Из книги "Очерки из истории Зай-Шешминского междуречья. От Заинска до Акташа – Кара-Елга и ея соседи."
Что же представляло собой мордовское население деревень закамского края в описываемом нами регионе, а значит и Кара-Елги до прихода туда отставных солдат и унтер-офицеров русской армии?
Описания посетивших этот край в конце XVIII – XIX веке однозначно свидетельствуют о том, что из всех многочисленных этносов как тюркских так и фино-угорских, мордва была наиболее схожа с русским населением. «Обрусевшая мордва много сходного имеет с русскими крестьянами», пишет путешественник XVIII века. Мордва наиболее часто образовывала совместные поселения с русскими, охотнее принимала православие, активнее ассимилировалась и, в конце концов, абсолютно растворялась в массе русского населения. Так случилось и с мордовским населением Кара-Елги. Если в 1735 году в рапортах «Каран-Гильдина» именуется мордовской, то в начале XIX века мордва лишь упоминается среди населения Кара-Елги наряду с русскими, а в конце XIX и начале XX века население Кара-Елги признается исключительно русским.
Таким образом мордовское население полностью растворилось в русской православной среде и среди сельчан, за редкими исключениями, практически не осталось об этом воспоминаний. В XVIII писал целый ряд ученых, путешественников и этнографов, — Г.Ф.Миллер, П.Паллас, В.Н.Татищев, И.П. Фальк, Н.П.Рычков, И.Г.Георги и некоторые другие. Но среди описаний перечисленных авторов, нет непосредственно географически относящихся именно к интересующему нас закамскому региону.
Тем ценнее свидетельства очевидца, — путешественника XVIII века, посетившего описываемый край в 1760-х годах. Им был известный русский ученый, путешественники и ботаник Иван Иванович Лепехин, путешествующий по России, в том числе по Закамью в 1768 и 1769 годах и оставивший свои бесценные свидетельства в труде «Дневные записки путешествия доктора и Академии наук адъюнкта Ивана Лепехина по разным провинциям Российского Государства 1768 и 1769 году» (СПБ при Императорской Академии Наук 1771 году).
Итак, что же представляли собой закамские мордовские селения в середине XVIII века?
Вначале, полагаю, будет небезынтересно привести без купюр свидетельство И.И. Лепехина о том, как представители мордовской нации, населявшей Закамье в середине XVIII века представляли себе разделение ее на этнические подгруппы:
«Мордва разделяется собственно на два колена, из которых первое называется Мокшанским, а другое Ерзянским, — но и в мокшанах есть некоторое различие. Одни называются коренными или высокими Мокшанами, а других почитают простыми Мокшанами, и вся разность состоит в некоторых наречиях. Они еще сказывали нам о четвертом роде Мордвы. Которых Каратаями называют, и которых только три деревни в Казанском уезде находятся. В Мокшанском и Ерзянском языке была прежде великая разность, но по переселении их из коренной отчизны, то есть к Волге и за Волгу. И по смешении между собой друг друга разумеют, сохранив при том в своих языках и разность. О происхождении своем и разности между Мокшанами и Ерзянами, за незнанием никаких письмен, ни мало доказать не могут, но из предания говорят, что Мокшанский корень происходит из города Темникова, неподалеку от Коломны, где и ныне ходят еще по древнему обыкновению, а Ерзянский от Алатарского и Пензенского уездов. Нам так было сказано: хотя вероятнее всего производить наоборот, потому что в Пензенской провинции и по ныне находиться город Мокшайск называемый. Трудолюбивый г.Ст.советник Петр Иванович Рычков далее проник в их древность: и так могут об оной читать в первой части его Оренбургской топографии[1]». Ссылку, которую дает г-н Лепехин я переадресую к вдумчивому читателю, который при необходимости действительно может обратиться к рекомендуемому труду П.И.Рычкова. Мы же перейдет к описанию быта мордовских закамских селений начала — середины XVIII века.
