К вопросу о параллелях в зооморфном искустве ананьинской и кобанской культур

Вольная (Керцева) Г.Н. К вопросу о параллелях в зооморфном искустве ананьинской и кобанской культур. //У истоков археологии Волго-Камья (к 150-летию открытия Ананьинского могиль­ника). Серия «Археология евразийских степей». Выпуск 8. Елабуга, 2008 с.239- 244

Вольная (Керцева) Г.Н.

К вопросу о параллелях в зооморфном искустве ананьинской и кобанской культур

Культурные взаимосвязи местного населения Северного Кавказа с жителями Нижнего Повол­жья и Южного Приуралья неоднократно отме­чались исследователями. Многие из них отме­чают сходство предметов зооморфного искус­ства, наличие кавказских импортов с зооморф­ными сюжетами на территории Нижнего Повол­жья и Южного Приуралья и наоборот. А.В. Збру­ева (1952) выявила импортные кавказские вещи в памятниках ананьинской культуры. В.И. Козенкова отмечает, что за пределами севернее Кавказа кобанские древности засвидетельство­ваны в бассейне Волги. Они, как правило, вклю­чены в памятники местной культуры и в ряде случаев представляют довольно заметное яв­ление. Это главным образом бронзовые изде­лия (оружие, украшения, сосуды, конское снаря­жение). Это могут быть не собственно кобанс­кие вещи, а местные изделия, но изготовленные в подражание кобанским. Она указывает, что контакты с носителями кобанской культуры мар­кируются в восточном и северо-восточном на­правлениях в Подонье, Поволжье, Прикамье. Одним из центров тяготения кобанской культу­ры является район Волго-Камья. Миграционные процессы на Центральном и Северо-Восточном Кавказе в раннем железном веке связаны с пе­редвижением первых всадников евразийских степей с конца X — начала IX вв. до н.э. и в VIII в. до н.э., что проявилось в появлении «киммерий­ской» окраски кобанской культуры (Козенкова, 1996. С.141-144).

В инвентаре ананьинской культуры встреча­ются топоры кавказского типа, характерные для кобано-колхидских памятников Кавказа начала эпохи раннего железа (Халиков, 1977; Марты­нов, 2000. С. 251), бронзовые и биметалличе­ские булавки (Патрушев, Халиков, 1982; Чижев­ский, 2008. С. 80).

М.Н. Погребова и Д.С. Раевский, сопостав­ляя средневолжский и закавказский гетероген­ные культурные комплексы VII в. до н.э., кон­статировали, с одной стороны, идентичность ха­рактеризующего их сложного набора составля­ющих компонентов — скифского, центральнокав­казского, урартского и колхидо-кобанского (ес­тественно, что в Среднем Поволжье к ним до­бавляется местный — ананьинский), а с другой — исключительный характер этого сочетания, не представленного более ни в одном культурном ареале. Независимое формирование такого ком­плекса в каждой из столь далеко отстоящих друг от друга областей древней ойкумены в резуль­тате самостоятельного распространения отдель­ных вещей, по нашему мнению, исключено, и потому указанное сходство можно удовлетво­рительно объяснить лишь имевшей место не позже рубежа VII—VI вв. до н.э. миграцией ка­кой-то группы населения, причем направление этой миграции (с юга на север, а не наоборот) неопровержимо определяется культурной при­надлежностью составляющих этот комплекс элементов. Для средневолжских ананьинцев, по их мнению, он оказался весьма ограниченным: проанализированная выше миграция из Закав­казья не имела здесь долговременных культур­ных последствий, и довольно быстро скифо-кав­казские черты были почти полностью поглоще­ны автохтонным элементом (Погребова, Раев­ский, 1992. С. 221).

Н.Н. Терехова и JI.C. Хомутова отмечают единство технологии обработки железа в этот период в ареалах кобанской и ананьинской куль­тур, при явном приоритете первых, и приходят к выводу о проникновении в ананьинскую культу­ру кобанских ремесленников и соответствующих производственных навыков и даже секретов (1985. С. 152-154).

А.А. Чижевский отмечает значительное кав­казское влияние на маклашевскую (XI — 1 пол. IX вв. до н.э.), а затем и постмаклашевскую культуры (2 пол. IX — VI вв. до н.э.). Анализ погребального инвентаря постмаклашевской культуры свидетельствует об усилении социаль­ной дифференциации и внешнего товарного об­мена, в том числе и с Северным Кавказом (Чи­жевский, 2008. С. 60, 61). Инвентарь погребе­ний АКГШК содержит меньшее количество категорий погребального инвентаря, чем захо­ронения других культур ананьинской КИО, что свидетельствует о менее интенсивных торговых отношениях и социальном развитии населения этой культуры (Там же).

По зооморфному материалу можно просле­дить этапы взаимодействия между Волго-Ка- мьем и Северным Кавказом. В истории куль­турного взаимодействие населения Северного Кавказа с населением Нижнего Поволжья и Южного Приуралья можно выделить несколько направлений, которые прослеживаются в зоо­морфном материале.

1 этап: в доскифский и ранний скифский пе­риоды отмечается взаимодействие представи­телей кобанской культуры с носителями тради­ций ананьинской культуры. Зооморфное оружие, найденное в закрытых погребальных комплек­сах ананьинской культуры, всегда встречается вместе с богатым сопровождающим инвента­рем. Очень часто в комплексах имеются вещи, импортные с Кавказа или Передней Азии. Но­сители ананьинской культуры имели устойчивые торговые связи с Кавказом. Многочисленные вещи из данных регионов и стилистические за­имствования не оставляют сомнений в этом факте (Мингалев, 2007).

Среди находок, иллюстрирующих направле­ние связей с юго-запада на северо-восток, важ­ное место занимают бронзовые орнаментиро­ванные пояса.

