий бог[1]. Он живет на небе и непосредственно не оказывает влияния на земную жизнь. Хотя некоторые вотяки и говорят, что Будзим иньмар имеет вид большего человека , но большинство на вопросы: «есть ли у Будзим иньмара тело? ест ли он и пьет ли он?» отвечают: «не знаем этого».

Кыльчин-иньмар (ангел-бог) есть посредственник между Будзим иньмаром и людьми. Он доносит до Будзим иньмара молитвы людей и исполняет приказания его.

Покчи иньмар – малый бог. Его поминают некрещеные вотяки в молитвах своих, но сказать о природе его и действиях его ничего не могут.

Му-кылчин – земной ангел. Некоторые вотяки говорят: под землей находится вода, в воде плавает рыба, на усах ее стоит громадный черный бык и держит на своих рогах землю. Этот бык и есть Му-кылчин, поэтому его называют еще музъем утис ош —  охраняющий землю бык. Другие же просто говорят, что му-кылчин есть земной дух, и называют его еще музъем анай – мать земли. все согласны в том, что Му-кылчин есть главный покровитель посевов.

Ахташ[2] дал земле свет и теперь распоряжается восходом и заходом солнца.

Шунды-мумы —  мать солнца. Она ходит впереди солнца, как черный стакан (стопка) и показывает ему путь. Очевидно некоторые вотяки одухотворяют и солнце. Кстати сказать, что вотяки именем шунды-мумы называют еще одно  маленькое красное нелетающее насекомое, потому что оно горшунды кад – красно, как солнце.

Бер кылчин – последний ангел. Что это за бог, я не мог разузнать. Но ему приносят благодарственную (за дарование детей) жертву родители, когда у них перестают рождаться дети.

Вышеназванные боги занимают главные места на вотском Олимпе. Каждый из них существует в единственном числе.

Булда – это, так сказать, окружной бог, распространяющий свою власть на несколько окружных деревень, где есть некрещеные вотяки. О Булде среди вотяков очень много преданий, и предания эти слишком несогласны одно с другим. Общее в них – это признание Булды главного братом «Николы Березовского». Отделившись от своего брата, Булда пошел в Елабужский уезд. Где он отдыхал или где оставил на жительство сыновей своих, там вотяки и молятся Булде.

Кроме вышеперечисленных, в каждой деревне с некрещеными вотяками есть еще боги – Кереметь и Будзим вож-шуд.

Кереметь называется иначе еще Султан и Луд (последним словом называется также и место, где вотяки молятся Кереметю)[3]. Это бог грозный, он строго наказывает, «ломает» тех вотяков, которые забудут принести ему положенную жертву. проф. И. Смирнов[4] и о. Б.Гаврилов[5] относят кереметя к числу шайтанов – злых духов; но елабужские некрещеные вотяки всегда называют его богом. Среди вотяков общераспространенно мнение, что культ Кереметя вотяки переняли от татар, потому он и называется татарским именем Султан. И в самом деле, не кланялись ли Кереметю татары (может быть болгары камские), когда еще были язычниками?

Будзим вож-шуд – великий вож-шуд (вож-шуд – зеленое, молодое счастие). Живет в мирском шалаше и есть покровитель деревни. Его еще называют почему-то Инь-ву (буквальный перевод – небо и вода) и Мудор.

У каждого некрещеного вотяка – домохозяина есть во дворе свой шалаш, в котором живет также Вож-шуд, покровитель семьи.

Наконец, нужно еще упомянуть о лул-вир сетысь ах. У каждого человека, по верованию вотяков, есть лул-вир сетысь (душу и тело дающий), нечто вроде Ангела-хранителя.

О. Борис Гаврилов утверждает, что мамадышские вотяки почитают бога Осто[6]. Слово осто в молитвах своих поминают и елабужские вотяки. Но слово это, по мнению Проф. И. Смирнова, не есть название бога, а повелительное наклонение (судя по ударению на первом слоге) глагола, значение которого вотяки забыли[7]. Добавим к этому, что вообще в вотских молитвах есть немало слов, не употребляющихся в обыкновенном разговоре и утративших всякое значение (напр. кабыл., козьма, чокэ, кыжтыны-мыжтыны и др.), и что о. Гаврилов в позднейших своих сочинениях придает слову осто несколько иное значение[8].

Многобожие язычников-вотяков Елабужского уезда естественно подвергается влиянию монотеистических верований соседей их – русских, татар и крещеных вотяков. Некоторые вотяки начинают уже доказывать, что они поклоняются одному Богу, только называя Его разными именами. Другие утверждают, что Будда, Вож-шуд, Ахташ и друг. были святыми людьми, жившими в давнее время на земле; а Кылчинь-иньмар – тот же Иисус Христос. все эти увертки слишком нелепы, чтобы относится к ним серъезно. Христианство и мусульманство повлияли также на то, что вотяки не стали уже кланятся идолам, как было сравнительно не так давно[9]. Только в мирских шалашах молятся еще на Мудор туш – бороду бога Мудора, которая делается из камыша и имеет вид небольшой рогожки.