Гражданская власть. Организация местного управления в мордовских деревнях была построена по образцу российских крестьян. Каждая деревня имела своих начальников, среди которых были десятники, выборные, сотские и старосты. При этом в каждой деревне были десятник, староста и выборный, а сотский был иногда на три-четыре деревни. В обязанности старосты и десятника входило оказывать всяческую поддержку и «отправлять всякие надобности» проезжающим. Они были вправе собрать общий совет, осуществляли сбор подушных денег, решали незначительные ссоры между жителями селения. Более широкими полномочиями, в том числе при осуществлении «суда» обладали сотники, которые кроме того обязаны были «в случае надобности стряпать за свои деревни в присутственных местах, отдавать рекрут и проч.». За это сотники, в отличие от десятников и старост, имели некоторый доход «от миру». Так жители подведомственных деревень платили за сотников подушные деньги, «гоняли подводы». т.е. бесплатно перевозили старост в пределах «подведомственной округи» и даже оказывали помощь в работах «на пашне».
Лепехин отмечал, что в некоторых местах «мордва, для большего к себе защищения» принимали к себе отставных офицеров, которых они называли «Залогой». В подобных случаях именно отставные офицеры, поселившиеся в мордовских селениях. принимали на себя обязанности сотника.
Небольшое отступление. Не исключено, что этот факт имел особое значение для Кара-Елги вообще, и для рода Чугуновых, в частности. В селе с незапамятных времен сохранилось предание об основателе рода «Чугуне» или «Чугунном» — отставнике петровской армии, которое мы приведем позднее. При этом предполагалось, что он был одним из многих отставных русских солдат и унтер-офицеров поселившихся в Кара-Елге (по одной из версий, исключающей существование деревни до 1740-х годов – даже основателем села). Однако приведенное выше свидетельство И.И. Лепехина предполагает, что возможно кто-то из отставных офицеров (а не рядовых или унтер-офицеров) русской армии поселился в Кара-Елге еще до прибытия основной партии русских отставных переселенцев 1740-х – 1760-х годов. Поскольку преданий об иных «основателях села» или «родоначальниках фамилии» мне лично слышать не приходилось, то первым русским отставным офицером в селе вполне мог быть «Чугун». А будучи офицером он во-первых вполне мог носить не кличку а полноценную фамилию — «Чугунов», а во-вторых быть обедневшим представителем дворянской фамилии. Конечно пока, — это не более чем версия.
Однако продолжим.
Питание и хозяйство. Все, живущие в закамских селениях «инородцы» фино-угорского племени (особенно чуваши и мордва), по свидетельству очевидцев много сходствовали с русскими. В пищу они употребляли щи, кашу пироги и прочее, а на питье – воду, кроме того «мордва имеет квас». Основным занятием населения называлось земледелие, при этом было отмечено, что мордва сеют больше других.
Вообще нужно сказать, что очевидцы (и далеко не только Лепехин но и другие, в том числе – свидетельства века XIX) писали о мордовской нации в более превосходной степени, чем о других, населявших закамье народах: — татарах, башкирах, чувашах, черемисах, вотяках и т.д. Очень прошу, чтобы читатели не восприняли это как некий дискриминационный элемент, — дескать, предки автора родом из Кара-Елги, значит и в его жилах течет мордовская кровь, вот и выдергивает из «контекста» книг нужные выдержки, представляя их в «правильном» для себя свете. Вовсе нет, — и любой дотошный читатель может в этом убедиться лично открыв и просмотрев те источники, которыми я пользовался и которые указаны в списке литературы, помещенном в конце книге. Я лишь констатирую факт.
