Из книги:
"Белов В.Н. Елабужский край на страницах печатных изданий Российской Империи.
Библиографическое исследование. /- М: Издат. «Перо», 2014. – 428 с."
Барсов Е. Капитон Иванович Невоструев. Читано в публичном заседании общества Любителей Русской Словесности при Московском Университете 25 февраля 1873 г. Русский Архив, 1873 № 1-6 ст.0846-0860
Капитон Иванович Невоструев[1]
Вот в Москве, в монастырском уединении, в одной из тесных и мрачных Чудовских келий, среди множества старых книг и рукописей, 20 годов сряду сидит ученый труженик и работает неустанно, днем и ночью, возвышаясь постоянно от кропотливого труда до творчества мысли, работает бескорыстно и самоотверженно, единственно во имя интересов науки, высоких и благороднейших интересов человеческих! Не высоко стоял этот человек на гражданской иерархической лестнице, не носил именитого титула и не увенчан был блестящими украшениями. Это был не больше как профессор Симбирской Семинарии, причисленный за тем к Московской, некто смиренный Капитон Иванович Невоструев.
Отрешившись от всего ради знания, от семейных радостей, от общественных развлечений, ничем так не дорожил в своей жизни этот богатырь-работник, как временем. У него сочтена была каждая минута, назначен был час для каждой работы, и каждая работа рассчитана на известный час. Когда почему нибудь нарушался обычный порядок его занятия, тогда запирался он в своем монастырском уединении и не принимал к себе самых близких людей, до тех пор, пока не восполнит потерянного времени усиленным трудом.
Дыша свободою знания, философским взором смотрел он на жизнь общества и всего человечества. «Труд» он считал призванием человека, и история всех народов перед ним рисовалась ничем иным, как непрерывным и разнообразным движением «всеобщего труда человеческого». «Не к тому мы должны стремиться (сидит он в своей келье и рассуждает), чтобы трудами других пользоваться для своего удовольствия, но к тому, чтобы своею жизнию облегчать труды других. Никакая роскошь в мире не доставит человеку такого высокого наслаждения, какое доставляет ученому его открытие в области знания».
Такая задача жизни и такая жизнь, воплотившая в себе эту задачу, не есть ли редкое явление в современной общественной жизни, где все поглощено практическим расчетом и всюду веет промышленным духом? Трудиться 20 лет в темной монастырской келье, без средств, без нравственной и материальной поддержки, совершенно бескорыстно, чтобы только облегчить труды других, трудиться в такое время, когда в общественном сознании утратилась самая возможность бескорыстного, идеального отношения к общественным обязанностям, да – здесь, в жизни Невоструева, мы видим не физиологическое применение работящих органов, как любят ныне выражаться, нет – здесь царит дух, носящий в себе нравственный идеал и ясно сознающий свою задачу; здесь виден характер, нравственное мужество, идущее против вихря времени, побеждающее и само в себе ликующее свою победу.
Но прежде чем приступим к обозрению трудов, совершенных этой жизнью, считаем не лишним остановиться на тех внешних воздействиях, при котором сложился этот тип замечательного труженика.
Без сомнения, зиждущими силами были здесь семья и школа. Уже детские годы начали приучать Капитона Ивановича к лишениям и терпению. Сын бедного Елабужского священника, Вятской губернии, он рано начал есть сухари с водой и ходить в школу босой. Если пользовался он ласками матери за то отец держал его под грозою и обучал, по его словам, не только страху Божию, но и человеческому. По возвращении детей из школы, отец всегда требовал от них отчета в том, чему они учились, и тотчас же награждал или наказывал их. Впрочем эта строгость была умеряема благоразумием и заботами о детском здоровье.