В VII-VI вв. до н.э. на Средней Волге и Ниж­ней Каме (Пустоморквашинский, Старший Ах­мыловский, Мурзихинский I (IV) могильники) от­мечается наличие импортных зооморфных пред­метов, в том числе с Кавказа. Доминирующее положение занимают украшения в виде налоб­ных венчиков, сделанных из фрагментов грави­рованных пластин бронзовых поясов с изобра­жениями скачущих лошадей, собак, львов и рыб (Васильев, 2002; Чижевский, 2008. С. 51). В 25 погребениях ананьинской культуры гребенчато­шнуровой керамики были выявлены налобные венчики из кожи, покрытые бронзовыми наклад­ками. В погр. 13 Мурзихинского I (IV) могиль­ника, относящегося к постмаклашевской куль­туре, обнаружены фрагменты кавказских поясов с гравировкой (Чижевский, 2008. С. 51, рис. 35, 2-4, 6, 8, 10, 11). В погр.840 Старшего Ахмы­ловского могильника, материал которого также относится к АКГШК, обнаружены бронзовые накладки на налобные венчики из кожи. Они были вырезаны из кобанского боевого пояса с изображением двойной спирали. В этот период погребения данной культуры содержат меньшее количество инвентаря, чем захоронения других культур ананьинской КИО, что свидетельству­ет о менее интенсивных торговых связях (Там же. С. 51, 74, 76, 77).

Связать эти пластины с какой-то конкретной территорией Кавказа достаточно сложно. Брон­зовые орнаментированные пояса-явление надкультурное. Мода на бронзовые пояса распрос­траняется в раннем железном веке по Передней Азии и всему Кавказу, начиная от Урарту на юге и заканчивая бронзовыми тлийскими поясами. Б.В. Фармаковский, основываясь на определен­ном сходстве изображений закавказских брон­зовых поясов с монументальной хеттской скуль­птурой, полагал, что «пояса эти появились под воздействием малоазиатского хеттского стиля X в. до н.э.» (1914. С. 44). Бронзовые пояса вошли в употребление не позднее начала I тыс. до н.э. Исследуя изображения на налобных венчиках, М.Н. Погребова и Д.С. Раевский среди анало­гий называют изображения на поясах из Тли, Самтавро, Маралын-Дереси, Сагареджо, Чабарухи, Пасанаури, Нареквави (1992. С. 209). Они справедливо отмечают, что находки с Кавказа не ограничиваются вещами кобанского круга. Поэтому при анализе кавказских вещей из па­мятников Волго-Камья в качестве аналогий мы используем изображения животных на бронзо­вых топорах, поясных пряжках.

Кавказские бронзовые пояса используются населением Волго-Камья, согласно их положе­нию в погребениях, в качестве поясов или на­кладок налобных повязок. А.В. Збруева совер­шенно справедливо отметила, что налобник из погр. 7 Пустоморквашинского могильника сде­лан из части какого-то более крупного предме­та (1952. С. 167). Действительно, фрагмент кав­казского бронзового пояса в виде туловища змеи с заполнением пуансонным орнаментом из это­го погребения (Рис. 2,77) сделан из пластинча­того пояса. Он находит множественные анало­гии на бронзовых поясах из погребений эпохи поздней бронзы — раннего железа (2 пол. II тыс. до н.э.) Тлийского могильника (Техов, 1977. Рис. 97, 6, 8, 10, 12, 14, 98, 4, 5, 8, 9; 2001. Табл. 7­12; Погребова, Раевский, 1992. Рис. 34, а, б), из «Цоисской коллекции» в Южной Осетии (Техов, 2006 С. 258, рис. 3) (Рис. 2, 18-22).

Изображения извивающейся змеи встреча­ются на Кавказе, начиная с III тыс. до н.э., но наибольшее распространение они получают в XI-X вв. до н.э. на бронзовых топорах, кинжа­лах, пряжках, пинцетах и бронзовых сосудах среди находок в Кобанском и Тлийском могиль­никах (Техов, 2006. С. 196).

А.В. Збруева отмечала, что изображения змеи на Пустоморквашинском могильнике име­ют аналогии на кобанских топорах (1952. С. 318). Самая ранняя подгруппа топоров 1/1 (по Скако- ву, 1997) с изображением змей, переползающих с лопасти на лопасть, происходит из памятни­ков Центрального Кавказа: Тлийского (погр. 18, 23, 39,208,215а), Кобанского (4 экз.) могильни­ков, Бзит-кау (Южная Осетия; 1 экз.). Другая подгруппа 1/2 (по Скакову) — топоры с изобра­жением змей в подтреугольных рамках — изве­стна в Кобанском могильнике, Пседахе (Ингу­шетия), Тлийском могильнике (погр. 202 и 385), Цагери (Западная Грузия), Ачандары (Абхазия), на обухе топора из «Цоисской коллекции» (Те­хов, 2006. Рис. 3). Это свидетельствует о нача­ле процесса распространения центральнокавказ­ского графического искусства (Скаков, 1997. С. 73).

В памятниках поздней бронзы и раннего же же­лезного века Центрального Кавказа изображе­ние змеи встречается достаточно часто на брон­зовых поясных пряжках из Тлийского (Техов, 2007. Рис. 37,8) и Кобанского могильников (Сен-Жерменский музей), на приемнике фибулы из Тлийского могильника (Техов, 1977. Рис. 104, 5), пинцетах того же могильника (Техов, 2006. Рис. 46, 1, 5), на ритоне VIII в. до н.э. с Бомборской поляны у Гудауты (Абхазия) (Доманский, 1984. Рис. 1), привеске в виде ритона из Казбекского клада (Коллекции… 1902.Табл. 12,с. 14,№212). Зигзагами в виде ползущей змеи изображались фибулы 2 четверти I тыс. до н.э. из Кобанского могильника (Доманский, 1984. Рис. 57), поясные пряжки из Тлийского могильника (Рис. 64, 5), Рутхи (Берлинский музей до- и протоистории. Кат. № III-d-3949, 3950), Кумбулты и др.