Уборка урожая в мордовских деревнях, по сохранившимся описаниям, происходила так:
Молочение у них бывает трояким образом: или молотят цепями в снопах, или, как то по большей части делают Татары, разостлав снопы. Особливый способ молотить, которого нигде в других местах не употребляют, состоит в том, что сию работу отправляют лошади. Среди гумна утверждают столб, на верхней зарубине которого кладут движущееся деревянное кольцо, к кольцу привязывают веревку, а к веревке двух лошадей рядом. Около столба расстоянием на сажен кладут развязанные снопы. Так чтобы лошади всегда ходили по оным. Лошадей гоняют круг столба, которые своими копытами топча колоссы, ту же отправляют должность, какую отправляют цепы. Но сколь вредно сие молочение, предвидеть не трудно: ибо крестьянин лишается на разные ему потребы пригодной соломы: да и самые зерна, будучи разбрызганы, могут быть повреждены и перемяты, от чего иногда неурожай воспоследовать может.
Они так же имеют особливый род овинов, который называется «Шиш». Выкапывают яму с продолговатым выходом, которую окружают кольями так, что верхний конец оных связывается вместе, от чего сии колья представляют коническую фигуру. Расстоянием от верху кольев на две трети внутри делают поперешник из жердей, на которые кладут лубок. Около сего Шиша ставят ярусами во круги свои снопы, даже до самого верху так, чтобы верхнего яруса снопы своими комлями покрывали колос нижнего яруса, и зерно всегда коптело и сушилось дымом. Обложивши таким образом, свой шиш, в яме раскладывают огонь, которого дым, проходя сквозь окладенные снопы сушит колоссы. Но чтобы на верху пересохшие зерна не валились в огонь, на то сделан прежде упомянутый в середине лубок, на котором падающие собираются зерна.
Наряду с хлебопашеством жители занимались и разведением домашнего скота – лошадей, коров, овец, коз и свиней. Специально, в особом табуне, отдельно от остальной скотины пасли лошадей, а остальной рогатый скот – «без разбору, в другом стаде при надзирании пастуха».
Религия и обряды. Несмотря на то, что к 50-м – 60-м годам XVIII века подавляющее большинство населения чувашских и мордовских селений было посвящено святым крещением, между ними попадались семьи, живущие «по старой вере». Лепехин отмечал, что можно найти редкую деревню, в которой небыли бы видны останки их прежнего богомолья и описывал его следующим образом.
Они избирают на такой конец место несколько отдаленное от своего жилища в лесу, куда для тишины, а может быть и для возбуждения потомков своих к люблению лесов, дабы тем удовлетворить их сохранению, удаляются, а не для сокрытия себя от иноверцев, как некоторые пишут: ибо кому неизвестно, что уже в самую глубокую древность язычники через такой набожности предмет сохраняли свои леса, посвящая их в покровительство разным ими обожаемым (Как соотносятся выделенные мной места с терминами «грязные», «темные», «невежественные» и т.п., обильно применяемые к «язычникам» другими, современными Лепехину, авторами? – В.Б.).
Место богомолия Мордва называет Киремет, и которое ни что иное есть как четвероугольная площадь, тыном или пряслами огороженная, и имеет трое ворот – с востока, запада и севера. С восточной стороны вводят они жертвенный свой скот, в западные ворота входят люди, а через северный проносят воду. Причины сему они не знают, но говорят, что так от предков своих получили. Неподалеку от восточных ворот вкапывают три столба. Из которых к одному привязывают жертвенную лошадь, к другому быка или корову. А к третьему овец, и называют сии столбы ТИРЖИГАТ. При западных воротах врывают еще три столба, ЮБА на их языке. По введении жертвенного скота, привязывают оный прежде к восточным столбам, по том закалывают при западных. При заклатии жертвы, кожи животных развешивают на восточных столбах, на которых кожи мелких животных исчезают. А крупных. Как то лошадей и рогатого скота, продают и покупают на оныя деньги соль для будущего богомоления. В сторону от западных ворот поставляют калду или повет, посередине врывают два столбика с поперешником, дабы удобно было навешивать котлы для варения закланных животных, и сие место называется у них ХАРАЙ-ЖИГАТ, т.е. кухня. У северных ворот сделан полок или широкая лавка. На которой они разрезывают сваренное мясо на столько кусков, сколько богомольцев. И лавку сию называют ХУМА.