Низшая духовная школа того времени, не смотря на все ее недостатки, представляла две замечательные особенности, чрезвычайно важных в деле классического воспитания. Детям открывалась тогда полная возможность благородного соревнования: каждый воспитанник сделав в классе, в присутствии учителя, греческий или Латинский перевод, мог всегда написать на нем Contendo de loco cum discipulo…. т.е. спорю о преимуществе перед учеником таким-то. Если у подавшего contendo действительно оказывалось в переводе грамматических ошибок меньше, чем у того, на кого оно подано, то по суду учителя и всех учащихся они должны были поменяться местами: последний ученик таким образом легко мог сделаться первым. при этой возможности соревнования, каждый учащийся знал, что успехи его оцениваются не произволом только учителя, но могут определяться и действительною ценностью его трудов, не спорною и для всех очевидною. Другая особенность той школы состояла в том, что выделялся целый месяц в году для свободного проявления живых детских сил. В течение месяца мая, учащиеся, коллективно, всю школою, могли взывать к своему начальству: «Сего-дня день весенний, воздух ароматный, природа зовет нас к игранию, а мы же к тому устали. Reverentissime pater, clementissimeque rector, rogamus recreationem!» т.е. почтеннейший отец, милосерднейший ректор, просим себе отдохновения. Эти рекреационные дни были и праздниками школы, днями истинного детского веселья, полного и животворного. Их вспоминали, дожидались в течение целого года.
При таких школьных преданиях воспитывался Капитон Иванович Невоструев в Елабужском духовном училище. Он считался здесь сначала одним из посредственных учеников, и если выдвинулся и стал впереди других, то именно благодаря тому, что подал contenado на одно из первых мест. Школьные же рекреации он с особенным оживлением вспоминал даже и среди неустанных трудов в своем Чудовском уединении.
Из Елабужского духовного училища он перешел в Вифианскую Московскую Семинарию, благодаря брату своему Александру, который был уже здесь профессором.
На учащихся в это время больше других действовал тогдашний ректор Семинарии, Венидикт Григорович, в последствии викарий С.Петербургский, а затем архиепископ Олонецкий. Это был человек прямой и честный, с железной волей. Он не мог тех, кто так или иначе припадает к начальству и прислушивается к его молчанию. Он не был мистиком или аскетом, но обладал практическим взглядом на вещи. Не любил он философии и схоластического богословия, но большею частию занимался естественными науками. От него осталась библиотека, которая почти вся состоит из книг, относящихся к естествознанию. Работая сам усидчиво и добросовестно, он того же требовал и от других. Будьте исполнительны, будьте исправны: вот правило. которое он повторял своим питомцам.
Но без сомнения на Капитоне Ивановиче отразилось больше всего влияние его брата, Вифианского профессора Александра Невоструева. По собственным его словам, это был человек кабинета и трудолюбия удивительного. Пылкий, быстрый, горячий, он не давал дремать учащимся, и класс его всегда был временем живой и быстрой работы для всех.
Его и боялись и уважали, и искренне любили. В последствии он был протоиреем Московского Казанского собора. Не принимая на себя никаких общественных обязанностей, кроме церковных служб, он с утра до вечера сравнивал Славянский текст Библии с Греческим, Еврейским, а так же с новейшим переводом Французским, Немецким и Английским. Но заветною его думою и постоянным занятием было исправление богослужебных книг, в которых он видел множество важных неисправностей. говорят даже, что он служил по служебнику, им самим исправленному.
Но если в Семинарии К.И.Невоструев привык к деятельности, то характер и направление этой деятельности определились уже Московской Духовной Академией. Здесь в то время был не один знаменитый ученый, и Академия начинала новую эпоху своей истории. Ректором был здесь в то время Филарет, впоследствии архиепископ Черниговский, о котором до ныне в разных концах России сохраняются благодарные воспоминания. Он начал в Академии новую эру. Он первый стал читать здесь богословие на русском языке (до него читали на Латинском); он первый внес в богословие философский элемент (до него читалось оно схоластически); но самая главная его заслуга состояла в том, что он направил умы студентов на изучение всякого предмета по его первоначальным источникам. Любопытно, говорят, было, как два Филарета, митрополит Московский и ректор Академии, спорили между собой на экзаменах о разных богословских предметах. Как известно, в первом издании «Православного Катехизиса» не было статьи о церковном предании, отчего некоторые упрекали его в лютеранском направлении: после долгих споров о том двух Филаретов, предложено было студентам. в числе которых был и Невоструев, написать годичные рассуждения «о значении церковного предания». Все эти рассуждения ректором Филаретом представлены были Филарету митрополиту. И вот, вскоре после этого, в «Православном Катехизисе» явилась статья о церковном предании, как признаке истинной церковной веры.