Таким образом, изображение змеи в XII- X вв. до н.э. было характерно для прикладного искусства Центрального Кавказа. Этот образ встречается и в более поздний период, но го­раздо меньше. Бронзовый пластинчатый пояс из погр. 7 Пустоморквашинского могильника с изображением ползущей змеи является импор­том с Центрального Кавказа.

Интересны фрагменты другого пояса с изоб­ражением части головы с ухом и рогами одного животного (№ 1) и задней части другого живот­ного (№ 2) из погр. 7 Пустоморквашенского могильника (Рис. 1,15). Тела животных покры­ты полосами орнамента из елочного и дуговид­ного орнамента и продольных линий. Туловище животного слева выполнено в виде «песочных часов»: узкая средняя часть и утрированно ши­рокие бедра и передняя часть — черта, харак­терная для искусства кобанской культуры. Д.С. Раевский и М.Н. Погребова реконструиро­вали это изображение (1992. Рис. 33, г). Хоте­лось бы добавить, что голова изображенного животного повернута назад и изо рта простира­ется колосовйдный элемент, который помещен над спиной животного. Такая же поза и «колос» наблюдаются у животного на поясе из Пасана- урского клада (Рис. 1, 18). Поза животного с повернутой назад головой широко известна на Центральном Кавказе, иногда она встречается и в Восточной Грузии. Таковы изображения ко­пытного с открытым ртом из погр. 350 Тлийско­го могильника, олень на поясе из Гантиадского могильника (VIII—VII вв. до н.э.), олень из брон­зовой пластины из Лизгора (VII-V вв. до н.э.) (Доманский, 1984. Рис. 162), на бронзовых то­порах из Цхинвальского клада и «Цоисской кол­лекции» (Рис. 1, 19), на дугообразных фибулах из Тлийского могильника (Рис. 1, 21). С таким длинным гладким хвостом, опущенным верти­кально вниз, покрытым пуансоном, в раннем железном веке на Кавказе обычно изобража­лись хищники (например, на поясе из Самтавр- ского могильника) (Рис. 1, 16). Судя по анало­гиям (Рис. 1, 17-24), такие изображения харак­терны для памятников Центрального Кавказа и Восточной Грузии.

Другое животное с рогами на этом поясе — бык. Для него характерна вытянутая морда, что находит аналогии среди изображений Кобанско­го и Тлийского могильников V1I-V вв. до н.э. (Рис. 1, 22, 2, 6).

Три фрагмента пояса из погр. 218 Старшего Ахмыловского могильника (Рис. 1, 1-3) явля­ются практически идентичными. Создается впечатление, что мастером уже копировался фрагмент пояса, ставший накладкой на венчик. Об этом свидетельствует сочетание двух ви­дов орнамента в виде «бегущей волны» и «пле­тенки», которые находятся над изображением; фрагменты орнамента «бегущая волна» совпа­дают по своим пропорциям и размерам. Орна­мент является фрагментом рамки, обычно окай­мляющим композиции сцен охоты, «шествия животных», помещаемых на бронзовых поясах. Орнамент «бегущая волна» встречается на бронзовых и керамических предметах Кавказа повсеместно. Орнамент в виде «плетенки» ха­рактерен для памятников ходжалы-кедабекской культуры Восточного Закавказья (Ашурова, 2007. Рис. 62, 63) (Рис. 2, 2-4), в том числе и в сочетании с «бегущей волной».

Здесь также помещено изображение рыб (одно целиком и другое фрагментировано). Пер­вая рыба изображена сильно стилизованной, в виде двух линзовидных фигур, на одной из них помещен глаз, а другая «линза» представляет собой хвост. Подобным образом рыба изобра­жена на поясе из Самтаврского могильника (Рис. 1, 4). К ее хвосту примыкает хвост другой рыбы, хвост-усеченный треугольник с продоль­ными штрихами, туловище, судя по всему, лин­зовидное, на туловище штрихами изображены плавники. Изображения рыб встречаются на бронзовых топориках, фибулах, поясных пряж­ках, булавах, поясах центрального варианта ко­банской (Кобанский и Тлийский могильники) и так называемой «самтаврской культуры» Вос­точного Закавказья (Самтаврский могильник) (Рис. 1, 5-9). Слева от фигурок рыб помещено изображение, напоминающее рог (безоарового козла) с верхним волнистым краем, край голо­вы и ухо. Рог и край головы заштрихованы. Та­кая трактовка рогов встречается на поясах X— VII вв. до н.э. в Восточном Закавказье, в па­мятниках ходжалы-кедабекской культуры (Ашу­рова, 2007. Рис. 61, 7, 37, 5), на поясе из погр. 419 Тлийского могильника (Рис. 2,2), по стили­стике этот элемент скорее напоминает изобра­жения Восточного Закавказья, а не централь­но-кавказские образцы (Техов, 2001. С. 271).

Другой фрагмент бронзового пояса из погр. 13 Мурзихинского I (IV) могильника (Рис. 2, 7) — с фрагментированным изображением копытного животного с туловищем «песочные часы», длин­ным хвостом; на конце хвоста утолщение, напо­минающее стилизованную кисточку; заброшен­ным за спину хвостом, согнутыми под прямым углом ногами; опущенной вниз головой; вытяну­тым носом с утолщением на конце; по краю изоб­ражения идет двойная линия с пуансоном; туло­вище, члененное на плоскости пуансонным орна­ментом, дуговидной прямой штриховкой и пояс­ками с пуансоном. Рамка из многочисленных рядов мелкого орнамента «бегущая волна» встре­чается также на поясе из Самтаврского могиль­ника (Рис. 1, 8-9), в памятниках хождалы-кеда- бекской культуры (Рис. 2, 2-4), но близких ана­логий рамки нами не встречено.