Когда они предпринимают свое богомолие, тогда все вообще омываются водою, или в бане, и надевают чистое платье. Малолетние остаются в домах, а на богомолие ходят одни пожилые обоего пола. Обыкновенно их богомолие отправляется по пятницам. А для какой причины, более сказать не могут, как только, что они сие установление от своих отцов получили. Сей день они уже никакой работы не отправляют, но в торжествовании препровождают время. Богомольные их обряды состоят в следующем. Со всей деревни собирают солод, сырой мед и прочие надобности к варению пива и меда и, наварив довольное количество, выносят на место богомолия. Всяк со своей стороны, смотря по достатку, на оное место приводит лошадь, корову или овцу, или гуся живых, но свиней никогда на мольбу не употребляют. Собравшися все вместе, иомзя, или старшие из них убивают приведенный скот на месте и, обрядив, раскладывают огонь и варят все в кашице. Сварив все, разливают по чашам кашицу и раскладывают говядину. Распорядивши, начинают молиться на восток всем миром и просят того, что кому потребно, сими словами: Мордва «Тразя Вардя шкабас махет чачезгора калдас живота, куц семья Шумара уля за мир ингалканю мочь мигах статря мяст, Аминь»: ПЕРЕВОД: Вышний Боже! Дай Бог хлеба, дай Бог скотину, дай Бог робят за скотиною ходить, был бы я здоров, АМИНЬ! Проговоря сие, стоят долго во всякой тишине. Потом становятся на колени и, постояв на коленях, падают три раза ничком на землю. Уповательно, что сие поклонение взято у татар, которые такое же в обыкновении имеют. Мольба их продолжается около четырех часов, а по окончании оной садятся за стол по лавкам, едят и пьют, что у них было уготовано. После обеда вторично начинают молиться таким же образом через два часа. Оставшееся после их стола, все разделив поровну между собою, берут домой и оделяют своих домашних.
Кроме всеобщего богомолия бывает у них участное, которое отправляется у каждого в доме. Время богомолия избирают они перед обедом, приготовляя овцу или гуся, которые должны быть доморощенные (т.е. выращенные своими руками а не купленные – В.Б.), ибо на молитву покупать животных за грех вменяется. Бедные же в случае недостатка на мольбу употребляют густую кашу. Нарядив на стол, ставят за оной всех своих домашних, не выключая и женатых детей; а степенные, или старик со старухой, став у дверей и отворив оные молятся таким же образом, как вышеупомянуто. если того дому старик не в состоянии отправлять сего богослужения; то просят постороннего человека старику столетнего или старше, а моложе брать не дозволяется[2].
Лепехин И.И. путешествовал по Закамью, когда большая часть «инородцев фино-угорского племени» уже приняла православие, но воспоминания о том, как происходил этот процесс были еще свежи в памяти. Лепехин пишет: «Хотя с 1743 году всевозможное старание было прилагаемо нашим духовенством, дабы их просветить правоверием: но как по темноте их разума никакого твердого основания в вере вперить им было неможно, то старались их склонить другими средствами. Сначала пользовались они многими выгодами, как то увольнением от податей, которые собирались с некрещеных и запринявших правоверие (?). Наконец давался желающим принять крещение и награда, почему нередко, лакомые до денег раза по два и по три в разных местах крестилися, но из сего произошло, что многие из крещенных Чуваш и Мордвы и поныне не оставляют некоторый род своих богомольных обрядов. Они собравшись в пространной доме вносят в избу нарочно сделанный к тому новый стол, и поставив на оный целый хлеб, соль, говядину, пиво, мед и засветивши перед образом свечку растворяют избную дверь, и старший из сборища отошед к дверям кланяется и читает свои молитвы. Потом прибежав к столу, указывает рукою на все, что на столе поставлено, порознь. Повторив сию церемонию раз с шести затворяют двери, садятся за стол и едят оную пищу, как нечто благословенное, со всяким благоволением. А как начинают пить, то старший из сборища прежде всех наливает себе. А прочие наклонив головы до тех пор сидят потупясь, пока старший не выпьет, что делается в почтение к старшему».