На тот же путь историко-исследовательный направлял студентов и нынешний ректор, тогдашний профессор академии, А.Горский. Имя его настолько известно не только у нас, но и за границей, что мы считаем лишним о нем распространяться. Заметим только по рассказам товарищей Невоструева, что в классе он постоянно царил над вниманием самых невнимательных слушателей. Записанные студентами лекции его до ныне берегутся, как лучшие опыты церковной истории.
Была в то время и еще замечательная личность в Академии – это Ф.А. Голубинский, русский филолог. современник и друг германского философа Шеллинга. По рассказам слушателей, когда бывало он увлечется, начнет ходить и философствовать, бери перо и пиши сколько угодно. Как сам он, так и его слушатели забывали при этом время и просиживали в классе по два и по три часа после звонка. Однажды в присутствии митрополита Филарета, разбирал он религию Конфуция. Итак, по вашему, Конфуций был близок к христианству? грозно спросил его митрополит. «Доподлинно так», отвечал Голубинский. Читая проповеди Филарета, как цензор, он делал нередко поправки, и тот всегда уступал. Известна, например, Филаретова проповедь на великий пяток, которая в свое время произвела столько шуму и приводиться как образец духовного красноречия в учебных хрестоматиях и доныне: «Чего теперь ожидаете Вы от служителей слова? Нет более слова. Слово, собезначальное Отцу и Духу, начало всякого слова живого и действительного, умолкло, скончалось, погребено и запечатано». Голубинский настаивал, чтобы эта проповедь совсем была исключена из собрания его слов и речей, как недостойная истины, так как в ней игре риторического тождесловия приноситься в жертву смешение высоких христианских понятий. Митрополит, говорят, уступил и этому требованию и если не уступил окончательно, то потому только, что опасался смущения умов, так как проповедь получила громкую известность и пользовалась широким общественным вниманием.
Новое направление, данное Академии ректором Филаретом и профессором горским, вызвало всю энергию учащихся. В студенческих комнатах появились Греческие и Латинские фолианты, пергаменные фрагменты, древние рукописи и старые книги: каждый стремился отыскать что нибудь новое на пути своих исследований. Опыты подобных розысканий проверялись не только профессорами, но и самим ректором. Струя увлечения ученою работою, влитая в молодые силы, целым потоком охватила всю Академию; новые ректор Евсевий, нынешний архиепископ Могилевский, заметил опасность от таких работ для здоровья и сил студенческих, и должен был сдерживать порывы юношеских увлечений наукою. «По меньше работайте. поменьше сидите, берегите свое здоровье», повторял новые ректор Академии.
Вот те воздействия, при которых определился характер ученых работ Капитона Ивановича Невоструева. Что же именно сделано его трудами.
Из многих его изданий и сочинений мы остановимся только на тех, которые составляют наиболее богатый вклад в русскую науку[2].
Во время восточной войны, когда все умы и интересы Русского общества заняты были живыми вестями, впечатлениями дня и минуты, наш Чудовский труженик занят был Елабужским курганом, находящимся в Вятской губернии города Елабуги. Он указывает на него одному из Вятских своих корреспондентов, ведет с ним деятельную переписку, составляет правила и указания для раскопок этого кургана, борется с препятствиями своему предприятию, радуется своим успехам и любуется вырытыми вещами. Многие затем раскапывали этот курган, много было сделано изысканий и соображений; но не был доволен ими Невоструев. В 1870 г. он сам отправляется в город Елабугу и сам раскапывает этот могильник. Нужно представить его радость, когда ему удалось здесь отыскать камень с изображением на нем человека, который жил здесь за 200 лет до Рождества Христова. Человек этот и по виду и по вооружению, — отвечает описанию Геродота и принадлежит народу Азиатских Скифов. Исследование Невоструева об этот Елабужском кургане не может не поражать читателя громадной эрудицией,. знакомством не только с Русской, но и иностранной археологией[3].