Влияние в частности мусульманства на религиозные представления вотяков сказывается в частом употреблении слова Алла вместо Иньмар (бог).

Священник Михаил Елабужский.

[1] Слово бодзим – большой, в приложении к слову иньмар – бог, вотяки обыкновенно изменяют на будзим, чем придается речи некоторый оттенок благоговения. Подобно этому вотяки говорят: будзим квала – великий, мирский молитвенный шалаш; будзим нунал – великий день, пасха; будзим кырезь – гусли – инструмент, употребляющийся при вотских языческих жертвоприношениях. (Здесь  и далее в статье – примечания источника., — В.Б.)

[2] Буквально с татарского – белый камень

[3] Луд значит еще вольный свет, воля; скальес лудын – коровы на воле (ходят). Применительно к этому луд, как прилагательное, означает – дикий, луд дзязег – дикий гусь. И Кереметь, может быть, называется лудом потому, что живет, по мнению вотяков, на вольных местах.

[4] «Известия Казан. Общ. Арх., Истор. и Этногр.». Том VIII. Вып. 2 1890. Стр.238

[5] «Труды IV Археол. съезда в России». Том II. 1891. Стр.85

[6] «Труды IV Археол. съезда в России». Том II. 1891. Стр. 82-83

[7] Рецензия на реферат О. Гаврилова, помещенная в «Из. казан. Арх. Ист. и Этн.» за 1892 г.

[8] «Произведения народной словесности, обряды и поверия вотяков казанской и Вятской губерний». 1880. Стр.143.

«Столетие Вятской губернии» Том II. Стр.563

[9] «Столетие Вятской губернии» Том II. Стр.563

Из книги 
"Белов В.Н. (Составит.). Елабужский край в составе Вятской епархии — исторические и этнографические материалы. Серия «Духовная жизнь Елабуги – по страницам Вятских Епархиальных Ведомостей 1867-1916 гг.». Елабуга, Издание Елабужского Отделения 
Русского Географического Общества, 2015. –  с. 266"

Краткая биография протоиерея Михаила Елабужского,
последнего настоятеля Свято-Никольской церкви с. Вавож

В пятницу третьей недели Великого поста, 24 февраля 1912 года по старому стилю, в село Вавож приехал и сразу же исповедовал 260 человек новый священник. Им был выдающийся просветитель, миссионер и этнограф — удмуртовед Михаил Стефанович Елабужский.

Родился он 27 октября 1869 г. по ст. ст. в селе Халды Малмыжского уезда Вятской губернии в семье священника Стефана Елабужского (1834-1874).

В 1883 году Михаил окончил Нолинское духовное училище, где, кстати, составил рукопись «Курс ботаники», а затем Вятскую семинарию по первому разряду (1890). Особую склонность блестящий семинарист имел к изучению языков: греческого, латыни, французского, немецкого, английского, еврейского, татарского, марийского. Позже освоил и удмуртский язык.

Первый год юноша работал в народном училище села Старые Зятцы. Молодые выпускники семинарий очень часто начинали свою трудовую биографию в качестве школьных учителей, дожидаясь освобождения вакансии священника в каком-нибудь приходе и подыскивая себе «матушку». Михаилу повезло.

Он женился на дочери известного просветителя Удмуртского края, протоиерея Михаила Иоанновича Шерстенникова (1841-1922), оказавшего на него немалое влияние. Мария Михайловна стала верной подругой и помощницей Вавожского батюшки до самых последних его дней.

13 января 1891 г. по с\с М.С. Елабужский был рукоположен в диаконы, а через неделю во священники, после чего был назначен в с. Алнаши Елабужского уезда.

Как и большинство сельских священников, о. Михаил преподавал в школе Закон Божий, а также и пение, используя при этом скрипку. Он прекрасно разбирался в нем и высоко ценил его эмоциональное воздействие на прихожан — полуязычников.

Весьма плодотворны оказались исследования простого сельского пастыря в сфере удмуртской этнографии. Это научные, миссионерские статьи «К демонологии некрещеных вотяков Елабужского уезда», «Боги некрещеных вотяков Елабужского уезда», «Поверья некрещеных вотяков Елабужского уезда о злых духах и колдунах» (1894), «Моления некрещеных вотяков Елабужского уезда», «Обряды новокрещенных вотяков Елабужского уезда при погребении и поминовении умерших» (1895). Отец Михаил служил с 1893 года инородческим миссионером 3-го благочиния уезда, поэтому данные публикации представляли собой не академическую ценность, а являлись практическими пособиями сельским иереям в их антиязыческой деятельности.

Заметим, что и отец его, священник Стефан Елабужский, немало и увлеченно занимался просвещением удмуртов. За что в июле 1864 г. он был удостоен благодарности архиерея «за усердие в обучении вотяков и их детей грамоте и молитвам».

Знание удмуртского языка, забытых обрядов, живших кое у кого в тайниках души, и национальных житейских традиций помогало о. Михаилу находить душевный контакт с прихожанами. Отца Михаила православные удмурты любили, а кого-то не принимали — и все тут!