Для контура изображения характерны плав­ные закругленные линии, в большей степени при­сущие закавказским изображениям животных, например, на бронзовых поясах из Ходжалы (Virchov, 1895. Taf. IV), Калакента (Ашурова, 2006, Рис. 38, 7-2, 39, 7-2, 61,7) (Рис. 2, 3-4), погр. 3 Гантиадского могильника (Картли) с достаточно сильным ахеминидским влиянием (Unterwegs… 1995. S. 286,287), погр. 419 Тлий­ского могильника (Техов, 2001. Табл. 68-70) (Рис. 2,2), которые напоминают восточнозакав­казские образцы. Складывается впечатление, что изображение животного на фрагменте по­яса из погр. 13 Мурзихинского I (IV) могильни­ка своими художественно — стилистическими кор­нями связано с поясами ходжалы-кедабекской культуры, которые появились и получили распро­странение в X-VII вв. до н.э.

Декоративная рамка фрагментов поясных пря­жек из погр. 218 Старшего Ахмыловского мо­гильника составлена из трех рядов орнамента «бегущая волна», по краям которого идут поло­сы пуансона; по краю пластины и ближе к изоб­ражению проходят полосы дуговидного орнамен­та. В целом эти художественно-стилистические особенности характерны для центральнокавказ­ских образцов. По художественно-стилистичес­ким особенностям близки к ним два фрагмента пояса (Рис. 1, 10-11) из погр. 840 Старшего Ах­мыловского могильника, но вместо сочетания «плетенки» и «бегущей волны» представлен пу- ансонный орнамент и «бегущая волна». Изобра­жения хвоста с треугольным элементом на кон­це, концентрических кругов, расходящихся ради­ально лучей в сочетании с пуансонным орнамен­том широко известны в памятниках Центрально­го Кавказа, например, в погр. 74,76,350 Тлийско­го могильника (Техов, 2001.Табл. 58-62), Мара- лын-дерси (Южная Осетия) и Пасанаурского могильника (Восточная Грузия) (Рис. 1, 12-14, 77, 18) . На аналогии фрагмента бронзового по­яса из погр. 840 Старшего Ахмыловского могиль­ника указывал B.C. Патрушев (Цит. по: Погре­бова, Раевский, 1992. С. 209). Животное стоит не на копытах, а на нижних суставах конечностей. Так изображено и животное на поясе из погр. 350 Тлийского могильника (Рис. 1, 23) и Пасанаур­ского клада (Рис. 1, 18).

Интересен фрагмент пояса из погр. 363 (Рис. 2,13) Старшего Ахмыловского могильника, об­рамленный двойной рамкой с рядами штрихов и лаконичной стилистикой изображения фигур жи­вотных (Патрушев, 1984). Переданы лишь кон­тур фигуры в профиль и две ноги — передняя и задняя, согнутые под тупым углом; голова, уст­ремлена вперед; хвост поднят, на его конце тре­угольная кисточка. Скорее всего, здесь изобра­жена фигура хищного животного в прыжке. Та­кие стилизованные изображения животных встречаются в Самтаврском могильнике (Хи- дашели, 1982. Табл. IV) (Рис. 2, 15). В целом же они характерны для одного из направлений стилизации в изображении животных на поясах начала I тыс. до н.э. Южного Закавказья из Сте- панавана, Кармир-берда (Тазекенда), Бджни Рис. 2, 76) (Есаян, 1978. С. 106-111, рис. 16-18). Однако рамка из рядов штрихов характерна для поясов Южного Закавказья (Хртаноцкий м-к, Тигранокерт, Малишки, Эребуни (Есаян, 1983. С. 32-38, табл. V, 1-3, VI, 1-3, VII, VIII, 2). Необходимо отметить, что этот же фрагмент пояса, но в зеркальном отражении (Рис. 2, 14) дан в работе М.Н. Погребовой и Д.С. Раевско­го Д.С. (1992), где ошибочно указано его проис­хождение из погр. 362 Старшего Ахмыловского могильника.

Три фрагмента другого пояса из погр. 800 Старшего Ахмыловского могильника (Рис. 2, 7­9) с изображением др*ёва жизни и крылатого льва с человеческой головой находят явственные аналогии в памятниках Южного Кавказа из Мецамора (погр. 4), Ани-Пемза, Закини, Малиш­ки (Есаян, 1983. Табл. IX, 2, X, 1-3) (Рис. 2, 7­72). Урартийские пояса с подобной композици­ей и изображениями встречаются также в Тлий­ском могильнике в погр. 40-6 (Рис. 2, 77), 215, 425. Б.В. Техов датирует эти пояса VII в. до н.э.

По мнению С.А, Есаяна, такие рисунки на урар­тских бронзовых поясах выполнены штампом и затем дополнительно обработаны чеканом и резцом (1983. С. 38).

Таким образом, можно проследить пути про­никновения бронзовых парадно-боевых поясов с территории Восточного и Южного Закавказья через Восточную Грузию на Центральный Кав­каз и через перевалы Северного Кавказа на тер­риторию Волго-Камья. На территории Закавка­зья пояса распространялись в культурно гомо­генной среде, о чем свидетельствуют сюжеты (сцены охоты, шествия животных), использова­ние круга животных, схожие стилистические приемы (орнаментальные рамки, позы живот­ных, фигура животных «песочные часы», офор­мление двойной линией, заполнение поверхнос­ти тела животного орнаментальными рядами и др.). В Закавказье и на Центральном Кавказе в воинской среде существовала мода на такие пояса. Судя по стилистическим отличиям, су­ществовало несколько центров их производства (восточнозакавказский, южнозакавказский и центральнокавказский). Иногда изображения на поясах носят смешанный характер. На терри­тории Волго-Камья эти пояса распространились благодаря представителям воинской среды, сре­ди которых они использовались. Сюжеты, по­мещенные на них, попав в иную культурную сре­ду, не «читались». Об этом свидетельствует использование изображений разрезанных на ча­сти, поворот на прямой угол, по отношению к первоначальному положению пояса.