Бытоописание мордовских предков современных краелжцев и выходцев из села, и других селений закамского района будет неполным без описания свадебных обрядов тогдашних крестьян.
Известно, что до принятия святого крещения мордовским мужчинам позволялось иметь столько жен, сколько они в состоянии были содержать. Однако по «крестьянским достаткам» более трех жен практически некто не имел. Более того, до крещения мордва имела право продавать своих жен с прижитыми детьми, когда они им не полюбятся, и брать других. Напротив того, неимущие, которые не в состоянии были дать выкуп за невесту, старались подцепить где-нибудь девку «удальством». На такой случай подговаривают шайку удалых «робят» и тайно приезжают в ту деревню, где подговорена девка, а иногда с базаров и других мест увозят девок против воли. Во всех подобных случаях совершается с ними простая русская пословица: «Или добыть, или дома не быть!», потому что, когда догонят с девкою, то за добычу придется «отплачиваться» боками. А иногда и головою. Если же удастся увезти благополучно, то и владеешь ею, однако и в этом случае калым или выкуп все равно платили, но уже не явно, «изподволь».
С того времени, как мордва начала больше общаться с русскими, несколько и свадебные обряды их переменились. Они начали свататься по Русскому обычаю, примешивая и свои обряды, а особенно в тот самый день, когда невеста к венцу бывала приготовлена. Ее одевают в красное платье, т.е. красный «куманчик», красную рубаху и красные сапоги. На всех пальцах обеих рук надевают персти разных цветов с привешенными к ним небольшими цепочками, к которым прикреплены так же на иных серебряные, на иных медные копейки, а на иных полушки. Голову покрывают ей красною фатою так, чтобы лица было не видно. Перед ней ставят скамейку, на которой лежит ведро пива и соль. Подле нее садиться пожилой мужик с образом, перед которым маленький мальчик держит свечу. Тем временем подходят к ней ее сродники, и нагибают свою голову под фату, которых она каждого порознь оплакивает. Во время этой церемонии один играет на гудке, а прочие, по их обряду, приплясывают. Тут подчуют пивом или медом всех предстоящих, и «всякий себе за честь вменяет быть при таком случае пьяным» (милый обычай, сохранившийся у русских и по сей день). С жениховой стороны никого тут не бывает, кроме отца или брата, свахи и двух дружек. Свахина и одного дружки обязанность состоит в том, чтобы плясать и подносить, а другой дружка стоя перед невестою безмолвен держит в руках обнаженную саблю, которою помахивает время от времени и ударяет в потолок или в матицу. У печки на столе кладут постель и все приданное невесты, на котором все садятся или невестина сестра, или другая какая подруга, и у нее дружка приданное выкупить должен. Когда невеста всех своих сроднков оплачет, тогда дружка с саблей идет вперед, потом отец невесты или ближайший сродник, с образом, а мать или бабушка со свечей. Двое из поезду берут невесту под пояс, а третий т.е. главный дружка, за ноги и так выносят во двор. Между тем невеста, как бы неохотно оставляя дом своих родителей, хватается руками за матицу и держится, сколько есть силы. Отец и мать или ближайшие ее сродники стараются разжать ей руки, и помогают вынести ее вон. В самых дверях хватается она в другой раз за косяк, где то же с нею делается. Как вынесут невесту во двор, то дружка с саблею кричит, чтобы все зрители стояли рядом, и чтобы никто невесте навстречу не попадался, потому как встреча подобная считается плохим знаком. Между тем запираются избные двери, и никого из избы не выпускают, пока невеста не будет посажена в сани или телегу, и не покрыта белой скатертью с бахромой. В поезде перед невестою едет отец или брат женихов, за ним невеста, сваха и дружка на одной упряжке. За невестиною упряжкой едут ее подруги и прочий поезд до половины дороги. Невесту привозят в