Другой гораздо более замечательный труд – это Мстиславово Евангелие, приготовленное им к изданию с целым рядом исследований.
Академия Наук признала этот труд таким, которому нет соответствующего в Европе. К сожалению, он до сих пор остается неизданным. Он начат был по мысли митрополита Филарета, и издать его предположено было на его же средства. Но смерть Филарета остановила это предприятие. Упомянем здесь так же об его ученом издании «Слова Ипполитова по списку XIII в.»; труд этот Академия Наук в минувшем году удостоила Уваровой премии.
Но самый главный и самый капитальный труд Невоструева – бесспорно тот, который вел он сначала совместно с Горским, а затем один: Описание Синодальной библиотеки, этой богатейшей сокровищницы произведений древней и старинной письменности Русской и Югославянской. Описание этот также начато по мысли митрополита Филарета. Пять томов имеем мы этого Описания. Каждый том знакомит с одной из частей Синодальной библиотеки; с каждым томом проливается новый свет на разные отделы Русской письменности. В 1-м томе разобраны рукописи, относящиеся к Священному Писанию; во 2-м и 3-м творения Св. Отцев; в 4-м произведения Русские; в 5-м богослужебные книги. Описание ведено в соображении с вопросами ученой изыскательности, обращающей внимание и на содержание и на язык рукописей; для этого нужно было не прочитать только каждую древнюю рукопись, но изучить и исследовать ее, начиная от особенностей правописания до особенностей частнейшего содержания; нужно было отыскивать другие подобные рукописи или же их иностранный подлинник и наблюдать правильность перевода; нужно было обследовать все вставочные статьи и приписки и подводить их варианты, нужно было вникать в древности быта и языка, в подробности истории церкви, литературы, права. Подобные выводы даются не легко: чтобы написать только два три слова иногда требуются целые недели и месяцы.
но зачем и к чему все подобные работы? Вот вопрос, который неизбежно может представляться практическому взгляду нашего времени.
Прежде всего заметим, что этот вопрос не придет в голову тому, кто верит в значение человеческой любви и общения душой и кто знает, что развитие народного самосознания обусловлено пониманием прошлой исторической жизни предков.
Благодаря «Описанию Синодальных рукописей», для нас воскресает не только история образования Славянской библии, но и история усвоения Слова Божия нашими предками; отсюда разъясняются история православной догматики и настоящий вид нашего богословия; здесь можно проследить историю православного богослужения и видеть настоящее его состояние.
В историко-литературных исследованиях, помещенных в этом Описании, по общему мнению специалистов, отмечено до сих пор много нового, неизвестного, даже неожиданного, но тем не менее весьма важного и притом не для одних только русских или славянских ученых, но и для всех вообще исследователей древности или старины.
Для изучения Славянского языка здесь также собрано немало данных. С этой стороны в Описании встречается громадное количество наблюдений, нужных и для определения свойств языка в период его литературного развития, и для уяснения его видоизменений в разных местностях и в разное время. Отдельный сборник слов составит словарь древнего Славянского языка, не менее богатый содержанием, чем Греческий Глоссарий Дюканжа или немецкий Sprachschatz графа. Тысячи объяснений древних слов более или менее замечательных большею частию сличены с Греческими.
В 1854 году К.И. Невоструев, движимый патриотическим чувством, явился между прочим к бывшему генерал-губернатору Закревскому и принес ему на раненых 200 р. сер., сбереженные им, в течение многих лет, для покупки одного редкого заграничного издания.
— Чем ты занимаешься? – спросил его граф, и когда тот объяснил, что описывает Синодальные рукописи, Закревский заметил на это: «Удивляюсь, что есть еще люди, которые занимаются такими пустяками».
Но если так свойственно судить простоте и бестактности, то послушаем с другой стороны, как отозвалась о том наша Имперская Академия Наук.
Мы не , пишут академики, чему более удивляться в этом произведении, внимательности ли ко всему замечательному, даже мелочному, силе ли и ловкости соображений и строгости выводов, или глубокой учености, не многознанию (плоду начитанности), а именно учености, знающей то, что нужно знать и требующей от научного труженика добросовестных изысканий.