7 февраля 1895 г. по с\с М.С. Елабужский указом Святейшего Синода был отправлен в глухое, новооткрытое село Удугучин Малмыжского уезда. Он заведовал там воскресной женской церковно-приходской школой для взрослых и был законоучителем. Там же продолжились его научные публикации: «Крепость вотского язычества» (1903), «О новых изданиях на вотском языке» (1906), «Историко-статистическое описание с. Удугучин», оставшееся в рукописи (1899).

В 1896 г. о. Михаил создал Общество трезвости со своим отпечатанным типографским способом уставом, утвержденным через два года в Вятке. Устав гласил: «4. В Общество может вступать после молебна святому Василию Великому всякий православный христианин не моложе 15 лет»; «7. Зарок не пить вина членами дается на время не менее года», «15. Общество трезвости заботится об устройстве публичных чтений, собеседований, музыкально-певческих собраний, об открытии библиотеки и читальни».

Нововведения и просветительские усилия удугучинского миссионера были, в конце концов, замечены и оценены епархиальными властями. В 1906 г. он стал заместителем председателя пастырского собрания Вятской епархии, членом Николаевского братства.

В сентябре того же года начались события, значительно изменившие жизнь М.С. Елабужского.

5 сентября 1906 г. по с\с в селе Новый Мултан, ближайшем к Удугучину, вспыхнули кровавые стычки с полицией тех запасных солдат, в основном, удмуртов, что были собраны сюда из ряда волостей Малмыжского уезда. Традиционная кумышка лилась рекой. И в результате оказалось трое убитых: крестьянин, стражник, урядник.

У страха глаза велики. Газеты закричали о «восстании». Мол, оно «принимает серьезный оборот. Большинство мятежников-вотяков занимается охотничьим промыслом и, следовательно, имеет оружие. Около своего местожительства вотяки устроили опасные заставы и баррикады».

Отправившийся на следствие в Мултан Сарапульский жандармский ротмистр Малюта не решился проникнуть в селение мятежников и следствие произвел на расстоянии 40 верст от села». Ротмистр не решился, а священник знал все о своих заблудших прихожанах-удмуртах, понимал их беды… Поэтому уже через несколько дней он был в Новом Мултане, пытаясь что-то объяснить удмуртам. Отец Михаил сочувствовал им и успокаивал все еще гудевших бедолаг. А что еще должен был делать священник?Но духовные власти проявили при разбирательстве новомултанского казуса жесткость. В личное дело М.С. Елабужского позже оказалось вписано взыскание за:

1. Близкое знакомство с антиправительственными деятелями.
2. Участие в политических митингах.
3. Устройство таких митингов, что они содействовали развитию того движения, которое закончилось беспорядками в селе Мултан.
4. Сочувствие к тем заключавшимся в тюрьме, кои в этих беспорядках участвовали непосредственно, выразившееся в советах и пересылке им денег.

В ходе предшествующего долгого разбирательства власти даже сочли необходимым устроить обыск в доме священника из Удугучина. «Революционной литературы» там, разумеется, отродясь не было. Любопытно, что во время обыска отец Михаил сказал приставу: «Я ожидал к себе прибытия полиции каждый день».

Судить мирским судом священника было нельзя. Сословный, церковный суд признал по результатам своего следствия вину М.С. Елабужского. В июле 1908 года ему был «вменен административный перевод в село Вагино в наказание, со взысканием половинных расходов следователей и с поручением строгому надзору Благочинного». Через восемь лет Святейший Синод снял судимость: «Не считать бытность под судом священника церкви села Вавож Малмыжского уезда Михаила Елабужского».

Итак, с 20 июля 1908 г. по с\с отец Михаил служил в селе Вагино Слободского уезда. Вел «Пастырский дневник», записывая ежедневные мысли о чтении Евангелия, написал и послал в Вятку труд «Заветы преподобного Трифона Вятского». Много трудов батюшка положил на украшение местного Свято-Троицкого храма и просвещение прихожан, которые долго помнили его.

6 января 1912 г. по с\с вышло распоряжение епископа Вятского Филарета о переводе отца Михаила в приход большого села Вавож. Возможно, прошение об этом батюшка написал из тех соображений, что более полезным Церкви он мог ощущать себя именно в среде удмуртов, с которыми у него имелся давний опыт миссионерского общения….

священник Сергий Князев
На основе книги Е.Ф. Шумилова

«Вавож. «Утоли моя печали».
История православного села и его святынь 1751-1999,
Ижевск, «Удмуртия», 1999.  

Дальнейшую биографию священника-этнографа М. Елабужского интересующиеся могут найти в открытых интернет источниках.

Скончался протоиерей М.С. Елабужский 19 сентября 1937 года в том же селе Вавож.

Наиболее плодотворным периодом жизни М.Елабужского с точки зрения работ по удмуртской этнографии явилась как раз его служба в Елабужском уезде, в с.Алнашах в период с 1891 по 1895 г. поэтому мы, разумеется не могли обойти вниманием работы Михаила Стефановича, публиковавшиеся в этот период в неофициальном отделе «Вятский Епархиальных Ведомостей». С ними мы и предлагаем познакомиться нашим читателям.