церковь, где жених дожидается. После венчания из церкви жених едет наперед, невеста позади, а за невестою поезд. По приезде домой жених принимает невесту и ведет в избу, но прежде того как оба вошли в избу, оба становятся одною ногою на пороге, где им, сперва жениху, ставят на ногу горячую с хмелем сковороду, нарочно к этому случаю приготовленную, которой с ноги оную сбрасывает столь далеко, сколь ему заблагорассудиться. Потом ставят сковороду на ногу невесте, которая так же сбрасывает. Но тут домашние примечают, сколь далеко она сковороду скинет, и заключают, что чем дальше сковорода отлетит от ее ноги, тем она сердитее и сварливее будет. В противном случае, уклонною и смирною быть надеются. После этой церемонии входят все в избу, садятся за стол и пируют, при котором пиршестве никто из невестиной родни не бывает, и молодая надевает свое девичье Мордовское платье, заплетает косу и повязывает повязкою. Невестины отец и мать и прочие сродники до тех пор ни с нею, ни с ее мужем не видятся, пока с ее стороны не будет прислано, чтобы ее родня к ней приезжала. И так иногда такое свидание через полгода или целый год случается. Обычай такой для того установлен, что она до тех пор, пока после свадьбы не увидится со своим отцом, или кто ее выдавал, имеет право пользоваться девичьею красотою и носить девичье платье, а увидевшись со своими ее лишается, «оболокшись» уже в женский убор.
Как видно, мной приведено описание обряда, когда в качестве невесты выступает мордовская девушка[3]. Скорее всего, такая картинка и живописует эпизод жизни села Кара-Елги периода 1750-х – 1820-х годов, когда сами отставные солдаты-поселенцы. а позднее их дети и внуки сватались в чисто мордовские (но уже практически полностью обрусевшие) семьи, которые еще оставались по моим предположениям до середины XIX века.
Ну и в заключение приведем небольшую зарисовку из записок, опять же И.И. Лепихина:
«При родах у Мордвы поступают отменным образом. Когда женщина на сносях, и видит, что уже ей пришло время родить, тогда всякий день готовят баню: ибо в бане родить почитают они легче, нежели в избе. Бабушка всегда неотходно бывает при роженице, почему и не дозволяется до самого разрешения от бремени никому входить в баню. Как женщина родит, то ее обмывают, и обмыв выходит бабушка и сказывает отцу, сродникам и соседям о рождении младенца: однако не допускает никого до роженицы, пока она не сделает крупной каши и не напечет блинов, и снарядив оными в бане стол, впущает всех знакомых. Потом бабушка, по принятому обыкновению, начинает молится и дает имя младенцу по своему хотению, а иногда младенец получает того, кто первый бабушке попадется. Как скоро наречено будет имя младенцу, тогда бывает у них и торжество», после чего автор записок еще раз подчеркивает: «Крещеная Мордва во всем поступает ныне, как и Русские». Напомним, что цитата относится к 1768 году, а значит, только подтверждает тот факт, что спустя столетие, потомки той мордвы, про которую писал и которую описывал Лепехин, не только поступают как русские, но и стопроцентно отождествляют себя с русскими.
За сим и мы, окончив рассказ о мордовских корнях населения Кара-Елги и других закамских селений, продолжим наше повествование.
[1] Дневные записки путешествия доктора и Академии наук адъюнкта Ивана Лепехина по разным провинциям Российского Государства 1768 и 1769 году. СПБ при Императорской Академии Наук 1771 году. стр.155
[2] Любопытное описание, свидетельствующее о том, что «старики столетние, или старше», были в деревнях вовсе не в диковинку.
[3] Изображение мордовской девушки приведено по изданию: Миллер Г.Ф. Описание всех в Российском государстве обитающих народов, так же их житейских обрядов, вер, обыкновений, жилищ, одежд и прочих достопамятностей. Часть I. О народах финского племени. СПб, 1776
Скачать страницу в формате doc.
На главную страницу раздела