Подобными трудами не богата ни одна из Европейских литератур; тем менее их можно ожидать от литературы нашей, в которой многое мешает выполнению требований строгой науки, отрешенной от нужд и прихотей житейских. Без сомнения число тех, которые будут пользоваться ученым описанием Синодальных рукописей, никогда не будет велико; но не обширностью круга читателей должно измерять важность ученых трудов, а только его научным значением. В силе этого общественного значения кроется сила их общественного влияния. Чем где более появляется трудов истинно-честных, двигающих науку и научную требовательность, тем более там возможно истинное просвещение. Глядя с этой точки зрения на Описание Синодальных рукописей. мы должны быть признательны составителям за их подвиг, как подвиг гражданский. Он не останется без влияния на русское просвещение.
С подобным же уважением относилась к трудам Невоструева и Югославянская академия наук, избравшая его в число своих членов.
Но какова же судьба этого ученого и гражданского подвижника[4]?
Сидя на болезненном одре, в университетской клинике, горько жаловался он своим знакомым: «Загубила меня тесная, темная и затхлая квартира. просил я Христом Богом у о. настоятеля одной тепленькой келейки; но мне он отказал, а отдал ее послушнику. Вот, как други, двадцать лет работал я и не выслужил себе того, чего стоит послушник!». при этом вспомнил он митрополита Филарета и горько заплакал. Летом, известный собиратель рукописей А.И. Хлудов приютил его на своей даче в 80 верстах от Москвы, по Рязанской железной дороге. Вот, что писал он оттуда одному из своих знакомых: «Здесь все удобства к моему врачеванию, — самый чистый воздух, озеро, пруды, лодка, купальня. Свежесть и силы мои восстанавливаются, боли в горле и задыхания. слава Богу не чувствую».
Но вскоре после этого облегчения, он должен был снова вернуться в ту же темную, затхлую и тесную Чудоскую келью, которая и сократила дни его.
30 ноября 1872 г. вместе с Невоструевым опустили мы в могилу, в гробовых досках, громаду знаний, добытых целою жизнью и не успевших стать вполне достоянием общественным.
О, Русь, святая, широкая и привольная! Еще ли так недостойно будут гибнуть у тебя лучшие труженики науки из за теплого угла и куска хлеба?
Елпидифор Барсов.
[1] Читано в публичном заседании общества Любителей Русской Словесности при Московском Университете 25 февраля 1873 г.
[2] Исчислим здесь некоторые: 1. Описание Кашпиревского Благовещенского Симеонова монастыря (Археол. Вестн. 1867 г.); 2. Монограмма Всероссийского митрополита Фотия на окладе Владимирской иконы Богородицы в Московском Успенском Соборе (Сборн. древне-русск. икусства 1866 г.); 3. Древне-русские поучения об иноческой жизни с предисловием и с примечаниями (Душеп. Чт. 1866); 4. Акты XVII в. о чудесном исцелении от иконы Святителя Николая и о св. муре (там же, 1867); 5. Вновь открытое поучительное послание Святителя Алексея, митрополита Московского и вся России, с предисловием и примечаниями (Там же, 1867 г.); 6. Запись о ставленниках Московских церквей 1645-1666 г. (Материалы для описания Московских церквей); 7. О скуфье и камилавке в древней Греческой и Русской церкви. (Душеп. Чт. 1867 г.); 8. Житие Иосифа Волоколамского по двум древним спискам с предисловием и примечаниями. Кроме того он напечатал статью в издании Югославянской Академии Наук и написал несколько акафистов и канонов святым.
[3] Статья «Ананьинский могильник Вятской губернии, близ города Елабуги» напечатана в «Трудах 1-го Археологического Съезда» а подлинный Ананьинский камень с изображением Геродотова Скифа, на семь частей раздробленный, пожертвован Невоструевым Московскому Археологическому Обществу, где теперь он и храниться. Этому же обществу Невоструев завещал собранные им монеты.
[4] Заметим здесь, что Невоструев до конца жизни за все свои неутомимые работы жалованья получал, как значиться в его формулярном списке, 572 р. и добавочных 128 р. в год. но этой суммы ему не хватало на выписку самых нужных для него книг.