По мнению М.Н. Погребовой и Д.С. Раевско­го, полное совпадение набора различных по про­исхождению культурных признаков (характеризу­ющего как выявленных нами мигрантов, проник­ших в Среднее Поволжье, так и обитателей Цент­рального Закавказья, где, как мы убедились, при­сутствовал внедрившийся в местную среду скиф­ский этнический компонент) свидетельствует, что какая-то группа именно этого населения не позднее рубежа VII-VI вв. до н.э. совершила далекий рейд на север (Погребова, Раевский, 1992. С. 215-216). Однако, на наш взгляд, зооморфные пояса не не­сут скифской культурной окраски. Скорее всего, бронзовые пластинчатые пояса с зооморфными мотивами появились на территории Волго-Камс- кого региона в результате миграции с Кавказа на северо-восток представителей кобанской культу­ры в X-VI1 вв. до н.э.

М.Н. Погребова и Д.С. Раевский совершен­но справедливо отмечают ту же модель взаи­моотношений пришельцев и аборигенов, которая ранее была реализована этими же скифами в Закавказье и в значительной мере обусловила само формирование привнесенного ими в Повол­жье гетерогенного комплекса: иноэтничные во­ины вступали в брак с местными женщинами и селились в автохтонной среде. В этом смысле небезынтересно, что принесенные с далекого юга бронзовые пояса послужили в Среднем Поволжье как раз для изготовления женских головных уборов местного типа. По существу, именно различием погребенных по полу в изве­стной мере и обусловлено то достаточно час­тое в поволжских могильниках разведение по разным комплексам вещей скифского облика и принесенных вместе с ними кавказских древ­ностей, которое послужило одним из главных оснований процитированного суждения об их несинхронном появлении в ананьинском ареале. В тех же случаях, когда те и другие функцио­нально однородны, они, как мы уже видели, по­рой оказываются в одной могиле, иногда к тому же вообще лишенной черт местной культуры (например, погр. 336 Ст. Ахмыловского м-ка).

По мнению М.Н. Погребовой и Д.С. Раев­ского, в этом сказалось влияние как ландшафт­но-географического, так и культурно-историче­ского фактора. Прежде всего, сыграло роль су­ществование чисто сухопутного пути из степей Предкавказья на север, пролегающего по водо­разделу бассейнов Дона и Волги и выводящего как раз к тому участку Среднего Поволжья меж­ду устьями Свияги и Суры, где расположены рас­смотренные ананьинские могильники. Наши пе­реселенцы, перевалив через Кавказский хребет в непосредственной близости от мест формиро­вания присущего им смешанного культурного комплекса, пройдя между верховьями Кубани и Терека и миновав долину Кумы в ее верхней ча­сти, могли совершить весь дальнейший маршрут, не встретив на пути ни одной речной преграды. От группы всадников осуществление такого рей­да не потребовало бы длительного времени (По­гребова, Раевский, 1992. С. 219).

Другим показателем контактов населения ко­банской и ананьинской культур в скифскую эпоху являются бронзовые зооморфно оформлен­ные наконечники ножен (Рис. 3). Шесть эк­земпляров происходит из грунтовых могильников центрального варианта кобанской культуры: Фас- кау, Кобанского, у с. Верхний аул, Белореченского (Вольная, 2000. Рис. 3) и Дванскош могильника в Закавказье (Погребова, Раевский, 1992. Рис. 19, в). На наконечниках ножен в виде усеченного ко­нуса — плоское изображение головы хищной пти­цы с круглым глазом или без него. Клюв загнут в кольцо, в ряде случаев изображен язык, глаз. Для северокавказских образцов характерна ажурность. Этот тип иконографии хищной птицы относится к концу VII-VI в. до н.э. Данные изображения нахо­дят аналогии в скифском искусстве других терри­торий Северного Кавказа, однако в иной стилис­тической трактовке. Близкими аналогиями явля­ются наконечники ножен из погр. 336 Старшего Ахмыловского и Скородумского могильников (Рис. 3,1, 2). Первый их них по стилистике близок кав­казским образцам: лаконичное изображение коль­цевидного клюва и языка, шея в виде уплощенно­го цилиндра — и создается впечатление, что он изготовлен кобанским мастером.

Наконечник ножен из Скородумского могиль­ника повторяет схему изображения центрально- кобанских образцов: выступающий относитель­но шеи клюв хищной птицы с языком, круглый глаз. Голова отделяется от шеи рифленой поло­сой, клюв — продольными полосами от головы. Шея в виде усеченного конуса, которую мы ви­дим на кавказских образцах, предельно уплоща­ется, почти исчезает ажурность. На шее появ­ляются профильное изображение фигуры хищ­ного животного с повернутой назад удлиненной головой и оскаленной пастью, на согнутых ког­тистых лапах, с круглым ухом в виде спирали, с небольшим хвостом также в виде спирали. На туловище хищного животного изображена оска­ленная голова еще одного хищника с круглым ухом в виде спирали. На шее птицы помещены наклонные дуговидные линии и колосовидная линия, которая может трактоваться как хвост (?) хищного животного. Стилистика изображе­ния хищника на наконечнике ножен из Скородум­ского могильника близка звериному стилю волго-камского региона.

Таким образом, в доскифский и раннескифс­кий периоды наблюдается проникновение кав­казского импульса в Волго-Камский регион. Он проходил через перевалы Главного Кавказско­го хребта. Путь по побережью Каспийского моря, судя по находкам, не использовался. Дос­таточно большую роль в культурных контактах играла территория Центрального Кавказа. Ско­рее всего, именно отсюда начинались миграции в Среднее Поволжье.

2 этап: связан с изменением направления миграционных потоков в евразийских степях и на Кавказе. Кавказоведы и археологи, исследу­ющие степную и лесостепную зону Европейс­кой части России, отмечают, начиная с VI в. до н.э., восточные и северо-восточные культурные влияния на Кавказ.

По мнению В.Н. Козенковой, в скифский пе­риод, с VII в. до н.э., интенсивность функциони­рования путей сношения северокавказцев с юго­восточными и западными соседями заметно падает, но основные миграционные потоки по- зднекобанского общества переориентируются на связи вовнутрь ареала или в южную сторону, в Закавказье, через перевалы в верховьях Бакса- на, Терека и Кубани (1996. С. 143).

С.Л. Дударев считает, что, начиная с рубе­жа VI-V вв. до н.э. и вплоть до конца IV в. до н.э., через савроматов северного Азово-Каспий­ского междуморья, а также номадов, кочевав­ших в Предкавказье, осуществлялись транзит­ные связи между коренными жителями терри­тории Чечено-Ингушетии и оседлым и кочевым населением, в частности Волго-Камья, которое, в свою очередь, поддерживало взаимоотноше­ния с Южной Сибирью. По этой сложной цепоч­ке в Среднее Притеречье попадали вещи из об­ласти распространения ананьинской культуры (Волго-Камье), по образцам которых создава­лись их местные подражания (бронзовая секи­ра с головой хищного зверя из Новогрозненско­го могильника, железные топоры-клевцы из Лу­гового могильника и др.). Роль савроматов как передаточного звена в распространении элемен­тов культуры их северо-западных соседей и бо­лее удаленных восточных племен в кавказскую среду нужно осмысливать с учетом занимае­мого им географического положения и уровня их хозяйственно-экономического развития (Ду­дарев, 1991. С. 57,58).

С.В. Кузьминых указывает, что с VIII в. до н.э. до последней трети VI в. до н.э. главное на­правление контактов населения Волго-Камья связано с Кавказом в целом и ранними скифами, а с VI в. до н.э — с савроматами. С конца VI в. до н.э. связи с первыми двумя идут резко на убыль, но уже заканчивается становление ананьинско- савроматских контактов и начинается их расцвет вплоть до IV—III вв. до н.э. Именно благодаря последнему стало, очевидно, возможным уста­новление торговых и культурных связей ананьин­ского мира с сакским и татарским, особенно с первым (Кузьминых, 1983).

С.А. Васильев полагает, что с VI — начала V в. до н.э. в регионе Южного Поволжья и Юж­ного Приуралья преобладает влияние с востока (2002. С. 16). В этот период также наблюдает­ся довольно сильное савроматское, сибирское и поволжское влияние в скифо-сибирском звери­ном стиле Кавказа.

С ананьинской культурой шнуровой керами­ки VIII-VII вв. до н.э. связаны, вероятно, ана­ньинские «парадные» секиры, территория распространения которых совпадает с ареалом распространения этой культуры. Аналогия по­добным топорам встречена в Сержень-Юртов- ском могильнике. (Чижевский, 2008. С. 65). В период распространения ананьинской культуры гребенчато-шнуровой керамики VII-VI вв. до н.э находят железные топоры-секиры с молот­ковидным обухом в Старшем Ахмыловском (погр. 71, 508) и Акозинском (погр. 73) могиль­никах, которые находят аналогии среди матери­алов погребальных комплексов VII—VI вв. до н.э. Северного Кавказа (Чижевский, 2008. С. 73).

Топорики-секиры достаточно широко пред­ставлены в позднекобанских памятниках Цент­рального Предкавказья. Они датируются VI­V вв. до н.э. Учкекенский топорик-секира не име­ет известных аналогий в кавказском материа­ле, но он обнаруживает единственную параллель в Волго-Камье (погр. 183 Ст. Ахмыловского м- ка), в одном из тех захоронений, которые рас­сматриваются исследователями как свидетель­ство переселения в этот район мигрантов с Кав­каза, «отложившихся от царских скифов» (по Погребовой, Раевскому) или северокавказских скифов (по Членовой).

В.JI. Дударев высказал предположение от­носительно того, что «отложившиеся скифы», оказавшиеся на Волге, еще до переселения сюда, возможно, вступили в стадию миксации с кав­казцами. Не потому ли они легко усвоили ана- ньинский погребальный обряд, мало чем отли­чавшийся от обряда плоскостных (равнинных) кобанцев, — захоронения в неглубокой яме? (Ду­дарев, 1991.С. 105).

Железные боевые топоры, в том числе и то­поры-чеканы, в отличие от бронзовых чеканов, более характерны для западных пределов Ев­разии. Они широко распространены в Закавка­зье, на Северном Кавказе, в Скифии, Среднем Поволжье и Приуралье. Втульчатые топоры на востоке — у тагарцев и саков — заметно отлича­лись от них.

Н.JI. Членова, в отличие от упомянутых ис­следователей, полагает, что центральноазиатс­кие топорики-секиры — лишь веха на пути рас­пространения секир и чеканов с их родины, Ближ­него Востока, откуда они растекаются в различ­ных направлениях, начиная со II тыс. до н.э. Здесь же она находит прототипы будущим скиф­ским топорам и секирам. Исследовательница полагает, что нельзя выводить от тагарских те формы чеканов, секир и боевых топоров Алтая, Западной Сибири, Прикамья, Поволжья и Се­верного Кавказа, которые сходны с татарскими и наоборот, вследствие наличия в этих районах своих архаичных форм. В отношении ананьинс­ких бронзовых и биметаллических чеканов этот взгляд противоречит ранее высказанным.

Очевидно, устоялось мнение, что железные боевые топоры, столь известные скифам, ананьинцам, племенам Северного Кавказа главным образом с VI в., обязаны своим происхождением Закавказью (наиболее ранние образцы датиро­ваны VIII—VII вв. до н.э.). Их появление у анань­инцев объясняется заимствованием с юга. По­явление железных боевых топоров в Среднем

Поволжье и Прикамье является заимствовани­ем с Кавказа и из ранней Скифии вместе с фор­мами архаичных акинаков и савроматскими на­борами стрел VI в. до н.э. (Кузьминых, 1983).

По мнению М.Н. Погребовой и Д.С. Раев­ского, определенный интерес в этом плане пред­ставляет, впрочем, наличие в ананьинском ареа­ле кобанских бронзовых топоров. Их появление здесь было выше поставлено нами в связь с про­никновением в Поволжье других вещей скифо­кавказского круга. Но учитывая достаточно дли­тельное бытование подобных топоров, нельзя исключить, что по крайней мере некоторые из них относятся к более раннему времени. В таком случае следовало бы считать наиболее вероят­ным южным партнером ананьинцев в контактах предскифской эпохи именно обитателей Север­ного Кавказа и приписать влиянию традиционных для них связей выбор того маршрута, по которо­му проследовали «отложившиеся скифы».

Такое объяснение тем более правомерно, что некоторые факты как будто указывают на пря­мое участие в этой скифской миграции опреде­ленного кобано-колхидского контингента. Поми­мо приведенных выше данных о возможной при­частности представителей этих племен к пере­мещениям скифов еще по территории Закавка­зья и о наличии кобанского элемента в принесен­ном в Среднее Поволжье с юга поликультурном комплексе, весьма показательно единство тех­нологии обработки железа в ареалах кобанской и ананьинской культур при явном приоритете пер­вой (Погребова, Раевский, 1992. С. 221-223). То­порики-секиры с изображением хищника на бой­ке являются характерной особенностью памят­ников Волго-Камского региона. На бойке перпен­дикулярно втулке профильное изображение голо­вы хищного животного (волка) с оскаленной ло­тосовидной пастью, по краю пасти проходит ва­лик, переходящий в волюты, круглым глазом и торчащими ушами, выделяются клыки и зубы, шея и переход от втулки к лезвию секиры обо­значены рифлением. Сверху втулки изображена хищная птица. Зооморфные изображения на них связаны с савроматским воздействием. Топори­ки-секиры украшались орнаментальными моти­вами: зигзагами, штриховкой, рядами валиков. Они происходят из окрестностей Воткинского завода, из-под Елабуги, из Сарапульского р-на Удмуртии (Рис. 4, 7-5). Достаточно близкой аналогией этим находкам является зооморфная секира из Ново­грозненского могильника середины VI-V в. до н.э. (Рис. 4, 4) с изображением головы оскалив­шегося хищника, однако голова хищника изобра­жена параллельно втулке, отсутствует изображе­ние хищной птицы на верхней части втулки. Изоб­ражение хищника выполнено также под воздей­ствием савроматского звериного стиля: лотосо­видная оскаленная пасть, каплевидный глаз и каплевидный элемент на нижней челюсти. Од­нако оно имеет особенности, характерные для кобанского зооморфного искусства: рифленый валик, зубы изображены более схематично, при­поднятый кверху нос, выделение выступом ниж­ней челюсти, изображены два уха, т.е. изобра­жение подразумевает объемность. Схема орна­ментации Новогрозненского топорика-секиры схожа с волго-камскими топориками-секирами: валиками с елочным и поперечным линейным орнаментом оформлена шея животного, а также переход к лезвию, втулка. Однако он сильнее ор­наментирован: зигзагообразный и пуансонный орнамент покрывает лезвие, втулка украшена не только в поперечном, но и в продольном направ­лении. Этот топорик-секира является единствен­ной, уникальной находкой, не характерной для памятников Северного Кавказа, но имеющей ана­логии в Поволжье и Прикамье.

Учитывая кавказское влияние на формиро­вание топориков-секир в Волго-Камском регио­не, все же необходимо признать, что топорик из Новогрозненского могильника выполнен кобан- ским мастером под влиянием топориков-секир, характерных для ананьинской культуры. В дан­ном случае вполне логично предположить, что мигранты с Северного Кавказа в Волго-Камский регион могли и реэмигрировать, принеся с собой образцы ананьинской культуры.

Механизм распространения зооморфных мо­тивов с одной территории на другую в скифскую эпоху часто был связан с проникновением пред­метов различного функционального назначения, на которых были представлены зооморфные мотивы. Таким типом предметов являются зоо­морфные (так называемые колчанные) крючки. Эти предметы распространились в среде различных культур. Благодаря моде на крючки, вместе с ними распространяются и сюжеты, помещенные на них. Так, на террито­рию Кавказа попадает бронзовая привеска с изображением удвоенной головы хищника, ко­торая была найдена в могильнике Бамутские сады II/1, погр.Т (Рис. 5, 8). Наибольшее число изображений удвоенных голов хищника, которые расположены симметрично относительно гори­зонтальной оси, встречается на колчанных крючках с территории Волго-Камья (г-ще Гро- хань, бывш. с. Новомордово) и Среднего Подо- нья (м-к Мастюгино, кург. 32/32 (2 экз.), Час­тые курганы, кург. 3 и 10) (Васильев, 2002. С. 22, рис. 2) (Рис. 5, 1-7). Однако такие сдвоенные изображения на бронзовых привесках встреча­ются также в Волго-Камье — в Котловском мо­гильнике (Рис.. 5, 9), в Нижнем Поволжье — в могильнике Кривая Лука, в Южном Приура­лье — в кург. 5 Новоорского II могильника, в Подонье — на железном крючке из Мастюгино, кург. 11/16.

Местом происхождения колчанных крючков называются Средний Дон и Прикамье. Е.Е. Ва­сильева полагает, что прототипами прикамских крючков, по-видимому, были костяные застеж­ки, которые появляются в памятниках ананьин­ской культуры примерно в начале V в. до н.э., а в конце этого столетия они получают зооморф­ное оформление. Примерно в это же время в кобанской культуре появляются металлические крючки, также с зооморфным оформлением, сформировавшиеся под влиянием скифо-савро- матских элементов (Васильева, 2004. С. 34-35). Вслед за B.C. Ольховским (1999), Васильева полагает, что кобанские крючки можно связы­вать с группой зооморфных крючков восточных регионов Евразии. По мнению Ольховского, пра­родиной крючков можно считать восток Евра­зии, откуда они распространились на запад и на север. Для VI-V вв. до н.э. они известны в Туве, Семиречье, Алтае, Тянь-Шане, проникая далее в Азово-Каспийский регион.

Немногочисленность крючков в материальной культуре кобанских племен указывает на то, что этот тип предмета был пришлым, заимствован­ным, но зооморфные изображения выполнены ко- банскими мастерами (Васильева, 2005.С. 33, 34). «Головы-перевертыши», которые были помещены на крючках, были использованы и кобанскими мастерами на бронзовых привесках.

Исходя из материалов скифо-сибирского зве­риного стиля X — нач. VI вв. до н.э., в истории взаимодействия кобанской и ананьинской куль­тур прослеживается период кавказских культур­ных импульсов на северо-восток, появление кав­казского импорта в памятниках ананьинской культуры, без заметного влияния на зооморф­ное искусство ананьинцев. Затем, начиная с VI в. до н.э., территория Волго-Камского реги­она попадает в полосу миграционных потоков но­мадов и является одним из передаточных зве­ньев в распространении скифо-сибирского зве­риного стиля между территорией Сибири, Ал­тая, Центральной Азии и Северным Кавказом. На территорию Северного Кавказа попадают зооморфные предметы, характерные для тер­ритории распространения ананьинской культуры, такие как клевцы, а также характерные сюже­ты с изображением удвоенной головы хищника.

 

Литература

• Ашурова И.Н. Художественная бронза пле­мен Ходжалы-Кедабекской культуры (XIV-VII вв. до н.э.). Баку, 2007.
• Васильев С.А. Искусство древнего населе­ния Волго-Камья в ананьинскую эпоху (истоки и (1юрмирование\; АК^СПб,.2002,
• Васильева Е.Е. К проблеме интерпретации бронзовых зооморфных крючков кобанской куль­туры // 23 Крупновские чтения но археологии Северного Кавказа. М., 2004.
• Васильева Е.Е. Бронзовые зооморфные крючки кобанской культуры в собрании Государ­ственного Эрмитажа.// АСГЭ. 2005. Вып. 37.
• Виноградов В.Б. Сарматы Северо-Восточ­ного Кавказа. Грозный, 1963.
• Виноградов В.Б. Кобанский вариант скифо­сибирского звериного стиля // Скифо-сибирский звериный стиль в искусстве народов Евразии. М., 1976.
• Доманский Я.В. Древняя художественная бронза Кавказа. М., 1984.
• Дударев C.JI. Очерк древней истории Чече­но-Ингушетии. Грозный, 1991.
• Дударев C.J1. Из истории связей населения Кавказа с киммерийско-скифским миром. Гроз­ный, 1991
• Есаян С.А. Искусство гравировки древней Армении по изображениям на бронзовых поясах II—I тыс. до н.э. // Второй симпозиум по армян­скому искусству. Т. I. Ереван, 1978.
• Есаян С.А. Об урартских поясах, найденных на территории советской Армении // Средняя Азия, Кавказ и Зарубежный Восток. М., 1983.
• Збруева А.В. История населения Прикамья в ананьинскую эпоху // МИА. 1952. № 30.
• Козенкова В.И. Культурно-исторические про­цессы на Северном Кавказе в эпоху поздней бронзы и в раннем железном веке: (Узловые проблемы происхождения и развития кобанской культуры). М., 1996.
• Коллекции Кавказского музея. Т. V. Архео­логия. Тифлис, 1902.
• Кузьминых С.В. Металлургия Волго-Камья
• в раннем железном веке (медь и бронза). М., 1983.
• Мартынов А.И. Археология. М..^2000.
• Мингалев В. Зооморфные изображения на оружии и деталях конской сбруи ананьинской эпохи (X-II вв. до н.э.) // Древности. 2007. № 4.
• Патрушев B.C., Халиков А.Х. Волжские ананьинцы: (Старший Ахмыловский могильник). М., 1982.
• Патрушев B.C. Марийский край в VII—VI вв. до н.э. Старший Ахмыловский могильник. Йошкар-Ола, 1984.
• Погребова М.Н., Раевский Д. С. Ранние ски­фы и древний Восток. М., 1992.
• Техов Б.В. Центральный Кавказ в XVI-X вв. до н.э. М., 1977.
• Техов Б.В. Графическое искусство населе­ния Центрального Кавказа в конце II и в первой половине I тыс. до н.э. (по бронзовым поясам из Тли). Владикавказ-Цхинвал, 2001.
• Техов Б.В. Археология южной части Осетии. Владикавказ, 2006.
• Фармаковский Б.В. Архаический период в России // МАР. 1914. № 34.
• Халиков А.Х. Волго-Камье в начале эпохи раннего железного века (VIII-VI вв. до н.э.). М., 1977.
• Чижевский А.А. Погребальные памятники населения Волго-Камья в финале бронзового — раннем железном веках (предананьинская и ана­ньинская культурно-исторические области). Казань, 2008.
• Virchow R. Uber die kulturgeschichtliche Stellung des Kaukasus, unter besonderer Beriicksichtigung der omamentirten Bronzegurtel aus transkaukasischen Grabem // Abhandlungen der Konigl. Preuss. Akademie der Wissenschaften. Berlin, 1895.
• Unterwegs zum goldenen Olies. Archaologische Funde aus Georgien. Saarbriicken, 1995

 

Читать в формате PDF